— Я ничего не знаю, — сказала она жалобно…
— Вы что, заснули?
Девушка требовала внимания, а передо мной все еще стояла слониха, готовая уничтожить тех, кто хотел уничтожить меня…
…Она удивленно повернула носатую голову, недоверчиво подергала задней ногой, проверяя крепление цепи, и, убедившись, что цепь не закреплена, пошла в зоозал, победно трубя задранным хоботом. Сержант выволок было пистолет, но даже до его тупой башки дошло, что с пистолетом на слонов не охотятся. Слониха же, увидев на своем пути трех незнакомых типов, разгневалась еще больше. Тем более, что я, её обидчик, исчез из ее поля зрения, смылся назад, к маленькой дверке, где, сжавшись в комок, дрожала Люся.
Она еще выше подняла хобот, пригнула голову с желтыми бивнями, перешла на рысь.
Рысь слона выглядит уморительно, но скорость этих, с виду неуклюжих животных, приличная. Мои преследователи развернулись и с места набрали еще более приличную скорость. Я наблюдал за ними, приоткрыв от удовольствия и восторга рот.
Когда слониха поравнялись с воротами входа, великолепная тройка уже садилась в БМВ; Движок молчал, шофер еще не видел слониху.
Калитка для людей узкая, а решетчатые ворота были закрыты и вызвали у слонихи раздражение: она проверила их хоботом и толкнула грудью.
Пять тонн живой массы оказались для металлического сооружения слишком сильным испытанием — ворота упали в сторону улицы и аккуратно накрыли машину. Если для слонихи эти злосчастные ворота были игрушкой, то импортный БМВ стал игрушкой для ворот. Черная крыша вмялась, дверцы, крякнув, нелепо выгнулись наружу.
Из машины раздался многоголосый крик, который перешел в бульканье, когда слониха шагнула на металл ворот, как на трап. Но она поставила пока только передние ноги. Шагнув еще, она утвердила на импровизированном трапе задние. Бульканье перешло в хрип…
— Вы что, заснули?
Я медленно выплыл из воспоминаний. Да, эта девчонка походила на ту, оставшуюся в Грозном.
Наташа очаровательно мерцала передо мной в отраженном свечении телевизионного экрана. Тело было целесообразное, милое. Мой дружок беспокойно приподнял головку, но передумал. Он явно хотел спать и видеть сны. Эротические.
Похоже, мой ближайший удел — воспоминания. Так много пройдено дорог, так много испытано, что ничего особо нового не предвидится. Поэтому и нет жара в чреслах. Или полуголодное существование бича все же нарушило мою физиологию. Надо лечь в платную клинику и как следует оздоровиться. Витамины там, гормоны разные. Я же не так еще стар, чтоб быть пассивным перед голой девушкой.
Я вылез из кресла, подошел к столу, налил джину, залпом выпил. Во рту приятно повеяло можжевельником. Девушка стояла за моей спиной. Она явно была смущена.
— Ложись, — сказал я, — я еще посижу, потом…
Что будет потом я уточнять не стал. Время далеко за полночь, ей в семь уходить, а мне хочется лишь сидеть в уютном кресле, слушать музыку и неспешно копаться в многочисленных сексзабавах прошлой жизни.
Но Наташа явно не хотела терять заработок. Она присела рядом, прижавшись ко мне теплым бедром. Ее рука прошлась по моему животу и вплотную принялась за ленивого коллегу. Рука была умелая. Он явно удивился, воспарял духом и слегка приподнялся, пытаясь ближе ознакомиться с этой девичьей ладошкой. И тут его, бездельника, охватили нежные тиски девичьих губ. И стало ему тесно и сладко…
…Я шел по городу, скептически посматривая по сторонам. Решил зайти на рынок, зашел, с трудом протиснувшись в тесную калитку, отметил некий прогресс в работе рыночной администрации. Прогресс выражался в том, что на миллионы, собираемые у торгашей, хозяева рынка построили с двух сторон железные ворота, заперли эти ворота на висячие замки, а людей вынудили ходить через узенькие калитки. В качестве улучшения сервиса они положили в лужу у этой калитки два кривых кирпича — тест для посетителей: пройдешь или шлепнешься. Кроме того, по поводу слякотной осени был пригнан экскаватор, успевший уже наворотить большую кучу склизкой глины у самого входа.
Меня всегда удивляло хладнокровное отношение к рыночному начальству посетителей и работников. В любой другой стране тех давно бы уже линчевали, использовав в качестве виселицы досточки, по которым приходится лавировать в грязи входа. Наш же народ предпочитает тяпнуть грамм двести и сорвать зло друг на друге. Удобный народ, достойное пушечное мясо для Жириновского и иже с ним!
На рынке, глазея на ряды торговцев, я услышал слащавый голосок:
— Пойдем, я тебе конфет куплю, что тут стоять.
Слух всегда был моим проклятьем. Иногда слух заставлял меня испытывать отвращение к людям. Так, рядом с снимаемой моими предками квартиркой жили немки — католические монашки. (Я не очень то разбирался в католической иерархии, поэтому считал этих чистеньких, пахнущих ладаном, в черных платьях и чепчиках немок монашками.) Так вот, как–то ночью, проснувшись, я отчетливо расслышал стоны и кряхтенья этих аккуратных Христовых слуг, занимавшихся любовью друг с другом. Я ничего против лесбоса не имел, но слушать было противно, и встречаясь с ними у лифта, он больше не приветствовал их искренним «ауфедерзейн». я был человеком эмоций. Мои поступки часто опережали мой разум.
Услышав слащавый голосок, я быстро посмотрел в ту сторону. Я увидел мужичка средних лет при галстуке и в шляпе, который втолковывал девчушке лет десяти, что ей незачем бояться, а надо не стоять тут бесцельно, а погулять с ним, покушать конфет и мороженное.
Ситуация мне была ясна. Девчонка пыталась продать котенка, одета она была скудно: разбитые войлочные сапожки, потертая болоневая курточка, сиротские брючата с грубыми заплатами. Девочка доверчиво смотрела на такого солидного дяденьку, а пойти с ним боялась не потому, что подозревала что–то худое, а ввиду опасности потерять место в торговом ряду. Ребят с щенками и котятами было достаточно много, выглядели они достаточно агрессивно, ряды свои сомкнуть были готовы в любой момент.
Мужик шептал девчонке прямо в лицо, нагнувшись, будто рассматривает котенка. Об был уверен, что его никто не слышит. Откуда ему было знать о способностях моего слуха.
Наконец мужичка осенило, он пообещал купить котенка. Не вызывая никаких эмоций у окружающих, пара двинула к выходу. Меня они не замечали.
Я шел за ними, прислушиваясь и вспоминая зоновского петуха Велемира. Тот сидел за развратные действия в отношении малолетних, его опустили еще в следственной камере. Это был аккуратный, подтянутый, собранный зэк, он работал шнырем в штабе. Ко мне Велемир питал доверие, как–то рассказал, что собирались у него в доме 12–13 летние ребята, играли в раздевательный покер. Это невинное занятие и послужило причиной осуждения.
Уже перед самым освобождением Велемир разоткровенничал, добавил, что проигравшие, кроме раздевания должны были мастурбировать друг друга, и что он старался проигрывать своим малолетним коллегам почаще…
— А котенка то? Вы будете его покупать или нет?
— Надо дойти до моего дома. Тут недалеко. Я еще денег возьму, а то мы все на конфеты истратили, — ответил мужчина.
Я шел за ними, отставая шагов на десять.
Пара свернула во двор, пересекла его, остановилась у подъезда.
— Давай спустимся в подвал, — услышал я, — ты не бойся, я свет там включу. У меня деньги в подвале, в кладовке, я их там от жены прячу.
Мягко ступая, перекатывая ступню с пятки на носок, я спустился в подвал и затих. За поворотом слышалась встревоженная речь девочки и успокаивающий тенорок мужика. Ясно стало, что это никакой не насильник, а скромный педофил, ограничивающий свои притязания на секс щупаньем и онаном. Но то, что не вызывало особых эмоций у меня совсем недавно, сейчас вызывало у меня дикий гнев, Я буквально чувствовал как противно и страшно девчонке.
Поэтому я нашарил выключатель и появился в неожиданно ярком свете подвальной лампады как грозный ангел возмездия.
Мужик настолько перепугался, что мне стало противно. Желание поколотить его пропало, я ограничился затрещиной, взял девчонку за руку и вывел ее на свет.
— Тебе разве не говорил — не ходить никуда с незнакомыми дяденьками?
— А чё. Я думала, он в дочки–папы будет играть, а он в подвал повел. Я темноты боюсь.
— Не понял, — насторожился я. — В дочки–папы? Ты хочешь сказать, что домой бы с ним пошла к нему и в постель бы с ним легла.
— Ну и чё! Дядя Вася все время меня с собой кладет. И денег дает.
Я тряхнул головой. Мир загнивал на глазах. Уныние опять навалилось на меня, мир стряхивал последние паутинки романтики, в нем не было места подвигу. Шхуна с алыми парусами завязла в болотной жиже, Ассоль подрабатывала в постели с морячками.
