– А мне ее даже жалко стало, – сказал гигант. – Сколько мы тут стоим, второй час?
– Угу.
– И бедная девка все это время, как приклеенная, мордой в окошко стояла. Небось несчастная уродина на улицу лишний раз не выходит, чтоб народ не пугать.
– О! Кстати, кто-то вышел!
Карлик встрепенулся и заторопился, шурша целлофаном, за угол.
Дом, у которого они караулили уже второй час, был кирпичным, трехэтажным, еще сталинских времен, и в окружении белых свечек бетонных многоэтажек выглядел темным трухлявым пеньком. Особое неудобство для наблюдателей представлял тот факт, что все окна нужной им квартиры находились на одной стороне здания, а вход в единственный подъезд – на другой. К счастью, деревянная дверь подъезда была снабжена мощной стальной пружиной и добросовестно сообщала о прибытии-убытии жильцов всем, находящимся в радиусе километра, оглушительным грохотом.
– Все, дедок ушел в ночное, – доложил, вернувшись, карлик. – Минус один…
Они синхронно подняли головы и с надеждой посмотрели на окна второго этажа. Словно в ответ на немой призыв, в среднем из них нарисовался вогнуто-выпуклый силуэт.
– А вот эта красотка, – с одобрением молвил карлик и мечтательно засопел: – Какие формы, а? Какие формы!
Фигуристая красотка задернула шторы и исчезла.
Второе и третье окно потемнели одно за другим.
– Либо спать легли, либо…
Карлик недоговорил и заторопился за угол, но на повороте поскользнулся и с разбегу шлепнулся в лужу.
Его рослый спутник этого даже не заметил, потому что смотрел, не отрываясь, на темные окна, а звук падения некрупного тела в мягкую грязь получился недостаточно громким, чтобы пробиться под защитный купол зонта.
Дважды грохнула подъездная дверь.
Изгвазданный карлик, брезгливо отряхивая штанишки ладошками, вернулся к напарнику и ворчливо сказал:
– Девки ушли.
– Обе?
– Дверь же дважды хлопнула, – уклончиво ответил карлик, не уточнив, что не видел ухода девок своими глазами, поскольку на середине дистанции слег в лужу.
– Ну, пошли тогда и мы, – вздохнул здоровяк и сложил свой зонт с сухим тревожным щелчком, похожим на осечку патрона.
Когда я вышла из ванной, в нашей девичьей светлице уже было темно, как в склепе.
Юля не только погасила свет, но и плотно задернула шторы, так что мне пришлось красться к своей койке на цыпочках, помахивая перед собой руками, как дирижер-эпилептик. С той разницей, что дирижер управлял бы звуками, а я, наоборот, стремилась сохранить тишину. Понимала, что, если я сослепу врежусь в мольберт, Юлина попытка поскорее отойти ко сну с конкретным грохотом провалится.
Знаете ли вы, как шумно падает на голый паркетный пол складной алюминиевый мольберт-тренога и как трудно потом собрать из него именно ту конструкцию, которая заявлена земным производителем, а не корявую модель инопланетной техники?
Все эти телескопические трубочки рассыпаются в руках, плоскости норовят выгнуться в лопасти, а гайки коварно раскатываются по углам, чтобы артефактами залечь там в вековой пыли на радость археологам грядущего…
«Нет, чтобы хоть раз полы нормально вымыть! – тут же придрался к слову мой внутренний голос. – Куда там, они же творческие натуры, могут жить исключительно в художественном беспорядке!»
Я виновато хмыкнула и, благополучно ткнувшись коленками в раму своей кровати, в сложной йоговской позе «собака мордой вниз» вползла под одеяло.
Полы мыть – это я не люблю. А Юля так и вовсе их только пачкать умеет, причем по большей части красками.
Она у нас молодая мастерица кисти и шпателя, выпускница художественного училища по невостребованной в суровой реальной жизни специальности «Реставрация, консервация и хранение предметов искусства».
Вместо того чтобы реставрировать и консервировать бесценные произведения, Юля расписывает тарелки и кружки производства местного фарфоро-фаянсового комбината.
Как настоящий художник, она из каждой корявой миски стремится сотворить шедевр, за что косное фабричное начальство постоянно к ней в претензии.
Хотя кофейный сервиз на двенадцать персон с изображением на каждой чашке отдельной – тщательно выписанной в деталях – позы Камасутры начальник цеха не разбил, как обещал, в припадке праведного гнева, а списал, как бой, и вынес с фабрики в неизвестном направлении, нежно прижимая к груди.
Юля уверена, что этот ее сервиз непременно осядет в какой-нибудь частной коллекции, но пока чаще получает зарплату собственными непризнанными работами, чем деньгами.
Зато у Гавросича за три месяца Юлиного квартирования накопилось столько посуды, что ее уже ставить некуда. Даже на книжных полках в рядок, как слоники, художественно расписанные кружки стоят!
«Надо было горячего молока с медом на ночь попить, – строго в тему кружек пробормотал мой внутренний голос. – От простуды и для лучшего сна, хрррр…»
Снотворное мне не понадобилось: я уснула, едва совместила подушку и щеку.
Мокрый зонт не зря не включают в набор инструментов, с которыми ходят на дело опытные домушники и медвежатники.
– На обратном пути заберем, – пробормотал здоровяк, аккуратно – острой пикой вниз – пристраивая свой сочащийся водой аксессуар в углу подъезда.
– Точно! И еще надо раздеться.
Карлик торопливо стянул с себя предательски шуршащий дождевик и повесил его на ручку зонта.
Здоровяк с сомнением посмотрел на собственные мокрые следы.
– И разуться надо! – с готовностью подсказал карлик, бодро постучав сапожком о сапожок. – Носки-то сухие, следов не оставят!
– Ну, давай, – без уверенности согласился здоровяк.
– Все, я готов, – быстро разувшись, сообщил карлик. – Начали, первый пошел!
Он браво отсалютовал напарнику пластмассовой масленкой из набора для винтажной швейной машинки «Подольская» и резво потрусил по ступенькам вверх.
Здоровяк вытянул ногу из сапога, носочком брезгливо, как нежная купальщица, потрогал цементный пол, скривился, вздохнул, неохотно ра-зулся и длинным шагом через две ступеньки заторопился вслед за карликом.
Рядом с зонтом, временно возведенным в статус вешалки, в расплывающейся все шире луже разнокалиберными яхтами остались выситься четыре сапога.
Заслуженный бомж Егорыч, предпочитающий красиво называть себя идейным сквоттером, стал невинной жертвой плохой погоды и недобрых людей.
Чиновники Департамента землепользования закрыли глаза на факт незаконного строительства в русле ручья гаражей, а небесная канцелярия допустила аномальный ливень. В результате обычно невидимый ручей поднялся, как на дрожжах, побурел, вспенился и залил полуподвальное складское помещение, используемое Егорычем в качестве ночного приюта. В воду канули не только надежды Егорыча на сон и отдых, но и все пожитки идейного сквоттера.
Стоя на берегу потока, с ревом устремляющегося в просвет между сциллой кирпичного гаража и харибдой бетонного, Егорыч чеканно сформулировал свои претензии к судьбе в ярких матерных выражениях и, сдвинув блестящую дерматиновую кепку на ухо, энергично почесал в затылке.
Буйные кудри на виске, лишенном защиты дермокепки, моментально намокли.
Егорыч тяжко вздохнул, равномерно распределил по голове мокрый кепочный блин и огляделся в поисках убежища.
Дырчатый игрушечный домик на детской площадке уже промок, поредевшая сообразно времени года виноградная беседка тоже дала течь, а сухие и светлые подъезды недалеких многоэтажек все, как один, высокомерно отгородились от сквоттера металлическими дверями с кодовыми замками.
Хитроумными запорными механизмами не обзавелась только старая «сталинская» трехэтажка, дверь которой и так открывалась далеко не каждому, а лишь тому, кто мог взять ее силой. Изящные дамочки модельной внешности, дряхлые старушки, малые дети, убежденные вегетарианцы, анорексики и дистрофики не имели никаких шансов победить могучую дверь, из-за чего жилье в старом доме не пользовалось повышенным спросом у потенциальных квартиро-съемщиков.
Егорыч, однако, был вполне могучим старцем и поединка с дверью не убоялся.
Судьба, благосклонная к сильным и смелым, игриво качнула бедрами и повернулась к Егорычу лицом.
– Ух ты! И обувка нам тут, и одежка! – обрадовался сквоттер, мечтавший всего лишь о сухом уголке, увидев бесхозное имущество в уголке подъезда.
Он уронил на подоконник мокрую кепку, повел плечами, сбрасывая на пол насквозь промокшую кофту, стянул с ног чавкающие кеды и с удовольствием переобулся в сухие резиновые сапоги здоровяка.
Сапожки карлика сквоттеру были бы малы размеров на восемь, что не помешало Егорычу усыновить и детскую пару: авось в хозяйстве пригодится.
