Увидав, что я заглянул в кухню, Лариса Викторовна улыбнулась:
— Не хотите кофейку спокойно попить?
Сидевшая у стола возле кастрюли с нечищеной картошкой девушка улыбнулась и, выпрямившись, кокетливо подхватила:
— Присоединяйтесь к нам, познакомимся!
— Катя, — сердито оборвала ее Лариса Викторовна, — занимайся своим делом!
Девица покорно взяла отложенный ножик и принялась с деланым усердием скрести клубень, не забывая при этом стрелять в мою сторону густо намазанными глазами.
— Спасибо, — ответил я, — пока не хочется.
— Как только проголодаетесь, — заботливо продолжила Лариса Викторовна, — немедленно приходите. Кстати, что вы предпочитаете из еды?
Я пожал плечами:
— Я всеяден, словно опоссум.
— В наше время редко встречаются некапризные мужчины, — улыбнулась экономка. — И все-таки, что вы больше любите — рыбу, птицу?
— Мясо, — ответил я, — не отличаюсь особой оригинальностью, как большинство представителей моего пола, великолепно отношусь к котлетам.
Обсудив с Ларисой Викторовной достоинства и недостатки бараньих отбивных, говяжьей вырезки и свиного окорока, я плотно закрыл дверь и хотел идти на второй этаж, но тут из-за створки донесся громкий голос Кати:
— А симпатичный какой! Высокий! И с утра в костюме! Мне такие мужчины нравятся. Не знаете, Лариса Викторовна, он женат?
— Эта птица не для тебя, Катерина, — сурово ответила экономка, — ты уже что, не убиваешься по Косте?
— Так он меня бросил, — протянула Катя. — Этот секретарь симпатичный. Как вам кажется, я ему понравилась?
Я на цыпочках отошел от двери и двинулся на второй этаж. В самом конце была моя комната, за ней следовал кабинет Сергея Петровича. При желании я мог попасть в него, не выходя в коридор. Помещения соединяла небольшая дверка. Впрочем, хозяин тоже мог войти ко мне из своей спальни. Все три «отсека»: его опочивальня, рабочая комната и моя спальня шли анфиладой. Потом следовал небольшой холл с диваном и парой кресел, а за ним начиналась половина, на которой проживали Анна, Валерий и Клара. У каждого из них имелось по собственной комнате.
Мне показалось неприличным изучать в отсутствие хозяев их спальни, поэтому я просто приоткрывал двери и тут же их закрывал. В комнатах Сергея Петровича царил спартанский порядок, все было убрано, расставлено и разложено. У Валерия сильно пахло табаком, очевидно, он курил трубку, у Анны повсюду валялись интимные детали туалета, а у Клары был такой кавардак, что я даже изумился.
Со второго этажа на третий вела винтовая лестница, я поднялся по ней и попал в мансардное помещение, огромное, наверное, стометровое, с массой уголков и закоулков. Все оно принадлежало Белле. И в отличие от двоюродной сестрицы-неряхи Беллочка оказалась аккуратисткой. Кровать у нее была застелена пушистым розовым пледом, несколько десятков плюшевых игрушек сидели на полках, на длинном, извилистом, прикрепленном к стене столе стояло неимоверное количество техники: телевизор, компьютер, принтер, сканер, музыкальный центр и еще какие-то непонятные штуки, мирно моргавшие зелеными лампочками. Пол устилал ковер светло-бежевого цвета, в других помещениях покрытия имели более темный оттенок.
Еще одно отличало владения Беллы. Здесь не имелось ни одной картины. На стенах тут и там виднелись постеры в простых белых рамках.
Я спустился на второй этаж, устроился в кабинете и сделал вид, будто разбираю бумаги. Честно говоря, живопись, которой был украшен дом, поражала. Сергей Петрович потратил не один десяток тысяч долларов, меблируя покои. Тут все было дорогим, качественным. За исключением бело-голубой комнаты, которая временно досталась мне, все остальные выглядели безупречно элегантными, и… вдруг жуткая мазня в тяжелых бронзовых рамах.
Кабинет хозяина украшал портрет дамы в жемчугах. Неведомый художник плохо владел пропорциями, поэтому руки женщины получились несуразно длинными. Лицо казалось плоским и каким-то непрорисованным, зато роскошное серое платье было выписано с любовью. Рюшечки, оборочки, воланчики, кружавчики… Абсолютно гладкую, неправдоподобно белую шею украшало жемчужное ожерелье, а над ключицей ярко краснело круглое пятно.
Более идиотского полотна я в жизни своей не видел, впрочем, остальные, рассеянные по комнатам, выглядели еще гаже.
В спальне Кузьминского красовалась «обнаженка». Бело-зеленая девка, больше похожая на труп, вытащенный из воды, чем на красавицу, будоражащую чувства мужчины. В столовой висели нелепые натюрморты, отчего-то выполненные мрачными, темными красками, в гостиной наводил ужас средневековый замок, перед которым высилась виселица, а коридоры украшали карандашные наброски, впрочем, весьма милые. Они изображали домашних животных: кошечек, собачек, цыпляток, утяток… Абсолютный кич, но, согласитесь, намного приятнее смотреть на подобные картинки, чем на висельника.
Промучившись в кабинете, я почувствовал голод и пошел на кухню.
Лариса Викторовна была одна. Кокетливая девушка Катя носилась по второму этажу с пылесосом.
— Чай, кофе? — засуетилась экономка.
В мгновение ока передо мной очутились чашка и тарелка с бутербродами.
Я сделал глоток и не сдержал восхищения:
— Божественно! Первый раз в жизни пью такой вкусный кофе.
Лариса Викторовна зарделась.
— Я варю его с кардамоном, и еще… надо добавить чуть-чуть порошка какао, щепотку, естественно, не растворимого, а настоящего, нашего, фабрики «Красный Октябрь». Ну как, осмотрели дом?
Я кивнул. Масло у них тоже вкусное, в него добавлен чеснок.
— Понравилось? — Лариса Викторовна усиленно втягивала меня в беседу.
— Отличное здание, — улыбнулся я, — вот только…
— Что? — жадно поинтересовалась экономка.
Я на секунду заколебался. Ну какое право я имею критиковать художественный вкус хозяина?
— Так что вам не по душе? — упорно настаивала Лариса Викторовна.
— Очень оригинальные картины, — осторожно ответил я, — по-моему, они… э… э… не слишком соответствуют концепции убранства дома.
Лариса Викторовна прижала палец к губам:
— Тише.
Я замолчал.
Экономка улыбнулась:
— Хорошо, что мне сказали, надеюсь, Сергею Петровичу ничего такого не озвучили?
— Нет, конечно.
— Ага, — кивнула Лариса Викторовна, — если хотите долго работать у Кузьминского… К слову сказать, Сергей Петрович невероятно щедрый человек. Он сначала определяет вам оклад, потом начинает давать премии, делать подарки… Так вот, если желаете долго прослужить у него секретарем, мой вам дружеский совет: хвалите все полотна беззастенчиво. В особенности хозяину по душе, когда его сравнивают с Пикассо. Вот приедет он сегодня со службы, зайдет в столовую, а вы ткните пальцем в эти отвратные темно-зеленые апельсины и скажите: «Господи! Да у вас тут подлинник Пикассо!»
— Насколько я знаю, этот художник никогда не писал цитрусовых, смахивающих по цвету на жабу, — возразил я, — он любил одно время совсем другие цвета. «Розовый период Пикассо», «Голубой период Пикассо», потом увлекался кубизмом…
— Образованного человека сразу видно, — восхитилась Лариса Викторовна. — Но сейчас-то речь идет о том, чтобы потрафить хозяину.
— Так это его работы, — дошло наконец до меня.
— Ну да, — кивнула Лариса Викторовна, — мама Сергея Петровича, Глафира Анисимовна, была художницей. Кстати, картинки со зверушками — ее работы.
— Очень милые.
— На мой взгляд тоже, — кивнула Лариса Викторовна, — но не все ее произведения таковы. От замка меня оторопь берет.
— Это тоже принадлежит кисти Глафиры Анисимовны? — поразился я. — Надо же, какие полярные вещи! Собачата, котята и висельник!
Лариса Викторовна налила мне еще кофе, потом наполнила доверху свою чашку и принялась самозабвенно сплетничать.
Мать Сергея Петровича была странной женщиной. Но ее муж, Петр Фадеевич, вначале не обращал внимания на, мягко говоря, не совсем адекватное поведение жены. Глафира легко переходила от смеха к слезам, быстро обижалась, помнила обиды десятилетиями и могла возненавидеть человека, если он приходил в платье красного цвета. Дальше — больше. Постепенно ее начал раздражать яркий солнечный свет, она стала задергивать плотные гардины и жечь сутки напролет искусственный свет. Потом появилась новая фенька — Глафире стали повсюду мерещиться враги, она перестала есть еду, которую готовила кухарка, питалась одним печеньем, лично покупая его в булочных и пряча у себя в спальне.
Все окружающие воспринимали Глафиру как сумасшедшую, один Петр Фадеевич считал супругу милой сумасбродкой, но, когда она бросилась на мужа с ножом, выкрикивая: «Ты решил меня убить», и у супруга спала пелена с глаз.
