– Слушай, а может, тут погуляешь? – Главный секьюрити невольно поежился, рассматривая сплошную пелену густого снега. – Глянь, метель какая! Тут же потеряться можно в два счета!
– Нет! – топнул ногой Кай. – Хочу туда! Снег весело!
– Обхохочешься, – буркнул второй секьюрити. – Одно хорошо – снег так лепит, аж темно. Защитные очки надевать не надо.
– Идем! – Кай схватил его за руку и потянул.
Слабенько так, словно девчонка. Он ведь все еще не оправился толком после болезни, он безопасен. Абсолютно безопасен.
– Да идем, идем, не тяни. – Здоровяк легко, как пушинку, сбросил с предплечья руку дебила и шагнул из пещеры наружу. – Только недалеко, а то действительно потеряемся. Или со скалы навернемся, не видно же ни черта!
Да, погода сегодня явно была на стороне Кая. В метре уже ничего нельзя было разглядеть, а окуляры видеонаблюдения залепило давно и надежно.
Вот и славненько. Пора.
Собравшиеся в кучку охранники очень облегчили ему задачу, не пришлось рассеивать ментальный удар.
Они ничего толком не смогли понять, успев заметить только, как с головы дебила вдруг слетел шлем. Главный, правда, рефлекторно потянулся к закрепленной на поясе кобуре, но больше ничего сделать не сумел.
Потому что не захотел. А вот срочно заняться построением снежной крепости захотел страстно и неудержимо. И, судя по загоревшимся взглядам его товарищей, они тоже возжелали катать снежные шары и лепить из них крепость. Чтобы потом в войнушку поиграть.
Чем все трое и занялись, совершенно забыв о подопечном. Тем более что он давно уже скрылся за пеленой метели. Так удачно заметавшей все следы.
Но и мешавшей увидеть скользнувшие следом за беглецом две тени.
Человеческие тени, похожие на снеговиков белым камуфляжем, со странными, очертаниями напоминавшими сброшенный Каем шлем головами…
Мерный гул самолетных двигателей действовал усыпляюще. К его колыбельной присоединились, думаю, и напряжение последних часов, и организационная суета, и грандиозный ор во время составления списка «Кто поедет» – в целом нервотрепка получилась мощнейшая, упитанная такая, до звона все сильнее натягивающихся от трепки нервов.
И сейчас в салоне самолета все спали. Ну почти все – я вот никак не могла уснуть, хотя веки давно уже стали чугунными и с блямком падали друг на друга при малейшей попытке открыть глаза. А в самих глазах словно шиншилла купалась, оставив после себя тонкую пелену песка. Да, пушистики купаются именно в песке, мелком таком, вулканическом, но для рези в глазах этот песочек – самое то.
В общем, измотанный организм требовал отдыха. И я тоже его, отдыха, требовала, слишком уж трудным выдался день, вдребезги расколовший мою только-только восстановившуюся спокойную жизнь.
Что? Надо было остаться дома, с детьми, в тепле и уюте, зажевывая очередную плюшку, ожидать вестей от армии спасения и возмездия?
Ага, всенепременнейше. Особенно учитывая один ма-а-аленький нюанс. Незначительный такой, ерундовский.
Центром и основной движущей силой армии спасения была именно моя доча. Ника.
Впрочем, я слегка ошиблась – основной движущей силой была Виктория. А Никуська – главной направляющей, штурманом нашей экспедиции.
Дома остался только младший представитель семьи Майоровых – Ежик. Остался обиженный, заплаканный и навсегда-навсегда с нами раздружившийся, вот.
Потому что папа с мамой Нику взяли с собой, а его, мужчину, оставили с бабой Катей! Девчонку взяли, а его – нет!!!
И неважно, что, по сути, это Ника взяла нас с собой. Вернее, мы ее не отпустили. А еще вернее – я не отпустила свою дочь, а Алексей не отпустил меня.
Собственно, его присутствие на борту самолета вообще было, если честно, лишним. Как и похрапывающего рядом с Лешкой Хали Салима. И бледной до синевы Сашки. И даже во сне упрямо сжавшего губы Славы. И ставшей за несколько часов похожей на тень Вики. Да и мое, если отвлеченно, но и я, и боевая группа нашей маленькой армии знали – без меня Нике будет трудно. Потому что с того самого момента, как во мне загорелась искорка ее жизни, наша связь с дочерью неразрывна. И моя жизненная энергия оберегает, защищает и поддерживает Никуську.
А энергии ей сейчас понадобится много, очень много. Каждый сеанс связи с амазонскими индиго очень сильно выматывал мою дочь, и лучше всего восстанавливалась она рядом со мной, в кольце маминых рук.
Когда Никуська была совсем маленькой, я после каждого выброса ее силы брала дочку на руки, укачивала, пела на ушко песенку, целовала вспотевший лобик и почти физически ощущала, как перетекает свет моей любви в тело малышки.
Сейчас дочка стала слишком большой для укачивания на руках, но ведь можно прижаться к маминому боку, закрывшись от вытягивающей силы реальности ее объятиями. И слушать ласковый шепот на ушко, и чувствовать нежные мамины поцелуи, и становилось так тепло, так спокойно, так уютно…
В общем, мое присутствие на борту военного самолета было оправданно. А вот Вика, Сашка и Слава, да и Лешка с Хали являлись, если честно, обузой для профессионалов.
О чем Винс, глава профессионального ядра нашей армии, говорил, потом кричал, потом сорванно орал несколько часов кряду, пытаясь оставить цивильных в Москве.
Предстоит сложная боевая операция, причем со сплошными неизвестными – куда они летят, кто или что ждет их в уральской глуши, причем заснеженной, морозной глуши, где есть и лес, и горы.
Хотя нет, куда – все знали. Они там уже были почти два года тому назад, когда спасали Вику. Точные координаты ее местонахождения пришли тогда одновременно на несколько электронных адресов семьи Демидовых.
Разбираться – правда это или чья-то злая шутка – в то время никто не стал, с помощью генерала ФСБ Левандовского Винсу и Славе удалось подоспеть вовремя.
Потом, позже, вернувшись в Германию, и Вика, и все остальные не раз обсуждали – кто прислал те письма. Единственный, кто мог это сделать, – тот незнакомец с серебряными глазами, с которым Вика провела всего одну ночь.
А потом девять месяцев думала, что эта ночь ей приснилась. От усталости, от страха, от напряжения – Вика тогда сбежала от фон Клотца в первый раз – у нее случились галлюцинации, причем такие реальные, такие…
Ничего подобного девушка до той ночи не испытывала никогда.
А утром первое, что она увидела перед собой, – искаженная дикой злобой физиономия фон Клотца. И начались месяцы кошмара…
И Вика больше всего на свете теперь хотела умереть. И унести с собой ребенка насильника.
Но не смогла – фон Клотц не позволил. И ребенок родился. Крепкий, здоровый, очень красивый мальчик. С серебряными глазками и кудряшками цвета платины…
Бедная девочка! Когда Вика рассказывала о сынишке, становилось понятно, сколько боли и страданий несет она в себе все эти полтора года. И боль не затихает, время не лечит ни капельки.
А отца своего ребенка, странного человека с невозможными глазами, Вика постаралась вычеркнуть из памяти, даже на секунду не допуская мысли о том, что именно он прислал те письма.
Он ведь бросил ее, нет, не так – он просто выбросил ее вон, в лес, вернув погоне. Попользовал и выбросил. И думать забыл о мимолетной игрушке.
Ведь Кай мог тогда сразу же сообщить родным Вики, где она находится! Но… не сообщил, зачем это ему? Он получил все, что хотел.
Так с какого перепугу почти год спустя он вдруг решил бы открыть координаты пропавшей девушки?!
Нет, нет и еще раз нет! Неизвестный доброжелатель – кто-то другой. Кто-то, случайно узнавший о месте, где насильно удерживают девушку, но опасавшийся сообщать об этом местным властям.
Вы видели когда-нибудь чахлый, завядший, почти упавший на землю цветок? Его никто не поливал, он держится из последних сил, но сил уже почти нет – слишком сухая земля, ни капли надежды.
Но стоит дать цветку напиться, и он на глазах выпрямляется, расправляет лепестки, тянется к солнцу, готов жить дальше.
То же самое произошло несколько часов назад в московском офисе Демидовых.
Я никогда в жизни не забуду, как холодная, похожая на безупречно выполненный манекен женщина средних лет, с выгоревшими, похожими на состарившийся шоколад (ну тот, что покрывается белесым налетом) глазами, после слов Ники вдруг пошла трещинами, задрожала и рассыпалась на мелкие кусочки, выпустив на волю молодую, страстную, бурлящую внутренней энергией девушку.
Она не стала снова и снова переспрашивать Нику, выясняя мельчайшие подробности. Она поверила моей дочери сразу, безоговорочно, целиком и полностью.
Потому что хотела верить. Потому что все эти долгие месяцы ждала повода поверить, пусть маленького, пусть крохотного, хоть намека.
А тут – не намек. Тут – уверенное утверждение: твой сын жив! Его спас твой мужчина, который все это время жил ради тебя, жертвовал собой ради тебя, помнит и любит тебя…
