— Неудачный сексуальный опыт.
И похромал в директорский кабинет. Навстречу попалась Дора Гордеевна, тоже задала вопрос, но другой:
— А что это у вас с машиной?
Я задумался, что бы такое ответить, но ей, похоже, это было неинтересно, потому что она, тряхнув подбородками, вдруг заявила:
— Вы помните, Глеб Сергеевич, что сегодня вечером в Доме культуры церемония награждения лучшего классного руководителя года?
Я не помнил. Я забыл, что победил в городском конкурсе и стал лучшим классным руководителем года. Зато Дора Гордеевна вспомнила, увидев меня с расцарапанным лицом, сильно хромающего, да еще на машине, разбитой в хлам. Лучший классный руководитель. Я думаю, Дора будет довольна. Она всегда говорила, что я подозрительный тип.
Я провел кучу уроков. Провел даже физкультуру, несмотря на сильную боль в ноге. На перемене я забежал в медкабинет и попросил медсестру Танечку сделать мне перевязку. Она ойкнула, увидев рану, но лишних вопросов не задала и быстро наложила повязку.
Лучший классный руководитель!
Пацаны канючили: «Ну, когда откроют тир?» Я не знал, когда его откроют. Тир опечатали «до выяснения обстоятельств», так сказала Марина. Или Лилька? Кто-то из них так сказал. Я боялся и ждал выяснения этих обстоятельств.
К обеду я так устал, что даже не пошел в столовую. Попросил Лильку купить мне в буфете «чего-нибудь» и принести в кабинет. Лилька, зная мои аппетиты и пристрастия, выпросила в столовой кастрюльку, навалила туда пельменей, котлет, винегрета, геркулесовой каши и восемь пирожков. Я даже обиделся, когда она поставила эту бадью на директорский стол перед моим носом. Я же не поросенок какой-нибудь. Я лучший классный…
Я обиделся, но все съел, и мне было вкусно.
— Петь, — грустно пропела Лилька, — родители собрали деньги на венки от школы. Завтра похороны Грибанова.
Это так страшно прозвучало в стенах школы: «Завтра похороны Грибанова», что я опять задумался — может, попытаться что-нибудь сделать для выяснения истины? Такие, как Питров, мало что могут. Такие, как Питров, работают не для истины, а для «галочки».
После обеда я провел два урока ОБЖ в девятом и десятом. С настырностью старой мегеры я сорок пять минут твердил о вреде наркотиков и всего, что с ними связано. Под конец я устал, плюнул, и сказал:
— А, впрочем, это ваша жизнь. И ваш выбор. Грибанов торговал отравой, вы знаете. Завтра похороны.
Кажется, их пробрало, потому что они сидели тихо, прятали глаза, и не дышали.
На перемене я пошел в кабинет, сел в кожаное кресло и… заснул. Мне приснился цыганский табор вокруг костра. Какая-то цыганка танцевала, размахивая широким цветастым подолом, и била в бубен. Цыганка была подозрительно длинная и подозрительно плохо плясала. Я попытался разобраться в этом, и разглядел, что не цыганка это, а Элка. И в руках у нее не бубен, а «Магнум», и не «Магнум», а кейс, и не кейс, а…
Разбудил меня телефонный звонок. Я выхватил из кармана мобильный и сиплым, заспанным голосом ответил:
— Да.
— Живой? — усмехнулись на том конце трубки. Голос принадлежал мужику средних лет, и почему-то сразу было понятно, что ничего хорошего он не скажет.
— Жив, — подтвердил я. — А что, есть варианты?
— Есть, — опять усмехнулся голос. — Были. Но, кажется, ты везунчик. Уж раз так случилось, пересмотри свои взгляды на жизнь. Верни то, что взял, или заключай договор.
Я хотел заорать, что пусть подавятся своим кейсом, но вовремя сообразил, что мобильник не мой и звонят, скорее всего, Ильичу. Глянул на табло — номер не определялся. Мужик на том конце угрожал, и угрожал Ильичу. За что? Почему? Я так устал от своих головняков, что мне было не до чужих.
— Слышь, — сказал я в трубу, — ты сюда больше не звони. Не звони и не пыхти. Я устал. Я очень устал. Я так устал, что мне лень пересматривать свои взгляды на жизнь. Учти это и больше никогда не интересуйся моим здоровьем.
На том конце захлебнулись какой-то тирадой, но я нажал отбой. Я был доволен собой. Как я ему: «Не звони и не пыхти!» Ильич бы так никогда не сказал. Что он должен вернуть? Какой договор заключить? Опять вляпался в какую-нибудь авантюру, чтобы огрести немного денег в свой карман? Ильич делал это регулярно и неумело. Мне надоело вникать в его аферы, и я на многое закрывал глаза. Чего стоили только «спонсорские» поборы с родителей и возня с арендаторами.
До церемонии награждения в Доме культуры оставалось пару часов. Я решил протопить сарай и накормить Рона. Каша была почти готова, и Рон носился вокруг меня, нюхая воздух, когда в мой сарай постучали. Открывал дверь я с мерзким чувством, что ничего хорошего мне этот визит не сулит.
На пороге стояла Ритка. Я улыбнулся, потому что, в принципе, был рад ее видеть. Свою «Оку» она припарковала около сарая, рядом с моей разбитой «аудюхой». В нижнем правом углу ее игрушечной машинки я увидел гордую надпись «Лэнд Круизер».
— Заходи, — сказал я Ритке. — Что, типа поменяла машину?
— Поменяла взгляды на жизнь.
— Мне тоже сегодня советовали.
— Тогда давай к нам на курсы.
— Какие?
— Какие-то мудреные психологические курсы, где учат оптимистично смотреть на вещи.
— Денег не жалко? Зачем менту психологические курсы?
— Ну, спасибо, Дроздов.
— Сазонов.
— Черт ногу сломит. У собаки два имени, у тебя два имени, еще у кого?
— У кактуса.
— У кактуса. — Ритка отрешенно уставилась на старое пианино. — А насчет того, зачем вороне зонтик, в смысле, менту психологические курсы, так отвечаю тебе, что тяжелее работы в милиции, наверное, только работа шахтера. Ну, зарплата, это отдельная песня. На этой неделе уже два раза ночью по тревоге поднимали. Оба раза — учебные. Знаешь, как я спать ложусь? Свисток с вечера в китель, китель на спинку стула, стул поближе к кровати, на стуле телефон. Ложишься и думаешь — зазвонит, не зазвонит? У меня уже интуиция, Дроздов!
— Сазонов.
— У меня интуиция. Я просыпаюсь за минуту до звонка! — Ритка встала, скинула шубу, осталась в красном вязаном свитерке и джинсах. Она подошла к пианино и присела на крышку. Не зря я приволок сюда старый инструмент — хоть какой-то комфорт гостям.
— Ни разу не ошиблась. За минуту! Беру трубку, соображаю с трудом, и всегда происходит один и тот же диалог. Дежурный, непременно со злорадством:
— Спишь?
— Нет, пирожки стряпаю.
— Лучше бы сухари сушила.
Я нашариваю в темноте форму, одеваюсь.
— Ну что, оделась?
— Да, роликовые коньки нахлобучила.
— Давай, шуруй по холодку. Тревога! Целую.
Ну, думаю, хорошо хоть поцеловал. Хватаю тревожный чемоданчик и бегу. На построении выясняется, что свисток у меня одной, у остальных — дети дома из карманов повытаскивали. Начинаю его за спинами передавать. Каждый мой свисток показывает проверяющему, он его рассматривает и кричит: «Молодец, боец!» А ты говоришь, зачем менту психологические курсы! Чтобы с ума не сойти! Кстати, в твоем классе ученичок есть, Баранов. Он у меня раньше на учете стоял, но как ты классным стал, он в примерные заделался.
— Что, опять подрался?
— Да нет, в телефонные террористы заделался!
— Брось! — От удивления я вывалил кашу мимо собачьей миски. Рон отпихнул мои руки мокрым носом и стал подъедать горячее варево прямо с пола. — И кого он терроризирует?
— Меня! Дроздов, Сазонов, поговори с ним, миленький! Спасу от него нет! Он ничего такого не делает, шутит просто, но спасу от него нет! Он же картавый! Звонит по десять раз на день мне в инспекцию, и каждый раз старательно меняя голос, спрашивает:
— Махгахита Хеохгиевна, угадайте с тхег хаз, кто вам звонит?
Я ору:
— Ты, Баранов, ты!
А он мне восторженно:
— И как это вы дохадываетесь?
Ну не говорить же ему, что он картавый. Травма у ребенка будет. Достал, сил моих нет.
Я заржал.
— Ладно, Ритка, больше он звонить тебе не будет. Я найду аргументы, не травмируя его самолюбие. Ты за этим пришла?
— Нет, — отрезала она жестко и присела на табуретку к столу. Когда она начинала говорить таким тоном, глаза ее становились стальными и, если честно, хотелось найти массу срочных дел, чтобы только не слушать, что она дальше скажет.
— Кашу хочешь? — решил я оттянуть неприятности.
— Собачью? Нет, спасибо.
— А что? Я солил. И масла кинул.
— Сам и лопай.
Я взял ложку и стал из кастрюли поглощать остатки каши. Рон чавкал в углу, вылизывая пол.
— Дай попить! — попросила вдруг Ритка.
Я удивился, нашел жестяную кружку и плеснул туда минералки.
— Не могу из металлической, дай стакан.
— Нет стакана.
— Был.
— Разбил.
Ритка открыла свою сумку-баул и вытащила оттуда полиэтиленовый пакет. В пакете лежал… мой стакан, пропавший после визита Питрова. Это был точно он — из школьной столовой, прозрачный, граненый стакан с отбитым, щербатым краем.
