Я тоже человек жалостливый. Но проблема в том, что алкоголиков не переношу на дух. В этом смысле я похожа на российские законы: преступление, совершенное в состоянии алкогольного опьянения, расценивается как более тяжкое.
– Вы знаете, – начала я, – Мария... а отчество ваше как?
– Алексеевна, – после небольшой заминки ответила хозяйка.
– Так вот, Мария Алексеевна, безобразие вы творите! Сущее безобразие!
От изумления у тети Маши вытянулось лицо. А меня несло дальше:
– Мало того что привечаете деклассированные элементы со всей округи! Загадили подъезд! В лифт невозможно войти! Но какой пример вы подаете окружающим детям? Они смотрят на вас и делают вывод: ага, значит, в тяжелой жизненной ситуации можно опуститься, потерять человеческий облик. А опускаться нельзя!
У меня мелькнула мысль: и чего я привязалась к человеку? Какое мое собачье дело? Но остановиться я не могла.
– Вы знаете, сколько таких мальчишек, – я кивнула на фотографию, – гниют сейчас по детским домам? Вы хоть представляете, в каких условиях они живут? Что там с ними творят воспитатели и старшие дети? А ведь вы могли бы им помочь – одному ребенку или двум. Оформить над ними опеку или патронат. Дать им шанс! Не сейчас, конечно, а когда вернетесь к нормальной жизни. Вот вы кто по профессии?
– Кондитер.
– Вот видите – кондитер! А развели в квартире антисанитарию! Совести у вас нет, вот что я вам скажу! Пропили вы свою совесть!
Вся эта ситуация меня безумно расстроила. Тетю Машу было жаль до слез, что бы я сейчас ни кричала ей в лицо. У меня в душе вообще все смешалось в одну кучу: и Алабама, и ее сын, который остался сиротой, и тетя Маша, и ее погибшие дети, и детдомовские ребята. Всех было жалко, всем хотелось помочь, и никому помочь я не могла. Из глаз потоком хлынули слезы. Я смотрела на детские рисунки на стенах и рыдала. А тетя Маша рыдала рядом со мной.
Я полезла в сумку за носовыми платками. Платки никак не находились, слезы застилали глаза. В расстроенных чувствах я просто вывалила содержимое сумки на пол. Пачка бумажных платков обнаружилась на самом дне кучи. Безостановочно всхлипывая, я принялась вытирать слезы и сморкаться.
– Эту девушку я видела, – неожиданно заявила тетя Маша.
В руке она держала фотографию, на которой были запечатлены школьные подружки Милена Немудряк и Света Рзаева. Я до сих пор носила ее в сумке.
– Она приходила к Алле в день убийства, – продолжила женщина. – Причем дважды: сначала искала ее вечером, потом ближе к полуночи.
Я боялась спугнуть удачу.
– Вы имеете в виду эту симпатичную стройную девушку? – Я ткнула пальцем в Милену.
– Нет, вот эту, толстую.
– Неужели вы ее так хорошо запомнили?
– Запомнишь тут, – усмехнулась тетя Маша, – когда она оскорбила меня последними словами. Мы с ней на первом этаже столкнулись. Это вечером было. А ночью я Виталика ждала, – она дернула головой в сторону комнаты, где спал мужчина, – на каждый шорох выглядывала. Ну и увидела, как она в квартиру к Алле звонит. Когда Алла ей открыла, она что-то про собаку завела, я не очень расслышала. Ну и Алла ее впустила. А через час ее убили.
– А что про собаку?
– Да говорила вроде «Бобик, Бобик».
– А может, Бобрик?
– Да ведь собак Бобриками не кличут.
Это точно. Собак Бобриками не кличут. Зато Бобрик – это фамилия продюсера Алабамы. Естественно, когда Рзаева сказала, что ее прислал Игорь Бобрик, девушка впустила ее без вопросов.
– А милиции вы об этом рассказали?
– Какой милиции? – напряглась тетя Маша.
– Ну, следователь, который вел дело по факту смерти Аллы, с вами разговаривал?
– Никто со мной не разговаривал. Да и я ни с кем не буду разговаривать. С тобой вот только.
Алкоголик Виталик выполз в коридор, очевидно, его разбудили мои вопли.
– Ты, девушка, не сердись, – миролюбиво сказал он. – Нервные клетки не восстанавливаются. И язва может открыться.
Могу поспорить, что он из бывших медбратьев.
Я собрала свои вещи с пола и направилась к выходу. Перед дверью я обернулась к хозяйке и пробормотала:
– Вы меня простите, я тут несла невесть что.
– Я не обижаюсь, – отозвалась Мария Алексеевна. – Ты еще молодая и глупая.
Увы, не такая уж молодая, думала я, спускаясь в вонючем лифте. Но ума действительно не набралась.
Я в радостном возбуждении неслась к метро. Ура, расследование сдвинулось с мертвой точки! Это уже не бабские сплетни, а реальный свидетель. Сейчас я помчусь на Петровку, расскажу все Руслану Супроткину – и пусть только попробует от меня отвертеться!
Но потом, пораскинув мозгами, я поняла: ничего не изменилось. Во-первых, тетя Маша как свидетель не внушает доверия. Я представила себе ехидную улыбочку Руслана:
– Люся, и ты поверила этой алкоголичке? Да она за бутылку подтвердит, что к соседке приходил сам архангел Гавриил!
А во-вторых, Рзаевой уже нет в живых, ее невозможно допросить. А Белла Попова, естественно, отмахнется:
– Откуда я знаю, где была моя домработница? Я ей нянька, что ли?
Ну и, в-третьих, если Рзаева приходила к Алабаме, это еще не значит, что она ее убила. Как пришла, так и ушла.
В общем, мне нужны другие доказательства. Настоящие. А какое доказательство самое убедительное для следствия? Правильно – чистосердечное признание преступника.
Ведь я журналист, извлекать из людей информацию – моя профессия! Я вытащу из Беллы правду и запишу ее слова на диктофон. А потом пусть правоохранительные органы разбираются с певицей.
Около метро мне на глаза попалась афиша: сегодня в ДК «Авиатор» состоится концерт Беллы Поповой. Название программы символическое: «Ты меня берегись». Да уж, Беатриче Анастасовна, берегитесь меня, я вас съем!
Концерт Беллы Поповой начинался в семь. В шесть я уже караулила ее около ДК «Авиатор». И не одна, а с фанатами Беллы. Человек двадцать молоденьких девчонок, по виду – школьниц старших классов, стояли здесь чуть ли не с обеда. Рядом со мной переминались с ноги на ногу две подружки. Одна – страшненькая, в прыщах, с простодушным выражением на лице. Вторая – рыжая, с нахальной физиономией.
– Обожаю Рафаэля Арбузова! – простонала страшненькая. – Как он поет! Как бы мне с ним познакомиться?
Рыжая сплюнула и сказала:
– Наташка продавала номер его телефона за пятьдесят баксов. Катька купила и позвонила ему.
– А он что? – замерла простушка.
– Послал ее.
Страшненькая тяжело вздохнула:
– Не знаешь, он еще не успел сменить номер? Баксы я найду, мать обещала дать деньги на репетитора по английскому.
Я не удержалась и встряла в разговор:
– Я понятия не имею, кто такой Рафаэль Арбузов. Но дам тебе, деточка, совет. Уходи-ка ты отсюда. Не трать свое время на то, чтобы создавать популярность чужой тетке. Строй собственную судьбу: учись, работай, стремись к своей мечте. Ну позвонишь ты Рафаэлю, он тебя пошлет, а что дальше? Стань знаменитой, и тогда этот самый Арбузов будет искать номер твоего телефона. Усекла?
Простушка смотрела на меня во все глаза, как будто я сказала, что Земля держится на трех слонах. А рыжая буркнула:
– Сама-то чего тут околачиваешься?
– Я не фанатка, я – пресса! – гордо отозвалась я.
В этот момент подъехал кортеж из трех черных джипов. Из первой машины вылезла охрана, из второй – Попова, а из третьей – ее музыканты.
– Белла! – закричали девчонки и всей толпой кинулись к певице.
Охрана окружила Попову плотным кольцом и повела к Дому культуры. Я махала рукой и кричала:
– Эй, Белла, я Люся Лютикова из «Ню»! Вы меня помните? – но мой голос потонул в общем хоре.
Я не знала, что предпринять, чтобы Белла меня заметила. И тут пришло решение – свистнуть! Сама-то я свистеть отродясь не умела, но у меня брелок на ключах в виде свистка, на всякий пожарный случай. Я вытащила брелок и засвистела так же отчаянно, как Роза из фильма «Титаник».
Все присутствующие посмотрели в мою сторону. В том числе Белла, которая меня узнала и велела охране:
– Пропустите, это журналистка.
Я юркнула вслед за певицей в дверь.
– У вас ко мне какое-то дело? – спросила Белла.
Я кивнула:
– Можно задать вам несколько вопросов? Это для статьи, надо кое-что уточнить.
– Пожалуйста, только сами видите, мне сейчас некогда.
Она понеслась по лабиринту коридоров, я старалась от нее не отставать. Наконец мы добежали до гримерки. Белла плюхнулась во вращающееся кресло и приказала своей ассистентке, невзрачной девушке в бейсболке, принести крепкий кофе.
