В это утро Фрэнсис как раз находился в кабинете Джошуа Мелитта, когда вошла мисс Скрю и с отвращением сказала Фрэнсису о том, что с девяти часов (а не было еще и половины десятого) его знакомая звонила уже три раза: в первый раз она просила, чтобы мистер Бессетт выслушал ее, во второй – чтобы назвал точное время, когда его можно застать, и в третий – чтобы он не замыкался в своем глупом молчании. Мисс Скрю с издевкой подчеркнула слово "глупом". Раздосадованный Фрэнсис передал через мисс Скрю следующее указание для мисс Торнбалл: дать понять мисс О'Миллой, что она напрасно теряет время, поскольку мистеру Бессетту нечего ей сказать, и он не видит необходимости в таком разговоре. Мисс Скрю с недоброй улыбкой на устах ушла выполнять это жестокое поручение. Джошуа Мелитт вздохнул.
– Дорогой Фрэнсис, поскольку я случайно оказался свидетелем ваших личных проблем, позвольте мне обратить ваше внимание на бесстыдство современных девиц. Та, которая бросается вам на шею, несмотря на ваше открытое сопротивление, похоже, не уважает самое себя. Осмелюсь заметить, что при подобных обстоятельствах моя Клементина поступила бы совершенно иначе! Она бы, конечно, страдала, поскольку у нее чуткое сердце, но молча! Кстати, не помню, говорил ли я вам, что мои жена и дочь часто вспоминают о вас со времени первого визита? Думаю, что они обе будут рады вас видеть. Вы произвели на них самое лучшее впечатление.
Старый Джошуа опять забрасывал сеть в надежде поймать в нее жениха для своей Клементины. Фрэнсис сочинил первый же подходящий предлог, чтобы отказаться от этой чести, и постарался исчезнуть как можно быстрее.
Бессетт провел скверное утро, и это, конечно же, отразилось на его работе. Он все время думал о Морин и злился на себя самого за то, что любит ее по-прежнему, несмотря на измену. Как она могла так быстро забыть о нем и выслушивать нежности какого-то Берта Лимсея! Он считал ее более уравновешенной. Оказалось, что она такая же сумасшедшая, как и все ирландцы. Не выдержав, около десяти часов он справился у мисс Торнбалл, звонила ли мисс О'Миллой еще. Действительно, Морин звонила еще раз, но телефонистка в точности выполнила новые инструкции. Фрэнсису захотелось дать пощещину мисс Торнбалл…
В одиннадцать, распространяя запах дорогих духов, личная секретарша Клайва Лимсея мисс Сара Кольсон принесла ему папку с делом, подписанным патроном. Она задержалась в кабинете молодого человека и, присев на подлокотник кресла, приняла такую позу, которая наиболее выгодно подчеркивала ее фигуру. К счастью, приход мисс Скрю избавил Фрэнсиса от подобного спектакля, поскольку эти две женщины ненавидели друг друга. Мисс Скрю с отвращением понюхала воздух.
– Очевидно, нужно открыть окно?
– Это запах духов, мисс Скрю, и дорогих духов…
– Дорогих, но только не для нее!
– Для нее они стоят столько же, сколько и для всех остальных, не так ли?
– Когда деньги на духи берутся из кошелька мужчины, они не так уж дороги!
– Да?… Вы думаете, что мисс Кольсон…?
– А почему, по-вашему, ее держат здесь, несмотря на то, что она ни на что не способна?
– Не может быть…
– И, заметьте, что никто не может на нее даже пожаловаться. Она находится под высоким покровительством!
– Неужели!
Словно пчела, принесшая мед в соты, мисс Скрю запела:
– Только она одна может приходить на работу, когда ей заблагорассудится, брать столько отпусков, сколько она хочет, и, зарабатывая тридцать семь фунтов в месяц, тратить шестьдесят только на одежду!
– И патрон ничего не говорит?
Мисс Скрю строго взглянула на Бессетта, пытаясь понять, не издевается ли он над пей, и, убедившись в его искренности, произнесла:
– Если дела обстоят так, значит ему это нравится. А если хотите знать мое мнение,– не понимаю, что в ней такого особенного?
Фрэнсис мог бы ответить на этот вопрос, но не счел нужным объяснять все мисс Скрю и выпроводил ее из кабинета. Значит, мисс Кольсон – любовница Клайва Лимсея? Странно, что он не услышал об этом от Джошуа Мелитта, которого так возмущают все человеческие пороки… Правда, патрон всегда очень осторожен. А кроме того, у этого человека, вдовца, имеющего сына, который доставляет ему больше хлопот, чем радости, есть право найти себе другое утешение в жизни.
Незадого до полудня шум в коридоре оторвал Бессетта от изучения документов. Он еще не успел встать с места, как в кабинет ворвалась Морин, отталкивая сильной рукой обезумевшую мисс Скрю. Намечался скандал, и у Фрэнсиса по спине побежали мурашки. Он сказал:
– Можете оставить нас, мисс Скрю.
Стараясь принять как можно более непринужденный вид, он спросил:
– Что у вас, мисс О'Миллой?
Морин приблизилась к нему.
– Фрэнсис… что происходит? Вы больше не хотите меня видеть?
– Нет.
Полушепотом она спросила:
– Вы меня разлюбили?
– Это вас не касается!
– Я же знаю, что вы меня по-прежнему любите, Фрэнсис, так в чем же дело?
– Я ненавижу лжецов!
– Лжецов?
– Позвольте вас спросить, в какое кино вы ходили с Шоном в тот вечер, когда просили не заходить за вами?
– Так все дело только в этом?
– Да, в этом! Представьте себе, я люблю вас настолько… я любил вас настолько, что не мог вернуться домой, не повидав вас… и увидел… Ведь вы были не с Шоном?
– Нет, с Бертом Лимсеем.
– Хотя это признание и запоздало, но согласитесь: так или иначе оно привело бы к концу наши отношения.
– Фрэнсис, я вам сказала неправду только потому, что опасалась именно вашей ревности. Если бы я знала…
– Дорогая моя, вы имеете полное право отдать предпочтение мистеру Лимсею, но я вовсе не обязан радоваться по этому поводу, не так ли?
– Неужели вы думаете…?!
– Вы не оставили мне никаких иллюзий.
– Значит, так вы мне верите?!
– Странно слышать это от вас!
– Вы правы, Фрэнсис, нам, действительно, больше нечего сказать друг другу…
Она уже выходила, когда Бессетт бросил ей вдогонку:
– Кабинет Лимсея – в конце коридора!
– Спасибо!
Он дождался, когда стих звук ее шагов, и дал волю гневу.
Бессетт решил остаться в обеденный перерыв в кабинете. Ему не хотелось ни есть, ни встречаться с людьми. Он прислушался к шагам сослуживцев, торопящихся покинуть помещение, которое все больше наполнялось тишиной. Фрэнсису показалось, что он остался совсем один, и, когда вошел Берт Лимсей, он вздрогнул.
– Извините, что отвлекаю вас, Бессетт, но ко мне зашла мисс О'Миллой и рассказала о своем визите и о том, как вы ее приняли…
Ничего не сказав в ответ, Фрэнсис встал, подошел к Лимсею и без предупреждения ударил его кулаком в лицо. Берт, захваченный врасплох, упал, но сразу же вскочил и, вытерев кровь, сочившуюся изо рта, улыбнулся.
– Лучше уж так…
Они боксировали как джентльмены, избегая запрещенных ударов, как это подобает англичанам, уважающим правила бокса, разработанные их соотечественниками. По очереди они падали и вставали на ноги. Бессетт был физически намного сильнее Берта. К тому же гнев и досада придавали ему силы. Через несколько минут Берт растянулся на ковре, не в силах больше подняться. Бессетт помог ему сесть в кресло и заставил выпить стакан воды. Красивое лицо Лимсея было в жалком состоянии. Лицу же Фрэнсиса, на котором за последние дни остались следы от многих ударов, было трудно дать какое-либо определение. Он смотрел на мир одним глазом, второй был скрыт под огромным отеком. Вытерев платком окровавленный рот, Лимсей сказал:
– Теперь, Бессетт, когда вы удовлетворены, я думаю, вы не откажетесь меня выслушать?
– Слушаю!
– Но только не здесь… Пойдемте со мной.
Удивленный Бессетт последовал за Лимсеем, и вскоре они сидели в "Ягуаре" Берта.
– Куда мы едем?
– В Формби.
Еще до этого Фрэнсису, который вообще-то решил не прислушиваться ни к каким объяснениям, стало интересно: что Лимсею могло понадобиться в Формби, городке, находящемся в тридцати километрах к северу от Ливерпуля?
В Формби Берт остановился перед полицейским участком.
– Пойдемте, Бессетт.
Еще более заинтригованный, чем прежде, Фрэнсис подчинился. Встретивший их сержант, казалось, знал Лимсея.
– Надеюсь вы пришли не из-за новой аварии, сэр?
– Нет, нет, я просто хотел бы, с вашего разрешения, показать этому джентльмену протокол о той аварии.
– Нет ничего проще… С тех пор не случилось ни одного серьезного происшествия.
Полицейский взял папку и быстро нашел в ней подшивку машинописных листов, которую передал Берту, а тот – Бессетту.
– Прочтите, пожалуйста.
Из документов Фрэнсис узнал, что Берт действительно попал в аварию на своем зеленом "Остине" в день гибели его родителей, но только более, чем в пятидесяти километрах от Стратфорда.
