Дыра была примерно восемнадцать дюймов в ширину, окруженная полудюймовым выступом, через который каждые десять футов или около того был перекинут палец мостика, соединявший выступавший парапет с крышей. Эта дыра была предназначена, по всей видимости, для того, чтобы обеспечивать вспомогательный сток в случае особенно сильных ливней.
Я осторожно перескочила через отверстие и бросила взгляд над зубцами высотой по пояс. Далеко внизу трава школьного двора простиралась в трех направлениях.
За тридцать лет, минувших со дня смерти мистера Твайнинга, двор, вероятно, не был подвергнут серьезным переделкам. Еще один головокружительный взгляд сквозь отверстие дал понять, что нет: камни внизу и окаймлявшие их липы явно были старыми. Мистер Твайнинг упал в эту дыру. Вне всяких сомнений.
Позади меня послышался неожиданный шум, и я резко обернулась. В середине крыши висел труп, болтаясь на виселице. Я с трудом сдержала крик.
Словно тело связанного разбойника, которое я видела на страницах «Ньюгейтского календаря», эта штука извивалась и вертелась от дуновения ветерка. Затем, без предупреждения, его живот взорвался и внутренности вывалились наружу спутанной тошнотворной веревкой алого, белого и синего.
С громким треском кишки развернулись, и вдруг, высоко над головой, на верху шеста затрепетал на ветру «Юнион Джек».
Оправившись от испуга, я увидела, что флаг был так оборудован, чтобы его можно было спускать и поднимать снизу, возможно, из комнаты привратника, с помощью хитроумной системы кабелей и воротов, заканчивающихся защищенным от непогоды брезентовым ящиком. Это его я приняла за труп на виселице.
Я ухмыльнулась своей глупости и осторожно приблизилась к механизму, чтобы рассмотреть получше. Но помимо оригинального устройства, там не было ничего интересного.
Я как раз повернулась и направилась к проему, и тут я споткнулась и упала лицом вниз, голова повисла над краем бездны.
Может быть, я сломала все кости в теле, но я боялась шелохнуться. В миллионе миль внизу две муравьеподобные фигуры вышли из Энсон-Хаус и направились через двор.
Первой моей мыслью было то, что я еще жива. Но потом, когда испуг отступил, его место занял гнев: гнев на собственную глупость и неуклюжесть, гнев на некую невидимую ведьму, которая портит мне жизнь бесконечной чередой запертых дверей, разбитых коленок и ободранных локтей.
Я медленно поднялась на ноги и отряхнулась. Я не только испачкала платье, я еще умудрилась каким-то образом наполовину оторвать подошву от левой туфли. Причину ущерба было несложно определить: я споткнулась об острый край выступающей черепицы, которая, вывалившись со своего места, валялась на крыше и напоминала своим видом скрижаль с десятью заповедями, данную Моисею.
Положу-ка я ее на место, подумала я. Иначе обитатели Энсон-Хауса как-нибудь обнаружат, что на их головы льется дождь, и это будет только моя вина.
Черепица оказалась тяжелее, чем выглядела, и мне пришлось встать на колени, когда я пыталась пристроить ее на место. Может быть, эта штука повернулась или соседние плитки покосились. Какова бы ни была причина, черепица просто не хотела становиться в темное отверстие, откуда моя нога ее вышибла.
Я легко могла просунуть руку в дыру, проверить, что мешает, — но тут я вспомнила о пауках и скорпионах, которые, говорят, живут в таких местах.
Я закрыла глаза и сунула пальцы внутрь. На дне ямки они наткнулись на что-то — что-то мягкое.
Я выдернула руку и встала на колени, чтобы заглянуть внутрь. Но не увидела ничего, кроме темноты.
С осторожностью я снова сунула пальцы внутрь и большим и указательным пальцами подцепила это, что бы оно ни было.
Оно подалось с легкостью, разворачиваясь по мере того, как я вытаскивала его наружу, как флаг, трепетавший над моей головой. Это оказалась длинная черная ткань — расселский плис,[48] кажется, так эта штука называется, — заплесневевшая: преподавательская мантия. В нее была туго завернута смятая черная прямоугольная шапочка-конфедератка.
И в этот самый миг я поняла, со стопроцентной уверенностью, что эти вещи сыграли роль в смерти мистера Твайнинга. Я не знала, какую именно, но я наверняка выясню.
Я должна была оставить вещи здесь, я знала это. Я должна была отправиться к ближайшему телефону и позвонить инспектору Хьюитту. Вместо этого первой мыслью, пришедшей мне в голову, была: как мне выбраться из Грейминстера незамеченной?
И, как это часто бывает, когда попадаешь в переплет, ответ пришел сразу же.
Я просунула руки в рукава заплесневелой мантии, выпрямила смятый прямоугольник конфедератки и надела ее на голову и, словно большая черная летучая мышь, медленно и осторожно спустилась по сплетению шатающихся лестниц к запертой двери.
Трюк, проделанный мной с брекетами, один раз сработал, и мне очень надо было, чтобы он сработал еще раз. Орудуя проволокой в замочной скважине, я безмолвно молилась богу, заведующему этими делами.
После длительной возни, погнутой проволоки и пары легких проклятий моя молитва была наконец услышана, и защелка отскочила с сердитым щелчком.
Молнией я слетела по ступенькам, прислушалась, что за дверью, всмотрелась сквозь щелку в длинный коридор. Тихо и ни души.
Я приоткрыла дверь, спокойно вышла в коридор и двинулась вдоль галереи с ушедшими мальчиками, мимо пустой комнаты привратника и на солнечный свет.
Повсюду были школьники — или так казалось — болтая, бездельничая, слоняясь, смеясь. Радуясь на свежем воздухе приближающемуся окончанию семестра.
Инстинкт заставил меня надвинуть поглубже конфедератку и боком прокрасться через двор. Заметят ли меня? Конечно, да: на фоне этих волчат я выделялась, как раненый олень в хвосте стаи.
Нет! Надо выпрямить плечи и, словно мальчишка, опаздывающий на скачки, идти размашисто, с высоко поднятой головой, по направлению к аллее. Утешало то, что под мантией я одета в платье.
И никто не заметил: никто не взглянул на меня второй раз.
Чем дальше я отходила от школьного двора, тем в большей безопасности я себя чувствовала, но я знала, что одна на открытом пространстве буду выглядеть намного подозрительнее.
Всего в нескольких футах впереди древний дуб уютно расположился на лужайке, словно отдыхая тут со времен Робин Гуда. Когда я протянула ладонь, чтобы коснуться его, из-за ствола выстрелила рука и схватила меня за запястье.
— Ой! Пустите меня! Мне больно! — автоматически воскликнула я, и мою руку сразу же отпустили, не успела я повернуться и увидеть нападавшего.
Им оказался сержант Грейвс, и он выглядел не менее изумленным, чем я.
— Ну-ну, — произнес он с ухмылкой, — ну-ну-ну-ну-ну.
Я собиралась ответить ехидным замечанием, но по здравом размышлении решила сдержаться. Я знала, что сержант хорошо ко мне относится, а мне может потребоваться любая возможная помощь.
— Инспектор хотел бы насладиться вашим обществом, — сказал он, указывая в сторону группы людей, стоявших, разговаривая, в той аллее, где я оставила «Глэдис».
Сержант Грейвс больше ничего не сказал, но, когда мы приблизились, он аккуратно подтолкнул меня вперед, к инспектору Хьюитту, как дружелюбный терьер приносит хозяину мертвую крысу. Оторванная подошва моей туфли хлопала, как у Маленького бродяги Чарли Чаплина, и, хотя инспектор заметил это, он был достаточно разумен, чтобы придержать свои мысли при себе.
Сержант Вулмер возвышался над синим «воксхоллом», его лицо было огромным и широким, как Маттерхорн.[49] В его тени стояли крепкий, дотемна загорелый мужчина в рабочем комбинезоне и морщинистый низкорослый джентльмен с белыми усами, который при виде меня возбужденно ткнул в воздух пальцем.
— Это он! — сказал джентльмен. — Вот он!
— Правда? — уточнил инспектор Хьюитт, снимая с меня конфедератку и мантию с вежливым почтением камердинера.
Бледно-голубые глаза старичка выкатились из орбит.
— Это же просто девчонка! — сказал он.
Я чуть не ударила его по лицу.
— Да, это она, — сказал загорелый.
— Мистер Рагглс имеет причины полагать, что ты была наверху в башне, — сказал инспектор, и белые усы согласно кивнули.
— Что, если да? — спросила я. — Я просто осматривалась.
— Эта башня под запретом, — громко заявил мистер Рагглс. — Под запретом! На табличке так и написано. Ты не умеешь читать?
Я изящно пожала плечами.
— Я бы полез по стремянкам за тобой, если бы знал, что ты просто девчонка, — и он добавил в сторону инспектора Хьюитта: — Мои старые колени уже не те, что раньше. Я знал, что ты наверху, — продолжил он. — Я сделал вид, что не заметил, чтобы позвонить в полицию. И не делай вид, что ты не взламывала замок. Замки — это моя профессия, и я уверен в том, что он был закрыт, так же как и в том, что я стою тут на Фладд-лейн. Подумать только! Девочка! — сказал он, неверяще качая головой.
