Я обрадовалась – хорошо, что он первым сказал это.
– Точно такая же мысль мелькнула у меня в голове, когда я сидела у постели ксендза викария. Я вслух высказывала свои соображения, и, когда заявила – преступником является Иреней Либаш, у ксендза лицо окаменело. Нет, не Либаш. Значит, если что – оба мы с тобой идиоты.
– Вместе с тобой – все, что угодно! Только вот сначала расскажи мне подробней о таинственных бумагах, что-то я не понял. У тебя и в самом деле они припрятаны?
Я вздохнула.
– Если бы знать! Бумаг у меня в чулане побольше, чем на складе макулатуры, а вот есть ли среди них секретные – одному Богу известно. Знаешь, мой бывшенький недоумок из тайных служб был прямо маньяком по части собирания вссвозможного компромата на всех и вся. Возможности у него были, вот и пользовался ими. Правда, ограничивался только сбором, на то, чтобы привести в порядок архив, у него не было ни времени, ни желания. Сколько раз его драгоценный блокнот извлекала я из-под дивана. Мне вменялось в обязанности беречь его как зеницу ока, впрочем, не только блокнот, но и бесчисленные записки, а такими наша квартира была просто усыпана. Поскольку я была лично ответственной за бесценные записи, старалась их собирать в кучу. Сам знаешь, я тоже не отношусь к аккуратным педанткам, но много раз выскакивала за своим повелителем в парадное и возвращала его с лестницы, ибо снова забыл у телефона очередную бесценную запись. Господи, сколько нервов мне все это стоило! Часами спорил со мной о двадцати злотых, которые якобы я осталась ему должна или он мне, без разницы, а может, не двадцать, а двести, памяти у него – никакой, все путал, перевирал и из-за этого становился еще более дотошным. Раз помню, довел меня до нервного припадка из-за ста злотых, которые у него куда-то задевались, а когда я, желая прекратить спор, вручила ему свои сто злотых, обиделся на меня смертельно.
– Так что же ты в нем такого нашла?
– Были у него и достоинства. Хотя, с другой стороны, тоже оборачивались недостатками. Вот представь, тебе захотелось… иметь дело с твоим собственным мужчиной…
– Такого не могу представить! – решительно заявил Гжегож.
– Ну ладно, в твоем случае тебе захотелось со своей женщиной… поговорить в постели. А она намертво приросла к кухонной мойке и бренчит бесконечными грязными тарелками…
– Тарелки отберу, кран прикручу, а ее силой утащу в спальню.
– Возможно, но наверняка в твоей женщине нет ста восьмидесяти сантиметров роста и мускулов как у борца-тяжеловеса. Тебе хватит сил, возможно, не просто утащишь, но по дороге еще и подтолкнешь пару раз… Нет, ты представь эти два метра с мускулами, как они скалой высятся посередине кухни. Попробуй подтолкни такой памятник! А посуду он мыл по собственному почину, добровольно, хотя я почему-то не испытывала особой радости по этому поводу. Ну, еще тяжести таскал свободно… И внешне был красив, к тому же чистюля. Не вонял!
– Послушай, давай лучше вернемся к нашим баранам, а то мне что-то нехорошо становится, из двух зол уж лучше преступление.
– Согласна. Так вот, чем черт не шутит, возможно, кое-что из записей этого моего детектива и валяется у меня в чулане до сих пор. Думаю, это скоро обнаружится, потому что я рассказала полиции о чулане и даже дала капитану ключ от него. Не исключено, они в данный момент там шуруют, и я им не завидую.
– А что ты вообще держишь в своем чулане?
– Я не держу, оно там просто лежит само. Дубовые двухдюймовые доски четырехметровой длины, стремянка, изумительно сохранившаяся деталь обшивки парусника, выброшенная морем на пляж, громадное количество бутылок, запчасти к автомашине, в том числе часть кузова, поломанная мебель и немного дров, книги, которые я никогда не стану читать, неисправная газовая колонка, водопроводные трубы, два велосипедных колеса и многое другое, чего я уже и не помню, но его намного больше того, что я запомнила. Ага, еще три пластиковых ящика для рыбы, тоже выброшенных морем.
Смеясь, Гжегож принялся приготавливать нам еще по одному легкому коктейлю.
– Кончай смеяться, я еще не закончила.
– Погоди, давай я тебе вот еще что скажу. В числе моих бесчисленных телефонных разговоров был один особенный. Ты помнишь Ганю? Она до сих пор сидит в Канаде.
Я вся превратилась в слух. Ганя была некогда лучшей подругой Мизюни, так что следовало ожидать сенсации. И я не была обманута в своих ожиданиях.
– …расчувствовалась и разговорилась, – продолжал Гжегож. – Как только я упомянул Ренуся, она ударилась в воспоминания. Воспоминания, так что речь шла только о прошлом, но я узнал одну очень важную вещь, а именно: в этом прошлом Мизюня пережила любовную драму. Тот, которого она пламенно любила, разбил ее сердце, так что Мизюня вышла за Ренуся, чтобы забыться. И еще потому, что он, Ренусь, был внешне очень похож на ее большую любовь…
– Интересно, когда же это все происходило? – недоверчиво спросила я. – В те времена, когда мы дружили, что-то я не замечала в ней никаких любовных страданий.
– Говорят, драму она пережила в семнадцать лет.
– А, ну тогда другое дело. Мы подружились, когда нам обеим было по восемнадцати.
– Моя дорогая, ты ведь сама напомнила мне о сцене перед зеркалом в кафе, когда увидели свои отражения в зеркале Ренусь и второй стиляга, столь на него похожий. Погоди, не перебивай ход моих рассуждений. Итак, зеркало в кафе. Идем дальше. Ты сама сообщила мне, что Ренусь связался с Новаковским. Возможно, ты не в курсе, но Новаковский представлял собою, так сказать, верхний, наружный слой, за ним стоял Спшенгель. Последний обделывал свои делишки тайно, старался использовать подставных лиц, сам предпочитал оставаться в тени. Вот и на меня напустил Новаковского, поэтому люди знали много нехорошего о Новаковском, считали его законченной свиньей, а я не стал опровергать распространенное мнение. Со Спшенгелем мне довелось беседовать лишь раза два, и то по телефону, и я с большой неохотой вспоминаю эти беседы. Лично я Спшенгеля никогда не видел в глаза.
– И даже не представляешь, как он выглядит?
– Понятия не имею. И не испытывал желания лично встретиться с таким типом. Мне кажется, единственным человеком, знавшим в лицо Спшенгеля, была моя бывшая жена Галина, вряд ли они занимались любовью только в темноте.
– А ведь он был крупной шишкой в тайных службах, – задумчиво произнесла я. – Интересно, твою Галину ему назначили или он заинтересовался ею по собственной инициативе? Вынуждена признать – вполне мог заинтересоваться, твоя Галина была бабой что надо.
– Наверняка они не афишировали свою связь, но близкие подруги Галиночки знали о ней. Слушай, может, не стоит больше о Галиночке? В твоей афере Спшенгель представляет пока лишь одно звено в цепи моих рассуждений. Не знаешь, что с ним происходит в настоящее время?
– Не могу сказать, возможно, получу информацию, опять повисев на телефоне. Ты не представляешь, какого труда это стоит…
– Очень даже представляю, сам немало повисел за последние дни. Попытайся.
– Разумеется, попытаюсь и обещаю тебе – стану безжалостно пытать своих ближних.
– Однако вернемся к нашим баранам. Почему во все это замешана ты?
Я постаралась сосредоточиться и по возможности связно и последовательно повторить еще раз то, что уже хаотично неоднократно сообщала ему по телефону.
– По двум причинам. Одна официальная: моя публикация в печати подпортила их бизнес, а я не имела понятия, кого персонально вывожу на чистую воду. Бизнесом они продолжают заниматься, так что не очень-то сильно я им навредила, однако могут действовать профилактически, опасаясь, что я в состоянии нанести им более значительный ущерб. Возможно, моя публикация заставила встревожиться кого-то из их высоких покровителей, и тот велел платить себе еще больше, что повысило производственные расходы. В любом случае требуется заставить меня угомониться и больше не встревать в их дела.
Вторая причина – частного характера, и кроется она в покойнице Елене, пусть ей земля будет пухом. По этой линии я то и дело натыкаюсь на сведения о каком-то преступлении, связанном с Ренусем и Мизюней. Елена же, насколько я понимаю, стакнулась с моим бывшеньким, тем самым детективом-любителем. Не исключено, он кое-что ей поведал, она проболталась и вызвала огонь на меня. Так мне все это представляется. У меня якобы находятся какие-то документы, может, бумаги, может, фотографии. Например, снимок, на котором запечатлен Ренусь в тот момент, как вонзает в кого-то нож. Или наоборот… И вот я, по их мнению, храню такой снимок на груди, не расстаюсь с ним ни днем ни ночью, потому как в моем чулане они его не обнаружили. Вернее, в чулане, который считали моим, а на самом деле обшарили чулан соседа, не знали, что мы с ним поменялись чуланами. О чем это я? Ага, о вещдоке в виде фотографии, однако не исключено, он существует в виде достоверных показаний, подписанных достоверными свидетелями. Они уверены – что-то такое находится в моем распоряжении, и это им не нравится.
