– Неверова Екатерина Антоновна? – осведомился в трубке сухой официальный голос.
– Да, я вас слушаю… – ответила Катя, спускаясь с небес на землю.
– Попрошу вас прибыть сегодня к следователю Сергачеву, – проговорил ее собеседник. – Для дачи показаний. Иметь при себе паспорт.
Он назвал время и адрес и повесил трубку.
Настроение у Кати резко испортилось.
На нее снова накатили воспоминания о вчерашних событиях.
Она пыталась отодвинуть их от себя, заслониться, забыть хотя бы на время, но сухой официальный голос в телефонной трубке ясно дал ей понять, что это невозможно.
– Кто это звонил, малыш? – спросил Виталий, ласково ероша ее волосы. – Почему у тебя такой расстроенный вид? Кто посмел испортить тебе настроение?
– Это из полиции, – пробормотала Катя, натягивая одеяло до горла. – Меня вызывают на допрос… или не допрос, а как это называется… дача показаний…
– Что делать, придется ехать! Полиция – это серьезно! – Виталий встал, расправил плечи. – Ну все, малыш, мне пора. Я пришлю тебе машину с водителем.
Катя что-то хотела ответить, но он перебил ее:
– И давай договоримся, малыш – ты больше не будешь ездить одна. Никогда и никуда! И не надо мне возражать. По-моему, вчерашние события должны были тебя кое-чему научить…
Катя и не думала ему возражать.
Она радовалась, что все стало как прежде – муж берет на себя ответственность за ее проблемы, решает все за нее. Ей остается только довериться ему и с благодарностью принимать эту заботу…
Виталий уехал, а она еще немного повалялась и отправилась в ванную комнату.
Ласковые потоки душа сменялись жесткими массажными струями, тело оживало, наливалось бодростью. Катя долго стояла под душем, запрокинув голову, закрыв глаза.
Наконец она вышла из-под душа, растерлась жестким полотенцем, нанесла на кожу питательный лосьон, накинула халат.
Вернувшись в свою комнату, она вспомнила, что ей понадобится паспорт, и выдвинула ящик секретера, в котором хранила все свои документы.
Паспорта не было.
Она перебрала все содержимое ящика.
Все было на месте, кроме паспорта.
Что за ерунда?!
Катя прекрасно помнила, что несколько дней назад, вернувшись из банка, положила его в этот ящик…
Да, собственно, куда еще она могла его положить?
Все ее немногочисленные документы лежали здесь, именно в этом ящике.
На всякий случай Катя проверила остальные ящики секретера. Даже заглянула под него.
Паспорта нигде не было.
На пороге комнаты тихо, как тень отца Гамлета, появилась домработница Наташа.
– Екатерина Антоновна, пока вы мылись, вам звонил…
– Наташа, извините, вы случайно не видели мой паспорт? – перебила ее Катя.
– Паспорт? – переспросила Наташа, краснея. – Вы же знаете, я никогда…
Наташа действительно никогда не прикасалась к Катиному секретеру. Она только вытирала с него пыль.
– Он куда-то пропал… был в этом ящике и пропал… – пробормотала Катя, чувствуя, что делает что-то не то, что результат ее слов может оказаться самым ужасным.
Она была всегда очень тактичной и щепетильной, старалась ничем не задеть прислугу. Подруги и приятельницы говорили ей, что она чересчур уж трепетная, что с прислугой надо держаться строже, иначе она сядет на шею, но Катя не могла преодолеть свою врожденную деликатность.
Не могла и не хотела.
– Я никогда не роюсь в ящиках! – воскликнула Наташа в порыве праведного возмущения и даже подняла театральным жестом руки с ярко-розовыми наращенными ногтями. Она призналась как-то Кате, что всегда мечтала иметь красивый маникюр, а от работы ногти ломаются, поэтому и приходится тратиться на акрил. – Если вы мне не верите, я уволюсь! – В подтверждение серьезности своих намерений она сняла фартук. – Я работала в очень хороших домах, и никогда нигде ничего не пропадало! Я не могу работать, если мне не доверяют!
– Наташенька, извините, я вовсе не хотела вас обидеть! – перебила ее Катя. – Я просто думала, может быть, случайно… извините, наверное, я сама положила его не на место…
Наташа все еще продолжала негодовать.
Катя чувствовала мучительную неловкость.
Чтобы прекратить эту сцену, она напомнила домработнице:
– Простите, вы сказали, что мне кто-то звонил…
– Да, – недовольно выдохнула домработница, сменила тон и достала из кармашка фартука смятую бумажку. – Вот, я записала… я всегда все аккуратно записываю… вам звонил адвокат Ольховский, сказал, что все документы готовы, вы сегодня в тринадцать часов можете за ними приехать.
– Куда приехать? Какой Ольховский? – недоуменно переспросила Катя. – Я не знаю никакого Ольховского…
– Ничего не знаю. Вот адрес и телефон, – Наташа протянула ей записку и вышла из комнаты, всем своим видом выражая оскорбленное достоинство.
На пороге она задержалась и спросила через плечо:
– Вы завтракать будете?
– Спасибо, Наташа… – отозвалась Катя виноватым, заискивающим тоном. – Я выпью кофе… минут через пятнадцать…
Когда шаги домработницы затихли в конце коридора, Катя уставилась на смятый листочек.
Садовая-Триумфальная, дом четыре.
Ни этот адрес, ни телефон, ни фамилия адвоката ровным счетом ничего ей не говорили.
Что он сказал – что документы готовы и она может сегодня за ними заехать?
Но какие документы?
Она понятия не имела ни о каких документах!
Катя взяла с тумбочки телефонную трубку, набрала номер адвоката.
Ей ответили короткие сигналы.
Какая-то совершенно непонятная история…
Впрочем, к часу дня она все равно не успеет, ей ведь нужно ехать в полицию… а тут, как назло, паспорт пропал…
Она подошла к туалетному столику, села в удобное кресло, посмотрела на свое отражение.
После вчерашних приключений лицо ее выглядело просто ужасно.
Придется как следует над ним поработать.
Катя выдвинула верхний ящик, где хранила кремы и косметические средства…
И первым, что она увидела, был ее злополучный паспорт!
Он лежал на самом видном месте, между тональным кремом и блеском для губ.
Катя тупо уставилась на документ.
Она была совершенно уверена, что не клала его сюда!
Провалами памяти она пока что не страдала.
Она была совершенно уверена, что положила этот чертов паспорт в верхний ящик секретера.
Но тогда кто же переложил его сюда?
Кто и зачем?
Наверное, Наташа, кто же еще… но зачем ей мог понадобиться ее паспорт?..
Так или иначе он нашелся, и нужно ехать в полицию.
Катя привела себя в порядок, спустилась в столовую, выпила кофе.
Наташа стояла у стены, все с тем же оскорбленным видом.
Катя не успела одеться, как снизу позвонили: за ней приехал водитель, присланный мужем.
Следователь Сергачев оказался мужчиной самого сурового и неприступного вида. Он сидел в своем кабинете в полном одиночестве и сосредоточенно перелистывал пухлую папку в коричневом засаленном переплете. Он скупо, без улыбки, кивнул в ответ на Катино «Здравствуйте» и вновь углубился в свою папку. Не дожидаясь приглашения, Катя села на жесткий неудобный стул и притихла.
В кабинете совсем недавно сделали ремонт. Это Катя выяснила по запаху – от стен, выкрашенных салатной масляной краской, все еще попахивало тем унылым безнадежным запахом, какой сопровождает ремонт на вокзалах и в больницах.
Несмотря на то что занавески на окне были новыми и само окно чисто вымытым, и светильник пока что не засижен мухами, и мебель была скромной, но необшарпанной, кабинет навел на Катю жуткую тоску. Возможно, это было сделано нарочно, чтобы посетители проникались «серьезностью момента». Возможно, этому способствовала и внешность хозяина кабинета – его темный, без рисунка, галстук и мрачно нахмуренные брови говорили человеку, сидящему напротив, что шутить в этой комнате не привыкли и лучше сразу сказать следователю всю правду, только правду и ничего, кроме правды, в противном случае он в состоянии устроить посетителю массу неприятностей.
В довершение картины на стене над головой следователя висел плакат, изображавший болтливого молодого человека в несолидной светлой шляпе и внимательно прислушивающегося к его болтовне подозрительного господина определенно иностранной внешности. Подпись под этим плакатом гласила:
«Болтун – находка для шпиона».
Наконец следователь аккуратно завязал тесемочки коричневой папки и достал из ящика стола другую, голубую, поновее и потоньше. Бумаг в ней было поменьше. Сергачев пошуршал какими-то листочками и наконец поднял глаза на Катю.
– Слушаю вас! – проговорил он удивительно сухим, неприятным голосом. Наверное, так говорил бы канцелярский дырокол, если бы неожиданно обрел дар речи.
