— Это не обсуждается, — спокойно сказал руководитель экспедиции. — Все, что мы заработали у памятника, придется отдать. И тогда перед нами встает вопрос финансирования. Путешествие может быть долгим, а нас аж четверо — будут большие расходы. Что делать?
Живой нахмурился, дернул себя за дреды. А потом запустил руку в один из своих бесчисленных карманов и эффектным жестом выложил на стол пачку зеленых купюр.
— Считать не надо. Тысяча долларов, как в аптеке. Теперь уже мы можем идти?
— Откуда у тебя? — строго спросил Савицкий.
— Благодарность шведского народа русскому поэту Пушкину.
— Ну ты даешь, студент! — почесал в затылке Бабст. — Ладно, пошли. Я готов. Минутку только подождите.
Он достал из рюкзака какую-то склянку и отлил в стоявший на столе петровский кубок зеленоватой жидкости.
— Что это? — спросил Петр Алексеевич.
— Раствор с патиной, — ответил Костя. — Я подумал: пусть эта девочка вчерашняя с соседом по душам поговорит, когда мы уедем. А мы себе еще сделаем, запас есть.
Участники экспедиции вышли на улицу.
Когда они проходили по двору, Савицкий немного отстал. Оглянувшись по сторонам, достал из сумки книгу и швырнул ее в помойку.
— Прощай, Рамакришна! — тихо сказал он.
Глава 14
Триста восьмой километр
На полустанке «Платформа 308 километр» электричка задержалась не дольше, чем на полминуты. Название вводило пассажиров в заблуждение: никакой платформы здесь не было, оставалось только прыгать с площадки. Петр Алексеевич быстро побросал на землю сумки, первым выпрыгнул из вагона и подал руку княжне. Следом легко соскочил Паша. Костя оказался последним: он еле успел скинуть вниз, едва не покалечив Живого, свой увесистый рюкзак, а затем нежно прижал к груди гитару и спрыгнул сам. Двери захлопнулись, и два зеленых вагончика пригородного поезда унеслись дальше — в сторону станции «Горбушки».
Прибывшие огляделись.
В утреннем тумане были видны только два здания: вблизи — покосившаяся изба в три окна с надписью «308 км», а в отдалении — водонапорная башня. Единственная колея железной дороги густо заросла травой. Было совсем тихо.
— Тут кто-нибудь живет вообще? — шепотом спросил Паша.
— Собак что-то не слышно... — задумчиво сказал Бабст. — На зону похоже.
— Какую зону? — испугалась княжна.
— Из «Сталкера». Фильм такой, по Стругацким.
Вера пожала плечами: фильмов советского времени ей, по легенде, посмотреть не довелось.
— Зона, Верочка, — объяснил Савицкий, — это такое место, где исполняются желания. У тебя есть желание?
— У меня есть, — влез Живой. — Я жрать хочу.
— Я тоже, — потупив глазки, призналась Вера.
— Ну и отлично. Сейчас купим продукты, а потом возьмем машину — и в Зайцево. Вперед, за счастьем!
Однако зона, похоже, не спешила осчастливить пришельцев: на избе висел ржавый замок. Участники экспедиции обогнули станцию и вышли на привокзальную площадь — большой пустырь, посреди которого торчал постамент с сохранившимися на нем крупными гипсовыми ботинками. По краям пустыря смутно чернели избы.
Под ботинками, спрятав лицо в воротник пальто, сидело существо неопределенного пола и возраста в остроконечной шерстяной шапочке — скорее всего, древняя старуха. На газете перед ней была разложена вяленая рыба.
— О! Лещи! — обрадовался Бабст. — А ты говоришь, не живет никто. Да тут целый рынок. Мамаша, почем рыбка?
Старуха откинула воротник и подняла голову.
Судя по небритости, это была вовсе не старуха, а мужичок неизвестных лет, с очень морщинистым, как будто пожеванным лицом.
— Писят грамм, — с трудом разлепляя губы, ответил он.
— Каких еще грамм? Я тебя спрашиваю — рыба почем?
— Писят грамм хвост, — разъяснил торговец.
— Он бартер тебе предлагает, — догадался Савицкий. — За каждый рыбий хвост — пятьдесят граммов водки. Дешево, между прочим. Рыба крупная.
— Или по десятке гоните, — добавил мужик.
— А пива у вас тут можно купить?
— Пиво в Пеньке.
— Как в пеньке? — удивилась княжна. — Это же... э-э... остаток дерева.
— Пенек — это поселок в двадцати километрах отсюда, — объяснил Костя. — Там у них леспромхоз. Я по карте смотрел.
— Леспромхоз накрывшись, — сказал мужик. — В прошлом году накрылся. А магазин там людской. Вчера бакарди завезли.
Он вдруг вытащил из кармана пальто правую руку, сложил пальцы щепотью и поцеловал их, причмокнув. Жест был почти итальянский.
Приезжие переглянулись.
— Ладно, тут все равно ничего не купишь, на месте затаримся, — решил Савицкий. — Надо машину искать.
— А где искать? — спросил Паша. — Тут тебе что, Шереметьево? Таксисты сейчас набегут?
— Папаша, есть у вас кто с машиной? — громко обратился Бабст к любителю бакарди. — Пассажиров возит кто-нибудь, спрашиваю?
— Я вожу, — распрямился вдруг предприниматель. — Вам куда?
— В Зайцево.
Услышав это название, мужик сморщился и буркнул:
— Не, непопутно.
Он поднял воротник и снова спрятался от мира.
— Почему непопутно? — спросил Бабст. — За деньги же, не так.
Ответ, донесшийся из глубин пальто, был долгим и состоял в основном из слов, которых княжне Собакиной знать не полагалось. Впрочем, остальные тоже поняли немного: яснее других были различимы слова «болотина», «глуша» и «тачку чинить».
— Короче, слушай наше предложение, — прервал оратора Савицкий. — Мы берем у тебя всех лещей по десятке за хвост и платим еще двести рублей за поездку. А не хочешь — сиди тут дальше. Электричка только завтра придет, сам знаешь.
Долго уговаривать торговца не пришлось. Он взял деньги за рыбу и, велев туристам ждать, скрылся в тумане.
Костя достал из рюкзака моток проволоки и принялся нанизывать на нее лещей.
— Что это ты делаешь? — поинтересовался Живой.
— А ты не видишь? Ожерелье.
— А, понятно. Алмазные подвески. Кстати, Пьер, я тут подумал, что мы могли бы отлично сыграть трех мушкетеров. А что? Ты, конечно, вылитый Атос, благородный граф де Ла Фер. Костя, он у нас типа ученый, но при этом мужчина крупный и надежный, как Портос. И усы у него теперь подходящие. Ну а я, к сожалению, гожусь только на роль хитрожопого Арамиса. По крайней мере с виду. Но в душе я д’Артаньян!
— А я? — спросила Вера.
— Гм. Вам, леди, остается только одна роль...
— Все, хватит болтать, — сказал Савицкий. — Берите сумки, машина идет.
В тумане обозначился свет фар, и спустя минуту рядом с мушкетерами со скрежетом затормозила белая «копейка». За рулем сидел любитель бакарди.
Бабст посмотрел на лобовое стекло:
— А техталон где?
Мужик ответил в рифму.
— Пьер, что он говорит? — спросила княжна.
— Он говорит, что здесь нет дорожной жандармерии, — объяснил француженке Савицкий.
— О, это хорошо. Она у вас такая... нелюбезная.
Сразу после выезда из деревни машину начало качать, как небольшой катер в бурю. Паша при каждом толчке с удовольствием валился на княжну и тут же принимался многословно извиняться, целуя ручку. Сидевший впереди Бабст крутил головой и метал на Арамиса убийственные взгляды.
Туман понемногу рассеивался, и перед глазами городских жителей разворачивались волшебные псковские дали.
Мужик упорно молчал.
— Тебя как зовут-то? — спросил у него Бабст.
— Костянтин Иваныч.
— Тезки, значит. Ну что, Иваныч, как тут у вас рыбалка? Лещи-то у тебя вон какие. Элитные!
Мужик посмотрел на тезку, как на дурака.
— Какие лещи? Я тебе плотву продал.
— Ты чего, Костян? — изумился Бабст. — Да я с трех лет на рыбалке! Что я, леща от плотвы не отличу?
— Так то одна рыба. Сперва плёска, инше подлещик. Потом, как подрастет, плотва. Потом выросток. А вот когда до пяти килов дожрет, тогда он уже и лещ.
— Наука, однако, — с уважением покачал головой Живой.
— Ты, Костя, со специалистом не спорь, — вмешался Петр Алексеевич. — Ты — рыболов-любитель, а он этим живет, может быть.
— Ладно, не буду. Плотва у них...
Бабст обиженно замолчал.
Пейзаж постепенно менялся. Теперь это была заболоченная местность, покрытая редким лесом. Дорога становилась чем дальше, тем грязнее. «Копейка» пробиралась по колее, оставшейся от грузовиков, то и дело ныряя в большие лужи.
— До Зайцева-то скоро доедем? — не выдержал Бабст.
— Скоро-тихо, — непонятно ответил водитель и прибавил: — Коли в мочежине не увязнем.
— Понятно. А ты там раньше бывал?
— Где? В мочежине?
— В Зайцеве.
— Нам там бывать незачем.
— Снова понятно. А они к вам ездят?
— Кто?
— Зайцевские.
— Не, не ездиют. На нас они нелюдятся, а по соседству у них и деревень, считай, не осталось. Гривы накрывшись, Заворуйка тоже. В Лысых Горбах три старухи живут. А эти, зайцевы, ничего, существуют.
