Ладно, разберемся. Пусть пока сидит. Сергей Львович лично проследит, чтобы не было никаких условно-досрочных освобождений.
Кто такой Сергей Львович? Генерал ФСБ России, отец Артура Левандовского, Лешкиного друга, считающий нас с мужем и дочкой членами своей семьи. Деда Сережа, в общем. Который сейчас вместе с бабой Ирой (своей женой), Ингой (внучкой) и Маем (нашим псом) пытается уследить на даче за Никой, пока Никины папа с мамой обедают вместе.
Вернее, хотели пообедать. Ресторанчик выбрали тихий, где практически не бывают завсегдатаи светских тусовок, с великолепной кухней. И – на тебе! Паша! Сидит в нашем любимом отдельном кабинете и заискивающе улыбается. Улыбался.
Опять в глаза лезет бессмысленное для меня слово «фьючерс». И чего пристает? Я терпеть не могу, когда мне беспардонно лезут в глаза, будь то соринка, песчинка или каперс. Нет, фьючерс. Гм, а есть разница?
Паша, похоже, относился к разряду тормозов, причем в данном конкретном случае это был тормоз от «БелАЗа». И в полном соответствии с конструкцией данной системы особым интеллектом, не говоря уже о сообразительности, не отличался.
А как иначе можно объяснить нелепую попытку спасти положение, переключив внимание на меня?
– Анна, скажите, а раньше, до трагедии, Алексей умел нормально общаться? – О, да мальчонка решил гнилые зубки показать! – Или это последствие черепно-мозговой травмы и комы?
– Ай! – Я истерически взвизгнула и выронила журнал. – Что это?! Кто тут?! Господи, да оно разговаривает!
– Что вы себе позволяете! – Да, вегетативная система у парня ни к черту, опять полыхает.
– Леша, ты где ЭТО нашел? – Я брезгливо потыкала Пашу все тем же журналом. Бедняга не успел далеко улететь и за нерасторопность поплатился – его свернули в трубочку. – Как маленький, честное слово! Подбираешь на улице всякую пакость и с собой тащишь! Посмотри, оно же сейчас лопнет! Ты представляешь, сколько гадости разлетится? А вони сколько будет?
– Я подам на вас в суд! – зашипел папарацци. – За оскорбление личности! Готовьте денежки, господин Майоров!
– Да пожалуйста. – Господин Майоров засунул Паше в нагрудный карман пятьдесят рублей. – Вот, надеюсь, этого хватит. Можете ни в чем себе не отказывать. А теперь, будьте любезны, соблаговолите выйти вон.
– Ах так?! – Желтушник вскочил, но с координацией движений у него, видимо, была такая же беда, как и с нервами, поскольку сумка репортера, безмятежно лежавшая на столе, с размаху шлепнулась на пол.
От неожиданности, а может, от сотрясения, сумку вытошнило содержимым, которое неопрятными клочьями рассыпалось вокруг. Особенный трепет внушали грязные носки, свернутые в липкий комок.
Так, а это что доверчиво прижалось к моей ноге? Ах ты мой славный, вот умничка. Извини, но мир жесток.
Диктофон жалобно хрустнул под моим каблуком. А еще не хотела шпильки сегодня надевать! Что может быть убойнее для хрупкой техники? Только солдатские берцы, но они с моим легким платьем как-то не очень гармонируют.
– Вы… – О, живая иллюстрация выражения «в зобу дыханье сперло». – Вы что натворили?! Да я!…
Взбесившуюся крысу видели когда-нибудь? Противное, скажу вам, зрелище.
Ресторанные секьюрити, примчавшиеся сразу же после первого Пашиного ора, справились с визжавшей проблемой профессионально и четко. Причем не только выволокли бесновавшегося папарацци за дверь, но и заботливо сдали его прибывшему наряду милиции.
Прибежавший на шум директор ресторана долго извинялся перед нами за «досадное недоразумение».
– Алексей, ради бога, простите! Но он сказал, что вы сами назначили ему тут встречу!
– Значит, этот тип знал о нашем появлении в этом месте в это время? – голос Майорова заметно похолодел.
– Н-ну да. Он появился минут за десять до вашего появления, сказал метрдотелю, что у него встреча с Алексеем Майоровым, и его проводили в ваш кабинет.
– Очень жаль, Игорь Константинович, нам у вас нравилось.
– Что значит – нравилось? – разволновался директор. – Вы что, больше к нам не приедете? А как же… Володя, наш шеф-повар, ваше любимое блюдо сегодня приготовил! Как же так!
– Раз этот тип знал, что мы сюда придем, – я отфутболила обломок диктофона прямо к сверкающим лаком туфлям директора, – значит, кто-то из ваших сотрудников информацию, грубо говоря, слил.
– Анна! Алексей! – очки Игоря Константиновича сверкнули бесконечным отчаянием. – Даю вам слово – подобное больше не повторится! Никогда! Вы же знаете, мы всегда стараемся обеспечить нашим клиентам максимальный комфорт, покой и уединение.
– Особенно сегодня, – буркнул Лешка, принюхиваясь.
Аромат мяса по-анжуйски завораживал и манил. А мы успели зверски проголодаться.
Директор заметил перемену в настроении и усилил атаку:
– Сегодня все за счет заведения! И не возражайте! Это компенсация за моральный ущерб!
Эх, слабые мы все же с Лешкой люди, рабы желудка.
– Да, хомка, – усмехнулся муж, доедая десерт, – злая ты все-таки женщина. Я бы даже рискнул сказать – жестокая. Ты зачем бедолагу так приложила?
– Мерзкий он, гнусный и липкий. И статьи у него – одна гаже другой. Он все равно нас измажет с головы до ног, вот я заранее душу и отвела. И вообще, он тебя дебилом назвал. Что это за намеки на черепно-мозговую травму?
– А я не дебил, я хороший мальчик! – Злыдень уцепил вилку и попытался вычерпать ею сок. – Я умею сам завязывать шнурки.
– Очень смешно. Только это, дружочек, плагиат. Тыришь чужие идеи самым бессовестным образом.
– Неправда ваша! В сериале «Клиника» уборщик с помощью вилки суп пытался есть, а я – сок.
Лешка продолжал возмущенно бухтеть, но я не слушала. Я просто смотрела на свою половинку и не могла поверить, что еще полтора года назад это был изуродованный страшными ожогами, полупарализованный, с трудом говоривший человек.
Лучшие пластические хирурги и специалисты-реабилитологи, замечательный дядечка логопед и профессиональный тренер, но главное – бешеное желание самого Лешки вернуться, стать прежним, сотворили чудо.
Передо мной сидел прежний Алексей Майоров – умный, ироничный, чертовски обаятельный, с великолепной пластикой и сильным послушным телом. Небольшой шрам на левой щеке совсем не уродует его, наоборот – добавляет мужского шарма. Смугловатая гладкая кожа, слегка вьющиеся каштановые волосы, сияющие зеленовато-карие глаза – господи, Лешка, это снова ты!
Главное, не захлебнуться в пузырящемся, искристом, переполнявшем меня счастье. Хотя ты дорог мне любой. А того, обожженного, я любила просто безумно, потому что таким ты вернулся из небытия. Но собственная немощь изматывала тебя, ты так неистово хотел взять на руки дочь, обнять меня…
Так, пора выныривать из эйфории в действительность, а то можно остаться здесь навсегда, пуская радостные слюни.
Стоп, это что, я сказала? Нарушила хрустальную торжественность мгновения столь грубым сравнением? Ага, как же!
Лешка заботливо вытирал мне рот салфеткой и, скорчив умильную гримасу, сюсюкал:
– А кто это у нас так задумался? А у кого слюнка от напряжения потекла? Трудное дело – думать, да, деточка?
Хорошо, что мы все-таки в отдельном кабинете, иначе остальные посетители ресторана были бы слегка шокированы, увидев кумира миллионов Алексея Майорова с щедро заляпанной кремом от пирожного физиономией.
– Взрослая, казалось бы, женщина, – удрученно ворчал Лешка, вытираясь, – мать уже, жена какая-никакая… ай! Все, больше никаких босоножек на шпильке, только сандалики! Решено, я соглашусь!
– И на что, интересно? – Я с удовольствием наблюдала за процессом очистки. Енот-полоскун скончался бы от чувства собственной неполноценности.
– Меня давно уже зовут в жюри конкурса красотуль посидеть. Что-то там из жизни моделей. Я, как любящий муж и безупречный отец, отказывался, блюл себя…
– Прости, что делал?
– Блюл, темень дремучая, – Лешка укоризненно покачал головой. – Да, все-таки три класса церковно-приходской школы сказываются. Блюл себя – значит хранил тебе верность.
– Ну вот почему такое замечательное поведение ты умудрился испоганить блюющим термином? Из вредности? Или из-за атрофированного чувства прекрасного?
– Из-за него. – Свинтус удрученно вздохнул, подпер рукой подбородок и грустно продолжил: – Будь оно, это гадское чувство прекрасного, развито, как у всех нормальных людей, разве я на тебе женился бы? Да еще два раза? Прекрати пинаться, у меня уже все ноги в синяках! Хорошо, что я юбку не ношу.
– Это легко исправить.
– Все, ухожу к моделям. Буду судьей строгим, но справедливым, решение приму только после личного собеседования с конкурсантками.
– А я разве против? Только вот что. – Я поднялась из-за стола и направилась к выходу из кабинета. – У меня с чувством прекрасного все в порядке, поэтому предлагаю свою помощь в украшении стола жюри. Возле тебя должен стоять цветок, символизирующий квинтэссенцию работы моделей.
