— Нет, встречного не бывает, мисс.
— Хорошо, значит, привязывать ее не придется. А теперь, дамы, я была бы очень признательна за чашку чая. Здесь довольно холодно.
— Начальник почты говорит, снег будет. Он всегда погоду знает, наш Альберт Стаут. Пойдемте, мисс Фишер, и вы получите свой чай.
— Скажите, мисс Бине, а почему вы поселились в этих краях? Я хочу сказать, писатели обычно живут в городе — поближе к издателям, агентам, кафе. Мне всегда казалось, что кафе — неотъемлемая часть творческого процесса.
Джозефина остановилась на том месте, которое, за неимением подходящего определения, можно было бы назвать главной улицей Толботвилля, и сказала просто:
— Взгляните.
Фрина взглянула. Хотя ее била дрожь, она замерзла и ужасно хотела чаю, пейзаж произвел на нее сильное впечатление. Далекие холодные синие горы уютно возлежали под теплой дымкой леса. Эвкалипты поражали невероятной высотой, шелковистой корой и яркими цветами, напоминавшими о модных парижских дефиле. Громадная речная долина, одетая в гранит, была накрыта неправдоподобно синим небом и выглядела так, словно в плодородную влажную землю беспорядочно натыкали шпилями вниз готические соборы. У ног Фрины под перистыми листьями черной акации розовели мелкие орхидеи. В воздухе пахло древесным дымом и свежей зеленью с легкой нотой чистого снега.
— Да, — согласилась Фрина. — Понятно.
— Чай и лепешки, — объявила Энн Пурвис, потянув Фрину за руку. — Природа подождет.
Толботвилль гнездился в гористых окрестностях так непринужденно, будто вырос тут сам по себе. Здесь было двенадцать деревянных домов с железными крышами и несколько старых срубов, крытых дранкой.
— Мы живем в одном из этих домов, поскольку Джо терпеть не может пауков, — пояснила Энн, прокладывая путь через небольшую толпу людей, глядевших на Фрину так, словно она свалилась с Марса.
Какой-то малыш, державший большой палец во рту, попятился, когда Фрина ему улыбнулась. Еще один с криком бросился к матери.
— Они впервые видят шлем, — пояснила Энн, и Фрина сняла пугающую экипировку.
Малыш вытащил палец изо рта и улыбнулся в ответ.
— Мне нравятся старые дома, но в них полно пауков, — сказала Энн. — Входите.
В доме было три комнаты, одна из которых служила кабинетом: пишущая машинка, стопка бумаги, сотни книг — некоторые стояли на деревянных полках, но большая часть располагалась на полу — раскрытые, сложенные стопками или заложенные полосками голубой бумаги. В средней комнате стояла массивная плита в колониальном стиле и еще один очаг — искристый розовый камелек. В углу были аккуратно сложены докторский саквояж, седло, упряжь на разных стадиях починки и накрахмаленный белый передник.
Поставив чайник на плиту, Энн указала Фрине на кресло.
— Когда нечего делать, приходится чинить упряжь, — пожаловалась Джо. — Хорошо, что у меня руки не из того места растут, и я этим не занимаюсь. Не хотите разуться?
— Нет, у меня ноги еще не отогрелись. А почему упряжь?
Руки Энн были по локоть в муке. В буше бытует поговорка, что хорошая хозяйка успевает испечь лепешки, пока закипает чайник, и ей не хотелось осрамиться перед гостьей.
— Энн здешняя медсестра, — пояснила Джозефина. — Ее вечно вытаскивают в самую плохую погоду, а до некоторых мест в округе можно добраться только верхом. Мы держим лошадь в общественной конюшне, однако Энн очень заботливо относится к седлу.
— И правильно, — согласилась Фрина. — Плохо закрепленное седло может повредить спину лошади, да и наезднику придется несладко.
Ни одна из женщин не спросила Фрину, что ее привело в Толботвилль, хотя наверняка они сгорали от любопытства. Фрина, считавшая, что деликатность уже вышла из моды, была рада, что это качество сохранилось в Гипсленде. Тесто, которое месила Энн, издавало громкое многообещающее чавканье. Госпожа Батлер рассказывала Фрине, что для хороших лепешек требуется немалая сила; Энн и вправду на вид была сильной — крепкой и жилистой, как и подобает наезднице. Джозефина казалась более изнеженной. Фрина решилась на вопрос:
— Энн, а вы здесь родились?
— Обследовала другую сторону горы Косцюшко еще до того, как начала ходить, — усмехнулась Энн. — Но папа не хотел, чтобы я пасла скотину, поэтому я пошла в школу и выучилась на медсестру. Кроме того, — добавила она, нарезая лепешки банкой от пюре из маракуйи, — в качестве медсестры мне приходится скакать подчас опасней, чем когда я гоняла быков по кустарнику. Ей-богу! Джо, помнишь ребенка госпожи Джонсон?
— А что случилось с ребенком госпожи Джонсон? — спросила Фрина, чувствуя, что пальцы на ногах стали наконец оттаивать.
— Роды начались посреди ночи, — пояснила Джозефина своим тягучим, словно патока, голосом. — Эта недотепа должна была понимать, что малыш вот-вот появится, — как-никак он был у нее уже пятый, но ее сын примчался за Энн ни свет ни заря. «Маме плохо», — сказал он, и Энн поехала с ним. А обратно она неслась с горы, как Человек со Снежной Реки[46], только искры из-под копыт летели, а на седле у нее был белый сверток. У меня чуть сердце не выпрыгнуло. Оказалось, это младенец госпожи Джонсон, завернутый вот в этот передник и, по словам Энн, слегка ошарашенный. Да после такой скачки я удивляюсь, как он вообще ума не лишился с перепуга. Но дети — крепкий народец.
— Он выжил?
— Вы его видели на улице, — ответила Энн. — Малыш с пальцем во рту. Я заказала для него в Бэйрнсдейле горькое алоэ. Ух, замерзла же я тогда, а Джо сердится, когда у меня ноги холодные. А почему бы мне не скакать, как Человек со Снежной Реки? Я выросла неподалеку отсюда. Мой отец был с ним знаком. Джек Райли[47]. Отец говорил, хороший был малый.
Энн сунула противень с лепешками в духовку, громко хлопнув дверкой, помешала огонь короткой кочергой и отряхнула руки от муки.
— Лепешки поспеют через десять минут, — со сдержанной гордостью сказала она.
Услышав про холодные ноги, Фрина вдруг поняла, что в доме только одна спальня и одна кровать, а живут здесь две женщины. Она заморгала. И вдруг заметила, что Энн и Джозефина с вежливым терпением смотрят на нее в ожидании, когда до нее дойдет. Фрина улыбнулась.
— А что думают местные? — спросила она.
— Да ничего, — засмеялась Джозефина. — Ничего они не думают. Ничего плохого в том, что две женщины живут вместе. Это даже не противозаконно. А теперь — хотите вы нас о чем-нибудь спросить, пока мы одни? А то ребята и так взбудоражены из-за самолета, да и слюнки у них текут в ожидании чая с лепешками.
— Да. Я ищу человека, пропавшего много лет назад. Он бежал от Великой войны и не вернулся.
Наступило молчание. И тут запел чайник. Два умных, совершенно непохожих, если не считать сходного выражения, лица смотрели на Фрину.
— Как его зовут? — хрипло спросила Энн.
— Фриман, — ответила Фрина, выдержав их пристальный взгляд. — Виктор Эрнест Фриман. Его отец умер. Думаю, он об этом не знает. Встал вопрос о наследстве. Я пыталась позвонить сюда, но на почте меня отшили.
— Если все это время он скрывался, возможно, он не хочет, чтобы его нашли, — холодно заметила Джозефина. — Зачем его тревожить?
— Я и не хочу его тревожить. Мне только нужно знать, жив ли он. Его брат тоже хочет его отыскать. Он считал, что Виктор умер.
— Возможно, уже умер.
— А возможно, и нет. Он жил в Родниках Макалистер, — продолжала Фрина. — Он писал оттуда отцу. Так вы можете мне сказать, там ли он? Я оставлю его в покое, если он не желает возвращаться в мир. Кстати, семья у него препротивная, и я ничуть не буду винить его, если он не захочет видеть их. И если он пожелает остаться наедине с горами, я оставлю его.
— А откуда вы знаете, что он хотел остаться наедине… — начала было Джозефина.
— С горами? Я читала его письма к отцу. Великое безмолвие, так он это называл. Сжальтесь, дамы, или мне придется обратиться к мужчинам.
— Нет, не надо. — Энн и Джозефина переглянулись. — Не говорите им, куда направляетесь. Они любят Вика. Как и все мы. Они могут попытаться остановить вас. Да, он все еще здесь.
Джо снова взглянула на Энн; та ответила кивком.
— Мы вам поверим. Вик Фриман живет в хижине в Родниках Макалистер.
— Джо считает, что он — как один из тех прежних христианских монахов, ну, знаете, отшельник. Она говорит, его религия — природа. Однако он не псих. Просто любит тишину. Вы наверняка найдете его там. Но вы не станете пытаться увезти его в город?
— Нет. Обещаю.
— Тогда ладно. Лепешки готовы. Чайник закипел. Зови ребят, Джо, и молчок — да, мисс Фишер?
— Фрина. И молчок.
В дом вошли десяток мужчин, несколько женщин и четверо очень стеснительных ребятишек. Тем временем Энн залила кипяток в громадный заварочный чайник и вывалила лепешки на салфетки. Фрине выдали лепешку, масло, джем и еще одну кружку чая с молоком и сахаром. Вкус был божественный. Крепкий чай, пышная лепешка, масло домашнего приготовления и купленный в лавке в честь приезда Фрины клубничный джем.
