— По-моему, мы чудом остались живы!
— И я пью, — Беда вышла из машины и захлопнула дверь. — Раз уж жива осталась.
Я тоже вышел и с чувством острой горечи осмотрел свою «селедку». Кузовного здесь на гораздо большие деньги, чем стоит сама машина. Придется Панасюку и правда пообещать золотые горы. Куплю только краску, шпаклевку, малярный скотч, с остальным он справится.
— Господа! — без автомата Плюшко снова заговорил светским тоном. — Я могу сходить в киоск за бутылкой.
— Пошли, — усмехнулась Элка. — У Салимы и Надиры в баулах все есть. Даже водка.
Мы гурьбой зашли в подъезд. Я вспомнил, что оставил кейс в машине, но решил — черт с ним.
Не успела Элка позвонить, Салима открыла дверь. Она открыла дверь, увидела нашу компанию и, по-бабьи всплеснув руками, затараторила:
— Мальчики! Как я волновалась! Глеб! Что с вашим лицом? Опять пуля? Эллочка! Ты вернулась?! Слава Аллаху! Я же говорила, что все будет хорошо! А где песик?
— В надежном месте! — я отодвинул ее и вошел в квартиру.
Испуганной тенью из коридора в комнату метнулся крупный силуэт Надиры. Не удержавшись, я показал ей «козу». Надира зажмурилась и прижалась к стенке, как делают это в фильмах особо женственные героини. Визжать она не стала, и я сказал ей «Спасибо», отчего она плотнее вжалась в стену.
Элка скинула свою дубленку, тапочки, и посиневшими ногами протопала на кухню, довольно уверенно лавируя между баулами.
— Александр Григорьевич Плюшко, бывший старший научный сотрудник, — Плюшко схватил Салиму за ручку и припал к ней долгим поцелуем. Салима зарделась, Женька нахмурился зеленым лицом. Плюшко отлип от Салимы и протянул ему руку:
— Плюшко, бывший старший, бывший научный… Мы ведь так и не познакомились. Вы так вовремя пришли мне на помощь! Представляете, Глеб, когда старый цыган понял, что я пудрю ему мозги, гоняя по ночным улицам в поисках угнанного джипа, он меня чуть не убил. И вдруг мимо нас медленно, без фар, проезжает «Прощальный кортеж» по направлению к его дому. А там калитка открыта. Цыган бросился к дому, а ваш друг меня посадил в автобус, и мы обсудили, как будем действовать дальше. Я, конечно, опешил немного: ритуальная машина и ваше лицо зеленое в ночи — не для слабонервных! Но… большое вам человеческое спасибо! — Плюшко схватил худыми ручонками лопатообразную лапу Возлюбленного и затряс ее с энтузиазмом старого, доброго знакомого. — А вас как зовут?
— Возлюбленный, — буркнул Женька, — Бывший заключенный.
— Что вы говорите? — удивился Плюшко и отпустил его руку.
— Женька у нас терпеть не может, когда к его женщинам пристают всякие нахалы, — вышла из кухни Беда. — Он их просто мочит. Слушайте, а что за разгром на кухне? Дырка какая-то в стене… Вы что, тут так освоились, что расширяться начали?
— Ой, — всплеснула Салима руками, — это Женечка придумал. Он, представляете, камин на кухне хочет сделать. Как в крутых домах. Этаж, говорит, последний, дом старый, дымоход есть — почему бы не сделать? Крутые за это большие деньги платят, а он — в подарок!
— Я печки-конфетки кладу, — оживился Возлюбленный, — а камины только учусь. Печки в городе не нужны никому, а за камины деньги будут большие платить.
— Ясно, — вздохнула Беда, — решил потренироваться.
— У меня получится!
— И у меня получится! — заорала Беда. — С вязанкой дров на четвертый этаж переться! Салима, Надира, где там у вас алкоголь? Сил нет от всего этого! Накапайте мне, всем накапайте, чтобы дальше можно было жить!
— Плов! Самса! — засуетилась Салима. — Я погрела!
Погрела она. В пять утра!
— «Антовка»! Надира, тащи «Антовку», она в пятой сумке от окна!
Надира отлепилась от стенки и с грацией слона полезла через заграждение баулов.
— Мне у вас нравится! — сообщил Плюшко. — У вас уютно!
— Оставайтесь, — звонко рассмеялась Салима. — Квартира большая, места всем хватит!
Да, ничего эта Салимка. И чего ее Беда так невзлюбила? В пять утра держать разогретыми плов и самсу не способна ни одна российская женщина. Я пристроился на табуретке и заглотил порцию плова, не дожидаясь, пока остальные разместятся вокруг маленького стола. Женьке места не хватило, и он примостился в углу, на полу, сложив свои огромные конечности, и став похожим на гигантского кузнечика. Надира, сторонясь меня, поставила на стол бутылку водки, с неизвестным мне названием «Антовка».
— Паленая? — прищурилась Беда. — По дешевке схватили? В Ташкент попрете?
— Что ты! Водка китайская! Слеза, а не водка! С собой из Ташкента привезли, нам сказали, что в Сибири водка — валюта.
— Валюта, — кивнул Женька, опрокинул в себя стопочку и заложил в пасть самсу, как дрова в топку.
— Слеза, — кивнул Плюшко, и осушил рюмочку мелкими, быстрыми глотками, позабыв свои уверения, что он не пьет.
Беда резким движением влила в себя половину прозрачной жидкости, как вливают неприятное лекарство. Плов она проигнорировала, самсу тоже, закурила только так жадно, как делают первый глоток воды во время жажды.
— Может, и слеза, может, и китайская, может, и валюта. Только гадость редкая, эта ваша «Антовка». — Она выплеснула остаток водки в кактус, и я грустно подумал о том, что Кузя теперь точно загнется. Зря я его уволок из учительской. — Сдуреть можно, водку из Ташкента переть! — Беда с интересом смотрела, как сухая земля впитывает жидкость. — В Сибири все свое. И водка. И даже землетрясения.
— А знаете, я у вас тут действительно поживу! — заявил вдруг Александр Григорьевич. — У меня дома, знаете, холостяцкий разгром. Жена от меня ушла и теперь мою однокомнатную квартиру разменивает. Господи, как это мерзко, муторно и гадко! Я поживу тут, душой отдохну! Надирочка, вы не против?
— Надирочка не против, — из своего угла ответил Возлюбленный с набитым ртом.
Надира, жевавшая плов, взяла рюмочку и одним глотком осушила ее. Я думал, у нее язык развяжется, но она молча закусила самсой и молча уставилась на Плюшко темными, раскосыми глазами.
— Живите, живите, — усмехнулась Беда. — Хуже не будет.
— Ой, спасибо! Я по хозяйству помогать буду! В этой квартире столько душевного тепла, уюта, и пахнет пирогами! За всю свою жизнь я ни разу так вкусно не ел! И у меня никогда не было столько друзей! Поживу у вас, хоть немножечко! Только кота своего перевезу завтра!
— Барсика? — подозрительно спросила Беда.
— А откуда вы знаете? — почему-то смутился Александр Григорьевич.
Элка встала и вышла из кухни. Мне показалось, что она мне хочет что-то сказать, и я поплелся за ней. Она стояла в комнате, между тюков, и листала «Коран». Потом поставила его на полку и взяла «Партнерский секс».
— Слушай, а на фига тебе «Партнерский секс»? — съязвил я.
— Лучше спроси, зачем мне «Коран».
— Зачем?
— Чтобы понять, что «Партнерский секс» занятнее.
— Поняла?
— Ты что, в партнеры мне набиваешься?
— Я?! Мастерица ты все передергивать!
— То есть, места, где переспать, у тебя нет!
— Есть! — заорал я чересчур громко, и тише добавил:
— Ильич залег в стационар, его квартира свободна, ключи у меня… Там пельмени, коньяк, кофе и покрывало за пятьсот баксов!
— Подходит, — кивнула Беда и поставила книжку на место, впихнув ее между Донцовой и Акуниным.
Мы тихонько оделись в прихожей и выскользнули за дверь.
* * *
— Мы не сдвинулись с места, мы остались в отправной точке, — сказала Беда, когда уселась за руль.
Я хотел зашвырнуть кейс на заднее сиденье, но передумал и остался сидеть, прижав его к груди.
— Да, и наворотили новых дел, — я пальцем постучал по чемоданчику и коротко рассказал ей о своих приключениях.
Элка попыталась присвистнуть, но только бездарно шамкнула губами.
— Открой! — распорядилась она.
— Дома. А то баксы в рот залетят, опять куда-нибудь въедешь.
— Ведру с болтами хуже не будет, — хохотнула Элка. — Я надеюсь, у тебя хватило ума расспросить бабу Капу и глюколова Ваньку Глазкова?
— Ванька клянется, что ничего не знает и к делу отношения не имеет. У него башка любовью так забита, что его на Владимировку забрали. А Капа… Капа, скорее всего, что-то видела, потому что на следующий же день свалила в Тверь. Там у нее какой-то Федя и какая-то пасека.
— Негусто. Какая Тверь? Какая пасека? Зима на дворе. А позвонить нельзя этому кадревичу Феде?
— Капа домашним объявила, что ее все достали. Уехала и координат своих не оставила.
— Слушай, может, у Грибанова любовь какая-нибудь роковая была? Соперник там какой-нибудь?! Смерть за наркотики отпала, идея отмщения его папе какая-то неубедительная, остается смерть за любовь.
— Может быть. Только ты в эти игры больше не играешь. Большую часть времени я ищу тебя, а не убийцу.
— Черта с два! Играю!
