— Ну, не всех, а парочку изловлю.
Вот она, моя скромность! На самом деле я изловила гораздо больше, но вернемся к Марусе.
— Так вот, — сказала я ей, — ты должна мне помочь, если хочешь узнать, чем закончится эта история с похищением Турянского.
— Хочу! Хочу!
— Еще бы, я и сама хочу, поэтому отвечай любому, кто бы про деревню ни спросил. Сначала скажи, что не знаешь, где эта деревня, а потом, посомневавшись, добавь, что забыла, мол, забыла намертво и не вспомню никак. Поняла?
— Поняла, — заверила Маруся, и я тут же отключила телефон, чтобы избежать дальнейших вопросов.
«Теперь домой, — подумала я, — пока доеду, Перцев наверняка уже Марусе позвонит. Господи, но как же хочется есть! Если я когда-нибудь и умру, то только от диеты!»
С этой мыслью я машинально отыскала пакетик жвачки, от которой, судя по рекламе, зубы не только не болят, но едва ли не отрастают вновь. Сунув остро пахнущую мятой пластинку в рот, я мысленно поблагодарила Марусю, которая когда-то эту жвачку мне дала. «Не поем, так хоть пожую», — удовлетворенно подумала я и вся отдалась логическим комбинациям. Мысли в голове замелькали со скоростью звука. Самые разнообразные.
Мой «Мерседес» тем временем, тихо урча мотором, выкатился на проспект. Светофор показал красный свет, и я затормозила. От потока несущихся по перекрестку машин рябило в глазах. Красный свет сменился на желтый, а следом и на зеленый.
Я собралась уже ехать, но вдруг мое внимание привлекло необычное, чарующее зрелище: из-за серого монументального здания сталинской постройки выплыла и повисла над проспектом аквариумная рыбка. Большая такая рыбка, красная с хвостом, напоминающим алую вуаль. Жабры ее ритмично вздрагивали, вуалеобразный хвост плавно шевелился, а толстые насмешливые губы причмокивали, выпуская длинной вереницей пузырьки, медленно всплывающие в послеполуденное московское небо.
Это было невероятно! Сзади раздавались настойчивые сигналы, но я не могла двинуть автомобиль с места, зачарованно следя за рыбкой.
«Надо позвонить Тамарке», — подумала я.
А рыбка пухла, на глазах увеличиваясь в размерах, и бока ее уже касались зданий. Серый сталинский дом, не выдержав натиска ее плоти, стал трещать, разваливаться. Огромные его обломки, словно после взрыва, разлетелись в разные стороны. Один из них летел прямо на меня…
Я отчетливо видела девочку со старушкой, мирно пьющих чай за открытым окном кухни, вращающейся вместе с этим обломком. Все ближе подлетал ко мне щербатый серый кусок бетона. Все ближе и ближе. Тень его закрыла белый свет, всосала его без остатка. Мир погрузился во тьму, которой не было ни конца ни края. Я напряглась, охваченная первобытным ужасом, всем своим существом уперлась в эту тьму, пытаясь раздвинуть ее, отчаянно рванулась и…
Глаза резанул яркий, нестерпимо яркий свет, от которого я ослепла.
Когда зрение вернулось, я вновь увидела мир. Он, в основном, находился внизу, подо мной. В самом прямом смысле этого слова, потому что сама я стояла на широком карнизе того самого сталинского дома, который развалила аквариумная рыбка. Одна моя рука судорожно сжимала металлический крюк, вколоченный в стену дома (видимо, на нем когда-то держалась водосточная труба), а вторая сжимала сотовый телефон.
В голове было пусто, как в гулкой цистерне, и лишь где-то на дне плескалась мысль: «На что-то это похоже… Так уже было… Точно было… Сейчас из окна справа высунется симпатичный мужчина, психолог, кажется, и начнет меня нахваливать…»
В предвкушении приятной беседы я повернула голову вправо и встретилась глазами с девочкой. Ну той самой, что пила чай на кухне, когда рыбка дом развалила. Бабушка этой девочки тоже беззастенчиво пялилась на меня, а вот мужчина рядом с ними оказался редкостным мерзавцем: никакого интереса ко мне не проявил. Занят был. Свесившись из окна, он орал толпе, собравшейся внизу…
Стоп! Что это? Сон?
Нет, не сон!
Я опять стояла на карнизе, а препротивнейший мужик, свесившись вниз, кому-то кричал:
— Эта телка с вольтами, блин. Точно говорю. Она из дурдома свалила. Дверь открыл, а она мне в глаз. Во, фингал видите? В глаз засветила и прямо к окну. Я ее за ногу схватил, так она как лягнет! И хоть бы слово сказала. Нет! Молча ломится! Она террористка, может быть? Вон, у нее в руке не то мобильник, не то дистанционка. Щас мину взорвет.
Меня заинтересовало, с кем этот придурок разговаривает. Глянула вниз: боже мой! Я же высоты боюсь!
Но что за суета на перекрестке?
Там метались работники ГИБДД, пытаясь устранить затор образованный… моим «Мерседесом». Уверена, что моим. Ну да, я же на нем ехала, когда эта рыбка приплыла.
Черт! Точно, с дурдома сбежала! Какая рыбка?
Откуда приплыла? И почему я бросила свой «Мерседес»? Я же его берегу, он же у меня уже несколько лет как новенький, потому что на чужих машинах езжу, Тамарку бедную заэксплуатировала насмерть — отвези туда, отвези сюда — а тут взяла и бросила свой «Мерседес» прямо на дороге. Ой-ой-ой!
— Не трогайте мою машину! — заорала я. Точнее, попыталась заорать, потому что попытка и на шепот не тянула. Я забеспокоилась, заерзала на своем карнизе. Необходимо же было принимать меры. В конце концов «Мерседес» — машина дорогая. Они, «Мерседесы», на дороге не валяются, хотя, глядя на мой, так не скажешь.
Беспокойство мое достигло опасных пределов, и тут я вспомнила слова мужика, все еще надрывающегося в окошке: «…у нее в руке не то мобильник…».
Телефон действительно оказался в моей руке.
Правда, второй рукой я сжимала крюк, но ради «Мерседеса» можно рискнуть и отцепиться, чтобы набрать Тамаркин номер.
Только я так подумала, телефон сам зазвонил.
Я прижала трубку к уху и (о, чудо!) услышала голос Тамарки. Я жалобно попросила:
— Тома, забери, пожалуйста, мою машину…
— Мама! Ты невозможная! — рявкнула Тамарка. — Делать мне больше нечего, как за тобой машины подбирать!
Тамарка обычно слушает только себя, но на этот раз, видимо, и меня услышала, потому что когда до нее дошел смысл сказанного мною, она, задохнувшись от удивления, завопила:
— Мама! Не может быть! Неужели ты на своем «Мерседесе» выехала? Нет! Ну надо же! Поверить не могу, чтобы ты, жлобиха, решилась потревожить свой «Мерседес», когда есть на свете и мои машины. Мама, повтори, пожалуйста, неужели ты и в самом деле на своем «Мерседесе» выехать рискнула? Просто поверить не могу!
— Рискнула, Тома, рискнула! Рискнула и очень неудачно, — посетовала я. — Теперь снова на карнизе стою, а «Мерседес» остался внизу без присмотра.
Думаю, Тамарка остолбенела, потому что прошло секунды три, прежде чем она закричала:
— Мама, ты невозможная! На каком карнизе ты теперь стоишь?
— На том же, на котором стояла и в прошлый раз, когда ты меня с адвокатом снимала. Кстати, Тома, приезжай и теперь меня снимать, если живой увидеть хочешь. На этот раз я хоть и недавно стою, но, чувствую, закончится все очень плохо. Ветхий уж слишком карниз.
— Мама, — взревела Тамарка, — надеюсь, ты шутишь? Если шутишь, то не смешно.
— Еще бы! А уж как мне не смешно, один карниз только знает.
— Как ты всегда не вовремя, Мама! — рявкнула Тамарка и разразилась площадной бранью. Ха! Не вовремя! Это когда о карнизе речь идет?
— Ладно, Мама, в последний раз, — в конце концов снизошла Тамарка, и я вздохнула с облегчением.
На этот раз все произошло значительно быстрей и прозаичней. В рекордно короткие сроки прибыл бронированный Тамаркин «Мерседес» одновременно с фургончиком МЧС. Сама Тамарка, подбоченясь, расположилась внизу и бодро принялась режиссировать мое спасение.
— Нет! Она чокнутая, но не из дурдома! — доносился до меня ее зычный голос.
Одновременно, в окнах слева и справа, образовались спасатели.
— И не суицидная она… — разорялась внизу Тамарка, выдавая комментарии и спасателям, и толпе. — Кого хотите до самоубийства сама доведет. И не лезьте за ней, иначе сверзится. Пусть сама! Пусть сама! Высоты, дура, боится. Снимайте аккуратно, она нужный обществу человек. Кто? Не знаю. Говорит, что гений. Да что там разбираться, сами видите!
Услышав это, я не только успокоилась, но и пришла в хорошее расположение духа. Такая оценка от Тамарки, это что-то! Надо знать мою Тамарку. Наконец-то она признала, что я гений! После этого и умереть не жалко.
Я с благодарностью глянула вниз на подругу. Рядом с ней крутился какой-то важный спасатель, видимо, начальник, а чуть поодаль мужичок в куртке с эмблемой МЧС нацелил на меня видеокамеру.
— Тома! — крикнула я. — Пусть немедленно уберут этого киношника! У меня поза невыгодная!
Крик мой до Тамарки не долетел, точнее, долетел, но не весь, потому что она отмахнулась.
— Стой где стоишь! — рявкнула она. — Сейчас спасут!
Я покосилась на оператора и решила, что деваться некуда: и в нечеловеческих условиях придется оставаться женщиной. Являя чудеса акробатики, я героически начала принимать наиболее выгодную для съемки позу. Толпа внизу ахнула, а спасатель из окна слева, правильно оценив обстановку, вежливо меня проинформировал:
