Года два назад Хомяк приобрел польский гарнитур «жилая комната». В комплект входил и книжный шкаф. Славка самозабвенно занялся его заполнением. Сперва он накупил в магазинах целую кучу совершенно не нужной ему публицистики. Эти книги, попав на полку, придали шкафу обжитый, но не слишком-то солидный вид. Нынче, в эпоху книжного бума, когда гарнитуры «жилая комната» есть в каждой преуспевающей семье, такие несолидные шкафы не уважают. И тогда Хомяк совершил самоотверженный поступок — за два года он заполнил полки шкафа сверхдефицитом. Все добытое он мужественно прочитывал, а вытесненную с полок публицистику щедро раздаривал сослуживцам, завоевав тем самым в коллективе славу мецената и бессребреника.
И вот сейчас, рассматривая пестрые корешки, я наткнулся взглядом на один, который привлек мое внимание. Я снял книгу с полки и раскрыл ее.
«Жил старый кочевник Авраам, и давно было ему дано обетование, что станет он родоначальником целого народа. Проходили годы, состарились он и его жена, и уже по законам естества не могло быть у них потомства…
Три мужа в одеждах путников с посохами подошли к шатру гостеприимного старца. Он пригласил их за трапезу. Жена месит муку, чтобы испечь хлебы, слуга-отрок закалывает тельца, хозяева подают к столу угощение…» А через две страницы — фотография.
— Это — та самая икона? — спросил я Аську.
Она молча кивнула. Я присвистнул. Такого просто не могло быть. «Троица» Андрея Рублева — народное достояние и хранится в Москве, в Третьяковской галерее. Уж не туда ли укатил с иконой наш Хомяк?
— Ась, у вас нигде не записан телефон этого… ну… московского Славкиного приятеля?
— Васи Акулова, что ли? Да был где-то! — сестренка порылась в ящике трюмо и вытащила оттуда большой потрепанный блокнот. — Тут у нас адреса и телефоны друзей. А… А… Акулов. Василий. Вот тебе и адрес и телефон.
Я тщательно переписал их в записную книжку и, поинтересовавшись, не появились ли у Хомяка в столице новые приятели, распрощался с сестренкой.
— Ты мне верь. Я найду его! — сказал я с порога.
Дальнейший мой маршрут предугадать было бы легко: на троллейбусе доехал до почтамта и позвонил в Москву Василию Акулову. Об этом человеке я знал только понаслышке. Хомяк служил вместе с ним на подводной лодке и не прерывал армейской дружбы вовсе не потому, что Вася жил в столице. Славка был способен на настоящую дружбу.
Меня вызвали в кабинку, и я услышал голос москвича.
— С вами говорит родственник Святослава Хомяка! Брат его жены! — кричал я в трубку. Слышимость была неплохая, но стереотип поведения на переговорном пункте требовал, чтобы я именно кричал. — Святослав уехал в Москву. Он к вам не заглядывал?
— Вот ведь подлец! — возмутился в трубке бархатистый баритон. — Совсем недавно я говорил с ним по междугородному, так он и словом об этой поездке не обмолвился. Я его в гости звал, а он все отнекивался — не скоро, мол, в белокаменную выберусь. А сам поехал и ко мне ни ногой… Обидел меня Славка!..
Мне пришлось срочно спасать хомячиную репутацию:
— Так его же срочно в ваши края послали. Опыт перенимать. И даже не в саму столицу, а в Одинцово — там у них курсы по повышению квалификации. Так что не сердитесь на него! А появится — передайте Славе, что жена просит привезти растворимого кофе. Банок этак… гм… восемь — десять. Хорошо?
— На всю двенадцатую пятилетку? — сострил мой абонент. — Передам.
— Да, кстати, как там с иконой? Он ведь так и не успел мне рассказать подробности! — рискнул я спросить напрямик. Вряд ли Акулов был с Хомяком в сговоре.
— Так это для вас было нужно?
— Конечно, для меня. Для работы! — я шел ва-банк.
— Тогда слушайте. Когда он мне позвонил, я вооружился рулеткой и пошел в Третьяковку. Но измерить икону мне не удалось. Вместо нее висела табличка «на реставрации». Я позвонил Хомяку на работу и сказал об этом. А Святослав страшно разволновался. Даже по телефону было понятно, как он взволнован.
Меня, признаться, прошиб холодный пот. Неужели в руках Хомяка оказалась подлинная икона кисти Андрея Рублева? Табличка «на реставрации», как мне казалось, никого ни к чему не обязывала. Ее могли повесить и на месте похищенной иконы.
— А вы точно знаете, что это была именно «Троица»?
— Конечно! Ведь другой такой нет.
Другой такой действительно не было. Я сердечно попрощался с москвичом, поблагодарил его за услугу, оказанную не мне, и вышел на улицу. «Три мужа в одеждах путников. Ишь ты!» — сказал я сам себе, задрав голову в морозное небо.
Вернулся к Аське. О разговоре своем с Москвой я ей, конечно, рассказывать не стал. Вместо этого я помог ей приготовить ужин и повесить новые шторы. Ася ушла забирать из детского садика сына, а я тем временем приводил в порядок свои мысли.
Дело складывалось не шуточное. Проверить, точно ли «Троица» Рублева находится сейчас на реставрации или была невероятным образом украдена пресловутым пысинским мужиком в галифе — не представлялось возможным. Даже если ее и украли, то об этом знают лишь компетентные товарищи, которые мне этого секрета не откроют. Но вот зато, когда какой-нибудь милицейский старшина Иванов задержит моего Хомяка с украденной иконой, в газетах об этом напишут обязательно, а может, снимут даже документальный фильм, потомкам в назидание, так сказать.
Мы с Аськой, а точнее, — я, оказались в крайне дурацкой ситуации: с одной стороны, икону нужно вернуть государству, а с другой — сделать это так, чтобы Хомяк не погорел. Мне ведь совсем не хочется, чтобы из-за мужниной дурости Аська в расцвете лет стала «соломенной вдовой»!
— Господи, какой же он дурак! — думал я о Хомяке. — В какую авантюру вляпался! И я тоже хорош. Ведь не раз я сиживал со Славкой за стаканчиком и слушал его разглагольствования:
«Мы, Макс, с тобой люди честные. Только что это за штука—честность и кто возьмется это понятие сформулировать? Вот скажи мне: «Залезь кому-нибудь в карман!» — так не залезу ведь, хоть убей. И человека перед другими оклеветать… на это мы с тобой не пойдем — противно. А вот представь: идешь ты по улице и видишь — миллион на дороге лежит. Подбирай да жизни радуйся. И в карман никому лезть не нужно, и фарт жирный сам к тебе привалил — тогда как? Если просто подойти и взять? Не воровство же это! Вот ты головой мотаешь и даже не подозреваешь, что ты — чистоплюй. А моя, брат, совесть миллиона не стоит!»
Да, такие люди, как Хомяк, никогда не сдадут государству найденный на огороде клад, отысканный в тайге золотой самородок или оброненный кем-нибудь на дороге миллион. Такой не украдет. Но может купить заведомо украденное. Нет, не для того, чтобы перепродать и нажиться — просто так, для себя.
Теперь его нужно разыскать, отобрать икону и объяснить, глупому, что может стоить семье его авантюра. Но попробуй, отыщи этого Славку!
Вернулась Ася с Алехой. Пока мать грела для пацана обед, тот с шумом и гудением возил по ковру игрушечную пожарную машину. Об отце он не вспоминал — ему было хорошо и без этого.
Я вышел на кухню и спросил сестру:
— К вам никто не приходил в гости перед Славкиным исчезновением?
— Приходили, — ответила Аська, помешивая ложкой молочную лапшу. — Ты приходил, а потом — этот паршивец Зуев. Они заперлись у Славки и о чем-то спорили. Славка ему еще икону показывал…
После ее слов мне почему-то очень захотелось увидеться с Игорьком Зуевым. Уж не в его ля квартире пьют сейчас свою вековую чашу «три мужа в одеждах путников»?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПЯТЬ РУБЛЕЙ ЗА КИЛОГРАММ
Из-за обитой дерматином двери слышалась музыка, и хриплый магнитофонный голос старательно выводил мелодию:
Помню, в детстве я приучен был к стаканчикам.
Молочком меня из них поила бабушка.
Симпатичным и послушным был я мальчиком,
И любил играть я с бабушкою в «ладушки»…
Не открывали дверь мне довольно долго. Но и я не сдавался — жал кнопку звонка, пока не заболел палец.
Ах, веселые, граненые стаканчики!
В вашем звоне узнаю я ресторанчики.
Ваша музыка, как лучшее лекарство,
Вы — министры винно-водочного царства…
— спели мне доверительно из-за двери, звякнула щеколда, и открылся благородный лик хозяина квартиры, носившего в раннем детстве кличку «Пиява».
Игорь несколько секунд смотрел на меня мутным» очами, потом растянул тонкие губы в улыбке, показав четыре золотых зуба, и откинул разделяющую нас цепочку.
— Я иду встречать скотину, а господь мне вас послал! — нетрезво хихикнул он, пропуская меня в прихожую. — Сколько лет, сколько зим!
— Да не так уж и много, — буркнул я, вытряхиваясь из шубы.
Мы прошли в комнату. Там, за раздвинутым столом, уставленным нехитрыми закусками и бутылками с демонстративно безалкогольными наклейками, сидели три мужа в одеждах путников и столько же девиц в более легких нарядах. Все они смотрели на, меня.
