— Зато ты их просто-таки в упор не видишь, — оставила я за собой последнее слово.
Впрочем, Стаса «не увидеть» было вряд ли возможно. Настоящий подарок судьбы. Без него мы точно ковырялись бы с разгрузкой дня два. Угольные мужички прекрасно знали «Станислав Андреича» и, видать, слегка побаивались. Поэтому, вместо того чтобы с матом и грохотом вывалить уголек у ворот (и скажите спасибо, если с внутренней стороны), они ели глазами начальство и делали, что велено.
Пока мы с Лелькой подбирали «спецодежду», Стас скоренько подготовил фронт работ: открыл подвальный люк, слазил вниз, обнаружил там угольный бункер и лоток к нему; два щита, невесть зачем стоявших у забора, приспособил к люку в качестве бортов… Когда уголь ссыпали в бункер, работы осталось всего ничего: так, небольшая зачистка.
Мы с Лелькой вроде обе не безрукие. Однако мне показалось, что толку от нас было чуть, больше под ногами мешались. В довершение всего Лелька, пытаясь пристроить в угол лоток от бункера, врезалась в какой-то железный кошмар, помесь мясорубки и самогонного аппарата, и дико испугалась. Стас отрекомендовал конструкцию содержательно, но непонятно:
— А… Это, надо полагать, Жорино произведение.
— Кто такой Жора, и что это за чудовище?
— Жора — предыдущий жилец, квартировал здесь прошлой зимой. А это вовсе даже не чудовище, а весьма полезная штучка.
— Штучка?!! — завопили мы в один голос.
— Ну да. Насколько я понимаю, она автоматически подает уголь в ваш водогрейный котел. Надо будет проверить, но, думаю, должно работать. Простенько и надежно. Жора вообще был мастер на все руки. Кстати, о руках. Не грех бы сполоснуться, а?
Все-таки толково этот дом построен — кроме наружного люка, в подвале имелся ход прямиком в кухню. Если зимой придется в подвал лазить, так через кухню не в пример приятнее, чем по морозу. Вон, даже сейчас холодина, как в ноябре, хотя на дворе еще почти лето.
К тому моменту, как закипел чайник, в окно застучали капли. Сперва редко, но уже через пару минут их удары слились в один сплошной неровный гул. Лелька выглянула во двор и вздохнула:
— Надо же, как вовремя успели. Насколько я помню, мокрый уголь — это совсем нехорошо. Он, кажется, высыхая, слеживается так, что не расколотишь. Спасибо капитану.
— Ну что, наследница, будешь теперь у властей консультироваться? — я воспользовалась временным отсутствием упомянутого персонажа, чтобы намекнуть подруге — мол, не зевай, классный мужик, бери, пока дают.
— Да нет, не стоит, дурацкая какая-то история… Хотя, может, он про этот дом чего-то и знает. Надо поинтересоваться.
Тут в дверях кухни появился Стас, и мы ринулись изображать хозяйственное рвение. Капитан посмотрел на нашу суету несколько скептически, однако от чая не отказался. Впрочем, думаю, уже минут через пять он об этом пожалел. Не так-то легко вынести атаку двух рьяных девиц, которым приспичило узнать все, что можно: что за дом, да кто жил в нем, да когда, да как…
Стас отвечать на наши вопросы не отказывался, но и особого энтузиазма не проявлял.
— Да я и сам не много знаю. Хозяйку никогда не видел, а Жора снимал здесь первый этаж. Нормальный мужик, лет сорока, худой такой, молчаливый. Приехал, дай Бог памяти, кажется, из Воронежа, жил всю зиму, с прошлого августа. Представился художником, мол, на этюды приехал, что-то ему там иллюстрировать заказали. Рисовал и впрямь здорово…
— А сейчас он где? — воскликнули мы хором. Стас поглядел на нас, помолчал, отвечать ему явно не хотелось.
— Да Бог его знает…
— В каком смысле? — похоже, нам с Лелькой надо попробовать петь в унисон, уж больно хорошо получается.
— Ну… в каком… Георгий Степанович Сивков недавно пал жертвой автомобильного наезда, от полученных травм скончался на месте.
— Чего?! — ну, тут унисон был оправданным, потому как очень уж от души.
— А чего это вы так вскинулись? — хмыкнул участковый и весьма к месту процитировал Булгакова. — Человек «иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!» Никакого криминала: шел себе прохожий по обочине, случайная машина стукнула, причем неудачно, он отлетел к фонарному столбу, ударился головой, ну вот… — Стас еще и плечами пожал, мол, что тут особенного?
Мы с Лелькой переглянулись: товарищ капитан либо врет, либо уж чересчур наивен, либо нас осаживает, чтоб не лезли, куда не следует. Как же! Странная тетка, совершенно ненатуральное наследство, непонятный жилец, который к тому же гибнет хотя и вполне обыденной, но какой-то совершенно неправильной смертью… Нет, воля ваша — многовато для простых совпадений.
Должно быть, именно «таинственные обстоятельства» мешали нам спать. Или, воистину, привычка — вторая натура. Ведь после морских прогулок или длительных железнодорожных вояжей, сходя на землю, какое-то время продолжаешь покачиваться. Быть может, и жизнь в современной панельной коробке с ее феноменальными акустическими характеристиками — у соседей чихают, ты автоматически говоришь «будьте здоровы» — также заставляет сознание воссоздавать привычную, хоть и фантомную среду: полночи мне мерещилось, как за стенкой то ли чинят сантехнику, то ли таскают мебель. И все это под звуки не то Моцарта, не то Вивальди.
Кто способен разбудить спящего — тот способен на любую подлость.
Александр Герцен
С ума сойти! Одиннадцатый час, а я только потягиваюсь. Не-ет, те, кто работает «с девяти до пяти», и предположить не могут, насколько это здорово — свободное воскресенье. А вот у журналистов и рабочий день, и неделя ненормированные, да и Лельке с ее редкой в нашем Городе франко-итальянской специализацией постоянно какие-то переводы подбрасывают, а она, ясное дело, не отказывается. Когда это матери-одиночке деньги лишними были? Да и не матери, честно сказать, тоже… Поэтому свободные субботы или воскресенья и у Лельки, и у меня выпадают нечасто.
Мы столкнулись на пороге кухни. Лелька, не открывая глаз, мурлыкнула:
— Я там кофе поставила, последишь? — и удалилась в ванную. Несмотря на преклонный возраст дома, сантехника была в абсолютном порядке. Видимо, благодаря неизвестному Жоре. Основательным, однако, он был жильцом, не всякий хозяин так выкладывается.
И все-таки, что же это за непонятный Жора? Тихий, интеллигентный, золотые руки, художник… Какая-то мысль бродила в сонном мозгу и никак не желала выбраться на поверхность для более ясного рассмотрения. Кого же мне этот Жора напоминает?..
Додумать не дали. Телефон раскатился дребезжащей трелью, так что затряслась стенка, на которой он висел. И еще ухмылялся при этом, собака! Ей-богу, ухмылялся и подмигивал отбитым уголком. Ну, я им сейчас объясню, что такое трезвонить ни свет ни заря, да еще в воскресенье!
— Да, слушаю вас.
— Здравствуйте, я по вашему объявлению…
Ну, началось «обещанное»! И три года ждать не пришлось.
— Вы дом продаете? — а голос ничего, приятный такой баритон.
В ответ я промычала что-то невнятное. Обычно я до первой чашки кофе функционирую со скрипом, поэтому очень хотелось буркнуть «нет, вы ошиблись» и повесить трубку. Но раз уж мое фирменное любопытство взыграло, разбираться в тайне загадочных звонков придется. Хотя бы для того, чтоб убедиться: ничего загадочного на самом деле нет, обычная ошибка, кто-то номер телефона перепутал. Правда, я вчера все мыслимые и немыслимые газеты просмотрела — за последние две недели ничего похожего не нашла. Но рекламных газет у нас миллион, могла какую-то и прозевать…
Баритон, видимо, принял мое мычание за согласие.
— Сколько вы за него хотите?
Может, сказать — миллион, пусть отстанет? Ладно, прикинемся блондинкой, это всегда помогает.
— Знаете, я еще не очень хорошо ориентируюсь в ценах… Сколько вы можете предложить?
Вообще-то таких вопросов не задают, но баритон, похоже, не удивился:
— Десять тысяч.
Как мило… Даже банальная «единичка» стоит вдвое больше… Десять — абсолютно несерьезно.
— Я не поняла, вы хотите купить дом или одну комнату?
Вот тут мой собеседник, кажется, слегка опешил. Во всяком случае, замолчал минуты на полторы.
Я тем временем вытащила воткнутую за телефон открытку с каким-то очень южным морским пейзажем — видимо, от того самого настойчивого поклонника из Италии. Конечно, чужие письма читать нехорошо. Но я ведь и не читала — текст на обороте был на итальянском. По крайней мере, в обращении красовались «belissima» и «carissima». Еще одно знакомое слово мелькнуло в самом конце — что-то вроде «more». Итальянского я, конечно, не знаю, но три с половиной латинских фразы все-таки помню. Типа «memento more». А итальянский — та же латынь, так ведь? Значит, «more» — смерть. Как интересно…
Может, мой собеседник тоже умер? Сколько можно молчать?
