Он даже привстал, пересыпая свою речь этими бесчисленными «а?», и мутно пялился на хладнокровно сидевших перед ним охранников до тех пор, пока ножки не подогнулись предательски и он не ткнулся задом в мягкое гнездо кожаного белого кресла.
— Вот вы думаете, что я — это я. Аскольд. Да? А вот я-а вовси-и и… не… не он. Я не он. — Сережа бездарно путался в местоимениях, что вызвало у бодигардов все больший иронический скепсис на лицах. — М-между прочим, мой отец — сантехник. Ну да… сантехник. Гришка. Он пьет.
— Почему? — с участливым видом врача-психиатра осведомился первый охранник.
— Поч-чему? Ну… потому что он алго-ко… алголи… алкаш. Вы мне верите? Нет, скажите… вы же верите, что я вовсе не… что вы мне вери-те…
На последнем слоге Сережа запнулся и, склонив голову на плечо, позорно заснул прямо в кресле.
— Все нормально, Дима. Заснул. Ну и загнул же он. «Мой папаша — сантехник». Оно, конечно, Лев Борисович Габрилович гнида редкая, но на сантехника смахивает мало.
— Это еще ничего, — сказал Дмитрий. — Он месяц назад так напился в «Центральной станции», что начал рассказывать мне о том, будто он этот… Понтий Пилат. И говорил, что его мучает болезнь такая смешная… то ли гемикрания, то ли фенилкетонурия.
— Ну и познания у тебя, Дима.
— А я в свое время учился в меде. Мединституте. До третьего курса доучился.
— А потом выгнали, что ли?
— Ну да. Ладно, давай кантовать его. Сына сантехника… Может, в спальню перенесем?
И Дима показал пальцем в сторону белой двери, едва заметной на фоне белой же стены. Такие двери располагались вдоль стены с интервалами примерно в десять метров. За ними находились спальни, джакузи, кабинет, домашняя студия, плэйхолл (так именовал Аскольд напичканную аппаратурой комнату с компьютерами и домашним кинотеатром) и тому подобные буржуйские заморочки.
— В спальню? Да нет, пусть тут спит. Ему сейчас везде хорошо.
И охранники, выудив своего уже храпящего босса из кресла, аккуратно разместили на огромном диване и прикрыли серым шотландским пледом, который достали, как следует догадаться, из-за очередной огромной панели, скрывавшей за собой целый склад разнообразнейшего постельного белья.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПРИНЦ И МЫСКИН В КЕМПИНГЕ «КУКОЙ»
* * *
Бах!!
Выстрел грохнул, словно под тяжестью многих лет изломился ствол толстого старого дерева. И рухнул… рухнул Гришка Нищин. Он взмахнул руками, словно сосершивший непоправимую ошибку эквилибрист на канате над пропастью — словно пытался удержаться, сбалансировать, уже понимая, что ему не вытянуть, не сохранить спасительное равновесие. Нет, Гришка не вытянул. Он упал лицом в росную траву, скатившись в углубление у левого переднего колеса своей машины.
Аскольд выронил пистолет, но за секунду перед тем, как оружие ухнуло бы на землю, в высокую прибрежную траву, Гриль наклонился и, молниеносно выбросив вперед левую руку в перчатке, поймал «ствол».
— Молодец, — сказал он. — Попал.
— Это как в анекдоте, — подал голос Рукавицын. — Пошел мужик на на охоту, взял с собой двустволку, и вдруг глядь… бежит на него, значится, дикий кабан. Ну он, типа, не растерялся и пальнул в него из обоих стволов. Дымовал, ничего не видать, мужик стоит и кумекает: ну, попал он в кабана или не попал? Дым рассеивается, кабан стоит жив-здоров и говорит:
— Ну что, мужик — ты попал…
Гриль даже не подумал смеяться, а об Аскольде, почувствовавшем себя именно в положении мужика из анекдота, и говорить не приходится…
— С одним ты справился довольно удачно. Теперь вот этого, — сказал Гриль, показывая пальцем на Мыскина. — Ну, что ты застыл, Андрюша? Как говорится, семь бед — один ответ.
Алик широко шагнул в сторону Гриля и проговорил:
— Какая же ты падла, а? Жалко, что тебя не добили там, в «Белой ночи». Жалко…
— Твой же друг Сережа Воронцов и поспособствовал, чтобы меня не убили, — сказал Гриль. — Видел бы ты, как он ловко отбивался от этих уродов, которых я же, собственно, и сподобил на маленький штурм гримерки Аскольда. Они, правда, так обжабились, что меня не узнали и могли угрохать, но все обошлось. А ты, я смотрю, тоже парень горячий. Ладно, мы пошутили. Никто тебя убивать не собирается. Незачем это. Андрюшу мы уже и так повязали по рукам и ногам. Так что имею честь пожелать вам доброго утра.
С этими словами Гриль уселся в «девятку» вместе с Рукавицыным и уехал. Алик и Принц остались в ужасном положении: на пороге накатывающегося утра, без денег, без малейшего представления о том, что же, собственно, делать дальше. Без, без, без… Зато с трупом Гришки Нищина, зато с машиной, все еще числящейся в угоне. С милым городком Богородицком, где шарились свирепые менты-мздоимцы во главе с пучеглазым майором Филипычем, в нескольких километрах от них.
Аскольд сел на корточки и прикрыл руками глаза:
— О-о-о, бл… — а…
— Да, это жесткарь, — пробормотал Алик, садясь рядом с ним прямо на мокрую траву, — это жестко… чудовищный жесткарь. Да… и Гришка тут же… можешь считать, что ты с ним за его ремень расквитался.
— Расквитался… — машинально пробормотал Андрюша Вишневский, а потом поднял на Мыскина осоловело-мутные глаза и произнес:
— Ну как глупо вышло, да? Я же его убил? Убил, да?
— Убил, наверно, — уныло признал Алик. — А этот козел Гриль положил пистолет, из которого ты стрелял, в полиэтиленовый пакет. А на нем самом перчатки были. Урод. А у него теперь все карты на руках. Вот захочет, сейчас ментов встретит и скажет: дескать, дорогие мусора, видел я там вашего нарушителя, он своего собственного папашу застрелил. И полный набор доказательств налицо, — вздохнул Мыскин. — На лицо и прочие органы…
— Органы… органы! — Горе-Принц вскочил на ноги и, взмахнув рукой, выпалил:
— А ведь ты прав! Запросто! Они же сюда в самом деле приехать могут! Давай… рвем отсюда когти!
Андрюша ломанулся к нищинской «копейке» и уже было ввинтился в салон, в потертое стонущее кресло водителя, как его остановил Алик:
— Да? Скорый ты больно! А его что ж… тут оставишь валяться, да?
Аскольд смерил тело Гришки Нищина мутным, мало что сознаюим взглядом и пробормотал шипящим шепотом, каким, верно, заговорила бы брошенная в воду непотушенная сигарета:
— Куда ш-ш-ш евво ш-ш-ш?…
— Куда ж? А куда угодно! Надо увезти его отсюда, и никаких гвоздей, — решительно сказал Мыскин. — Нечего ему тут валяться. — Он сморщился, резко выдохнул, а потом подхватил Гришку подмышки и поволок его к багажнику. — Открывай, что сидишь, как Минин и Пожарский! — злым свистящим голосом прикрикнул он на Аскольда, продолжавшего мутно таращиться в лобовое стекло. — Да не аптечку открывай, болван, на хера аптечка?!.
— А что? — прокудахтал Андрюша. — Что открывать-то?
— Багажник!!
Несчастного главу семейства Нищиных сволокли в багажник и, покрыв сверху куском рубероида, захлопнули. Багажник упорно не желал закрываться, поэтому пришлось еще и примотать замок проволокой, чтобы он не раззявился во время езды по той полосе препятствий, что именовались дорогами в окрестностях городка Богородицка.
— Куда мы едем? — осведомился Аскольд, когда они отъехали от рокового озерца метров на триста.
— Ну уж только не на трассу! Вон там я вижу лесок, нужно оставить его там и хорошо замаскировать. Там, в багажнике, я видел лопату.
Аскольд потаращил на Мыскина глаза и запил впечатление от его слов здоровенным глотком водки, одна бутылка которой, разумеется, початая, была обнаружена в бардачке. Гришка уже успел отовариться за тот малый промежуток времени, когда угнанная машина снова поступила в его владение. Еще день назад Принц побрезговал бы такой водкой даже в качестве отравы для тараканов, а сейчас он пил ее точно так же, как самый простой смертный из населения страны, управляемой в том числе и его дядей и отцом.
Машина шла плохо. То и дело глох двигатель, кошмарные колдобины недвусмысленно намекали на то, что вытрясут и без того утлую душонку из тщедушного тела «копейки» раньше, чем она достигнет вожделенного леска. Предательский рассвет все явственней и откровенней рвал в клочья туманное нижнее белье тающей ночи. Еще мягкий свет тем не менее колол глаза, а утренняя свежесть катилась по спине крупными каплями почти трупного холодного пота. Аскольд, уже захмелевший с Гришкиной паленой водки, крутил головой, поминутно вытирал лоб и бормотал:
— Ну быстрее… быстрее… эх, кокса бы!!
Дергаясь и испуская тяжелый, захлебывающий рев, «копейка» вскарабкалась на холм и тут заглохла. Аскольд допил водку. По всей видимости, машина сделала то же самое с бензином, потому что все потуги Мыскина завести ее безрезультатно заглохли.
Аскольд испуганно трепыхнулся на кресле, и Алик только тут заметил, что незадачливый суперстар смертельно пьян. Уделался с перепугу, называется.
