– На следующей неделе объявляют призеров «Амелии», – сказал ответственный редактор, надевая пиджак. – Я выдвинул Кроума.
– Да?
Синклера снова застали врасплох. «Амелия» была национальным писательским конкурсом, названным в честь Амелии Дж. Ллойд, считавшейся матерью-основательницей современного газетного очерка. Ни одно событие, каким прозаичным или несущественным оно ни было, не могло избежать слащавого внимания Амелии Ллойд. Распродажи домашней выпечки, ремесленные выставки, благотворительные марши, состязания по орфографии, открытия торговых центров, сбор донорской крови, гонки с пасхальными яйцами – чудотворная проза Амелии вдыхала во все это сладкую жизнь. За время короткой, но головокружительной карьеры ее подпись украшала новоорлеанский «Таймс-Пи-кайюн», «Сент-Луис Пост-Диспэтч», «Тампа Трибьюн», «Майами Геральд» и «Кливленд Плейн Дилер» [23]. Именно в Кливленде Амелия Дж. Ллойд трагически погибла при исполнении служебных обязанностей: ее сбил потерявший управление миниатюрный «дюзенберг» во время парада масонов. Ей был всего тридцать один год.
На ежегодную «Амелию» свои разделы очерков выдвигали все, за исключением элитной горстки газет, потому что это был единственный конкурс, претендовавший на то, что всякая мура может быть стоящей журналистикой. В «Ред-жистере» выдвижение персонала на эту награду, как правило, исходило от помощника заместителя ответственного редактора по очеркам и разделу «Стиль». Синклер предпочел не представлять Тома Кроума на эту награду, поскольку его материалы неизменно демонстрировали, по мнению Синклера, резкую или саркастическую грань, которую судьи могли счесть неподобающей. К тому же Синклер боялся, что если по суровой случайности Кроум действительно выиграет конкурс (или хотя бы займет призовое место), то совершит физическое нападение на него, Синклера, на виду у служащих. Слышали, как Кроум заметил, что, даже несмотря на 500 долларов премии, «Амелия» – клеймо позора.
Поэтому Синклер растерялся, узнав, что ответственный редактор, не поставив его в известность, заменил специально отобранную кандидатуру на Тома Кроума.
– Я собирался черкнуть вам записку, – сказал ответственный редактор тоном отнюдь не извиняющимся.
Синклер тщательно взвесил свой ответ:
– Том произвел в этом году несколько суперстатей. Какую категорию вы выбрали?
– Творческое наследие.
– Ага. Хорошо.
Синклер подумал: творческое наследие? Согласно правилам, требовалось минимум восемь материалов, и обычно предполагалось, что они должны быть оптимистичными и позитивными – какие обычно писала Амелия Дж. Ллойд. Синклер сомневался, что Том Кроум за всю свою карьеру сподобился использовать хотя бы восемь оптимистичных прилагательных. И откуда у шефа взялось время отсортировать кипу вырезок за год?
– Знаете, – спросил ответственный редактор, собирая портфель, – сколько времени прошло, с тех пор как «Реджистер» получал национальную премию? Хоть какую национальную премию?
Синклер покачал головой.
– Восемь лет, – сообщил редактор. – Третье место, срочные репортажи, Американское общество редакторов газет. Восемь, нахуй, лет.
Синклер, чувствуя, что от него этого ждут, спросил:
– А что была за статья?
– Торнадо разрушил начальную школу. Двое погибли, двадцать три раненых. Кто, по-вашему, ее написал? Я.
– Серьезно?
– А что вас так шокирует? – Ответственный редактор защелкнул замок портфеля. – А теперь еще одна горячая новость: мы вот-вот возьмем первое место «Амелии» по очеркам. Гран-при. Надеюсь, когда все объявят на следующей неделе, Том будет в отделе новостей.
Голова Синклера закружилась.
– Откуда вы знаете, что он выиграл?
– Мне сказал один из судей. Бывшая жена, если вас интересует. Единственная, которая до сих пор со мной разговаривает. Когда вы отъезжаете в Грейндж?
– Завтра, первым делом.
– Постарайтесь не подвести нас, хорошо?
Ответственный редактор был в трех шагах от двери, когда Синклер спросил:
– Мне нужно вам звонить?
– Каждый божий день, амиго. И, серьезно говорю, не облажайтесь там.
Пухл был убежден, что с Эмбер делает успехи. С каждым вечером она казалась все дружелюбнее и разговорчивее. Бодеан Геззер считал, что его друг просто выдумывает – девушка болтала со всеми посетителями.
– Чушь! – сказал Пухл. – Только посмотри, как она на меня глядит.
– Трусит, вот и глядит. Это все твой проклятый пластырь.
– Да пошел ты, – отозвался Пухл, хотя втайне беспокоился, что Бод, возможно, прав. Эмбер могла оказаться из тех женщин, которых не возбуждают шрамы, пластыри на глазах и все такое.
Бод заметил:
– Может, тебе его лучше снять.
– Я пробовал.
– Лучше не рассказывай.
– Клей для покрышек, – объяснил Пухл. – Он, блин, как сцымент.
Хорошо, что у Пухла заклеен именно левый глаз, заявил Бод Геззер, – правым Пухл целился при стрельбе.
– Но без пластыря все равно было б лучше, – добавил он. – От пластыря у тебя будет вроде как слепое пятно при перестрелке.
Пухл вгрызся в куриную кость и шумно разжевал ее до мякоти, которую и проглотил.
– Не волнуйся за меня, когда дело дойдет до оружия. Даже у моих слепых пятен стопроцентное зрение.
Когда Эмбер подошла забрать пустые пивные бутылки, Пухл озорным тоном осведомился насчет ее парня.
– Его здесь нет, – ответила она.
– Это я вижу, дорогуша.
Пухл собирался сказать что-нибудь о сраной спортивной машине Тони, охваченной пламенем, хитро намекнуть, что это их с Бодом заслуга – чтобы Эмбер поняла серьезность его намерений. Но он не был уверен, что ей хватит сообразительности связать одно с другим или что она хотя бы из тех женщин, на которых поджог может произвести благоприятное впечатление.
– Еще по одной? – спросила она.
Пухл перебил:
– Время, когда с работы уходишь?
– Поздно.
– Насколько поздно?
– Очень поздно.
Бод Геззер вмешался:
– Принеси нам еще четыре.
– Сейчас, – благодарно кивнула Эмбер и убежала.
– Вот дерьмо! – пробурчал Пухл. Может, дело и впрямь в пластыре. Пухл подозревал, что пластырь нисколько бы ее не волновал, узнай она, что скоро он станет миллионером.
Бод посоветовал ему отступиться.
– Вспомни, что я тебе говорил – не высовывайся. К тому же ты пугаешь девчонку.
Двумя пальцами Пухл ловко извлек осколок куриной кости из нёба и осведомился:
– А когда ты в последний раз ебал что-нибудь окромя собственной ладони?
Бод Геззер заявил, что его долг как белого человека – быть чрезвычайно щепетильным в распространении своего семени.
– Своего чего? – фыркнул Бод.
– Так это называется в Библии. Семя.
– Ружей и телок никогда не бывает много. Ты сам говорил.
Ну, говорил, уныло подумал Бод. По правде сказать, он не хотел, чтобы Пухл отвлекался на малышку из «Ухарей» или на любую другую женщину, пока они не заберут лотерейные деньги. А там уже будет масса времени на дикую еблю.
Бод попытался сымпровизировать:
– Во всем есть плохое и хорошее, Пухл. Мы, белые люди, несем ответственность – мы вымирающий вид. Как единороги.
Пухл не унимался. Он вспомнил, что когда-то владел полуавтоматической винтовкой сорок пятого калибра, сделанной в Югославии или в Румынии или в каком-то еще богом забытом месте и дававшей осечку на каждый четвертый или пятый выстрел.
– Так вот это было плохое ружье, – заявил он, – а плохих телок у меня отродясь не бывало.
Они спорили до закрытия, Бод придерживался позиции, что ополченцы должны вступать в плотские отношения только с чистокровными белыми христианками европейского происхождения, во избежание появления на свет ребенка от нечистого союза. Пухл (не желавший ограничивать свои и без того немногочисленные возможности) настаивал, что белые люди морально обязаны распространять свою превосходную генетику сплошь и рядом, а значит, иметь секс с любой захотевшей этого женщиной, невзирая на расу, вероисповедание и традиции.
– Да и потом, это ж ясно как день, – добавил он, – Эмбер белая как стиральный порошок для детских пеленок.
– Ага, только ее парень – мексикашка. Это делает ее мексикашкой по умолчанию, – сказал Бод.
– Можт, заткнешься, а?
– Суть в том, что нам надо быть осторожными.
Управляющий дважды выключил и включил свет, и ресторан начал пустеть. Бод попросил коробку куриных крылышек с собой, но мальчик-негр, убиравший посуду, объяснил, что кухня закрыта. Бод оплатил счет за ужин ворованной «Визой», оставив еще одни нелепые чаевые. Потом Пухл настоял подождать на стоянке, в хлипкой надежде, что Эмбер понадобится подвезти.
Эмбер появилась через пятнадцать минут, в дверях расчесывая волосы. В линялых джинсах она показалась Пухлу почти такой же прекрасной, как в крохотных форменных шортах. Он велел Боду посигналить, чтобы она увидела их в грузовике. Бод отказался.
