– Ой, бедная ты моя! Вроде умная, а какая глупая! Ну ты не убивайся так уж. Не ты первая, не ты последняя. Мужики все такие. Ходят на сторону, а женам подарки носят, вину за измену заглаживают.
– А ты откуда знаешь?
– Да мой погуливает, я его насквозь вижу.
– И ты так спокойно об этом говоришь! – удивилась Аксинья.
– А что? Здесь я по другую сторону баррикад! Я – жена! И он ни-ку-да от меня не денется! А с сексом у нас проблем нет, мальчик справляется... Что ты так побледнела?
Вообще-то, несмотря на свой цинизм, Нина очень переживала за подругу.
– Меня использовали... провели... – закрыла лицо руками Ася.
– Плюнь и забудь!
– Я ведь почти влюбилась... Да что там – влюбилась!
– Наука на всю жизнь.
– Мне так больно, Нина.
– Время лечит... И не относись к этому серьезно... Все пройдет, – квещевала Аксинью подруга.
Однако Ася зарыдала в голос:
– Какая же я дуууура! Ждала, когда он детей вырастит! Бред! А он еще одного! Нате вам! Еще лет восемнадцать жди! А я? Я тоже хочу семью! Детей!
– Золотые слова! Наконец-то определилась! А если появилась цель, туман рассеялся, значит, теперь все будет хорошо!
– Ни-на!!! Ни-на!!! Мне нечем дышать!!!
– Господи, Ася, да что с тобой?!
– Мне так плохо! Я жить не хочу! Меня словно оплевали и растоптали!
– Замолчи! – встряхнула ее подруга. – У тебя мать-инвалид, за которую ты платишь по сорок тысяч в месяц! Ты умрешь, а ее выкинут оттуда, и все, конец... У тебя есть обязательства! Из-за какого-то кобеля так распуститься! Ну-ка соберись! Ты не одна так бездарно попалась на крючок! Нас, таких дур, миллионы! Это все чертова демография.
– Что?
– «А на десять девчонок сорока лет по статистике неженатых нет...», – пропела Нина. – Не вини себя! Считай, что ты им попользовалась! А боль пройдет! Ты – сильная.
– Я хотела хоть немного побыть слабой...
– Не судьба или не время! Верь в чудеса! Скоро Новый год! Загадывай желание и живи дальше!
– Нина, я ни на что больше не гожусь. Я раздавлена... И чудес больше не будет...
И вот под Новый год Аксинья впала в еще большую депрессию, она ненавидела весь мир и в первую очередь себя. Дмитрий Анатольевич несколько раз порывался связаться с ней, объясниться, чего-то опять «навешать ей на уши».
– Больше всего на свете я хочу никогда тебя не видеть и не слышать. Забыть! И если в тебе есть хоть капля человеческого, если ты себя считаешь настоящим мужчиной, то оставь меня в покое! – отрезала Ася. Причем несколько раз подряд.
И вроде понял, и вроде отстал, а от этого еще больнее, еще тоскливее... И подлые мыслишки: «А ведь надеялась увидеть штамп о разводе в его паспорте как доказательство раскаяния».
Но, с другой стороны, Ася отдавала себе отчет, что никогда не стала бы жить с мужчиной, если бы от него была беременна другая женщина, у которой и так два спиногрыза.
Аксинья с грустью осознала, что и ее не минула чаша под названием «несчастная любовь».
– Время, только время лечит, – зомбировала она себя, сидя в кресле под пледом с чашкой горячего кофе и тупо глядя сериалы.
На работе она старый заказ сдала, от нового пока отказалась, решив, что впряжется в работу после каникул. Ася хотела взять паузу, отдохнуть, уйти в подполье...
Но вскоре она об этом пожалела. Сидеть без дела, погруженной в невеселые мысли, было занятием разрушительным. Аксинья просто взвыла от тоски. Уж лучше бы поработала во время праздников... По крайней мере, отвлеклась бы от жестокой действительности.
«А ведь Нинка была права! Знала, что я не из тех дамочек, которые при любовной неудаче мигом переключаются на другого мужика... Однолюбка несчастная! Долго теперь буду вспоминать этого паразита... Поэтому Нинка мне и твердила: «Окунись с головой в работу!» А я ей: «Отстань от меня! Оставь в покое!» Вот и сижу теперь, маюсь. Конечно, Нина пригласит меня на Новый год. Конечно, всячески станет меня развлекать, зная мое состояние. И, конечно, нагонит целый дом гостей, наготовит разных вкусностей. Она к застолью с большой душой относится. Но надо быть огромной свиньей, эгоисткой в квадрате, чтобы вот с такой кривой рожей прийти к людям на праздник и испортить его...»
Аксинья представила, как гости начнут интересоваться, почему она такая грустная, что у нее случилось? А как на это отвечать? Рассказывать про свою глупую несчастную любовь? Ну уж нет!
В то же время Ася знала, что Нина всеми силами постарается расшевелить несчастную депрессивную подружку.
«Как бы сделать так, чтобы и мозги у меня были заняты делом, и в то же время все оставили меня в покое?»
Этот вопрос Асю мучил уже несколько дней.
Директора артели, объединившей под своими могучими крыльями художников, декораторов и прочий творческий люд, звали Наум Тихонович, носил он громкую фамилию Свобода. Окружающие подозревали, что это псевдоним. Но Свобода утверждал, что фамилия ему досталось от отца родного и именно она предопределила его независимый стиль жизни.
Это был очень интересный человек, совершенно неординарная личность. Не вписывающаяся ни в какие рамки! Во-первых, никто точно не знал, сколько ему лет. Наум Тихонович уже не первый год говорил, что шестьдесят. Паспорта у него не имелось вовсе. Жил он с женой и пятью детьми мал мала меньше (жене-то было всего сорок) в деревянной избушке с банькой, которую топил «почерному». Домишко явно выпадал из общего ряда кирпичных «новорусских» коттеджей.
Представьте себе очень высокого, полного мужчину или, вернее, статного деда с совершенно седой гривой и окладистой длинной бородой. Неизменным атрибутом его одежды являлись ярко-красные шаровары или не менее яркие галифе со стразами. А на замечание, что это уже давно не модно, ибо по современным понятиям мужчины должны носить джинсы в облипку, Наум Тихонович отвечал:
– Современные мужики обмельчали, стали вроде баб. Обтянут себя как... прости господи! А чего им не обтянуть-то, если и обтягивать особо нечего? А если я себя обтяну! Эге-ге! Да все бабы сбегутся посмотреть! А я свою жену Светлану уважаю! Баб у меня было много, даже перебор получился... Но как только со Светланой в брак вступил... Мы венчаны, и все! Блуду не место в наших отношениях! Я и ее блюду, но и сам верен! Кстати, если бы я свое хозяйство на десять кэгэ обтянул, то и ходить бы не смог...
Вообще о его мужском достоинстве и любвеобильности ходили легенды. Любовниц у Наума Тихоновича было не счесть, дети неофициальные исчислялись десятками! Свобода остепенился-то лишь к полтиннику, семьей законной обзавелся.
Круглый год Наум ходил в валенках и русской косоворотке. Юность у него выдалась бурная. Раз десять его выгоняли из школы за несоответствие образу советского пионера и комсомольца. Из института вышвырнули за аморальное поведение – организацию притона в общежитии. Так Наум и остался без высшего образования. Но он всегда в душе ощущал себя художником, жил на широкую ногу и с разудалой душой. Застолье – так застолье, веселье – так веселье. Всякое он повидал в жизни и в конце концов объединил вокруг себя людей таких же неординарных, творческих и непохожих на других. Поэтому строгости и формализма в фирме «Фауст», которую он возглавлял, решительно не наблюдалось. Каждый был волен делать то, что хотел. Все сотрудники фирмы очень любили своего «папу», как они его называли. Шли к нему и с радостью, и с бедой, зная, что он всегда поймет и поможет.
– Эх, дороги... – вздохнул шофер, поглядывая на молодую женщину, одетую в короткую спортивную куртку и джинсы, отчего та казалась подростком.
Довершали образ пассажирки сапожки цвета спелой вишни и вязаная шапочка с помпоном, изпод которой падали на плечи светлые пряди. Из декоративной косметики на красивом личике присутствовала только ядовито-красная помада, что девушке совсем не шло.
– А что с дорогами? – спросила Аксинья, а это была именно она.
– Да не убирают совсем! Еще по Москве проедут уборщики, а стоит чуть отъехать от главной трассы – трава не расти... Вон навалило-то, и что? Не проехать... Хорошо хоть добираться недалеко!
– Да, здесь уже рядом, – кивнула помпоном Ася, очень часто бывавшая в доме «папы».
– А чего такая грустная? Через несколько дней Новый год! Эге-гей!
– Что значит «эге-гей»? – ровным голосом спросила Ася.
– Если молодая женщина под Новый год не знает, что такое «эге-гей с восклицательным знаком», то мне ей это не объяснить, – засмеялся водитель.
Ася улыбнулась впервые за долгое время.
– Я поняла, о чем вы. Хотелось бы действительно «эге-гей»...
– И что мешает?
– Обстоятельства, – отвернулась она к окошку.
– Все мужики – козлы? – уточнил он.
– Думаю, что да... Вернее, не я так думаю, а жизнь доказывает.
– Понятно... Поворот и шлагбаум...
– Там охранник, сейчас к нам подойдут. – Аксинья высунулась в окно. – Мы к Свободе, дом номер пять.
