Наконец, свернув за угол, он увидел, что «девятка» остановилась рядом с небольшим аккуратным двухэтажным особнячком, отделанным в голландском стиле, – казалось, этот домик сошел с картины кого-нибудь из так называемых «малых голландцев».
Рослый мужчина вышел из автомобиля и зашагал к особнячку. «Девятка» обиженно фыркнула мотором и уехала. Маркиз выждал некоторое время, чтобы не столкнуться с австралийцем, и подошел к двухэтажному домику.
Возле резной дубовой двери на фасаде красовалась начищенная до ослепительного блеска медная табличка с лаконичной надписью:
«Отель «Голландский домик».
Название очень подходило этому маленькому отелю.
Маркиз открыл дверь и вошел в холл гостиницы.
В маленьком уютном холле было тепло от жарко пылавшего камина и пахло тмином, корицей, ванилью и вкусной домашней выпечкой. За стойкой сидел круглолицый толстяк в темном старинном камзоле и покуривал короткую трубочку. При виде Лени он положил трубочку на стойку и с доброжелательной улыбкой спросил:
– Чем я могу вам помочь?
– Только что к вам прибыл иностранный гость. Мне кажется, я его знаю, но я хотел бы уточнить – понимаете, чтобы не попасть в неловкое положение… Это, случайно, не Вилли Штукенштекер из Гамбурга?
Лицо портье сразу же стало уже не таким добродушным и улыбчивым, и даже камин, казалось, перестал уютно согревать холл.
– Простите, – сухо произнес портье, – наш отель невелик и не смог бы конкурировать с крупными фирмами, если бы не тот исключительный сервис, который мы предлагаем гостям. Наши клиенты безусловно уверены, что здесь их никто не побеспокоит. Поэтому, конечно, если вы не хотите, чтобы я позвал охранника… – и рука толстячка потянулась к медной кнопке.
– Простите и вы меня, – Леня подошел вплотную к стойке и доверительно склонился к толстячку в камзоле, – но я еще не успел показать вам свою визитную карточку…
С этими словами он положил на стойку стодолларовую купюру.
– Это, конечно, очень хорошие рекомендации, – задумчиво проговорил портье, – но репутация нашего отеля…
– А если я прибавлю рекомендацию еще одного американского президента? – вполголоса спросил Маркиз и положил поверх первой вторую такую же купюру.
– Перед такими рекомендациями трудно устоять… – протянул толстячок, – если бы у вас нашлась еще одна такая же, я, наверное, смог бы закрыть глаза на некоторое нарушение принципов…
Леня положил третью купюру, и все три бумажки мгновенно испарились.
Портье приблизил губы к Лениному уху и прошептал:
– Вы обознались. Это не герр Штукенштекер из Гамбурга!
«Издевается он, что ли?» – подумал Леня.
Но толстячок, выдержав небольшую паузу, продолжил:
– Этот господин предъявил документы на имя Джорджа Аллена Камински из Мельбурна.
– А в какой номер вы поселили мистера Камински?
Портье задумчиво пожевал губами, прикинул, достаточно ли заплатил клиент за такую информацию, и, наконец, чуть слышно прошептал:
– Одиннадцатый номер, на втором этаже, слева. – И, сделав небольшую паузу, добавил: – Мистер Камински поскупился на чаевые, в противном случае вам не помогли бы никакие рекомендации.
Портье из «Голландского домика» вряд ли соблазнился бы щедрым гонораром незнакомца, если бы знал, что именно этот незнакомец предпринял после их плодотворной беседы и какими неприятностями его действия обернутся для их небольшого тихого частного отеля в ближайшем будущем.
Простившись с портье, Маркиз вышел на улицу и некоторое время разглядывал окна «Голландского домика». Наконец, он что-то удовлетворенно пробормотал себе под нос и сел в машину. Мотор яростно взревел, и Леня помчался к одному хорошо известному ресторану на Васильевском острове. Там он шепотом переговорил со швейцаром. Тот внимательно, оценивающе посмотрел на Леню и передал ему небольшой бумажный пакетик.
Затем Маркиз вернулся к «Голландскому домику», оставил машину за углом и растворился в ранних зимних сумерках.
А еще через полчаса в кабинете майора Простоквашина, сотрудника отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, раздался звонок.
– Сергей Сергеич, – вполголоса проговорил один из лучших осведомителей майора, – есть наводка!
– Слушаю, – сдержанно отреагировал майор.
– Гостиницу «Голландский домик» на Пряжке знаете?
– Спрашиваешь!
– Номер одиннадцать, гражданин Австралии Джордж Аллен Камински, фальшивая ксива. Крупный торговец наркотиками. Фигурант Интерпола! В номере – партия героина. Будете искать – посмотрите в комнате за окном, пакет приклеен к раме снаружи.
Осведомитель повесил трубку на этой мажорной ноте.
Майор Простоквашин повеселел. Ему привиделись замечательные погоны с двумя звездами. Погоны подполковника! Правда, несколько омрачало энтузиазм майора то, что придется иметь дело с иностранцем, но, в конце концов, это не так уж страшно, сейчас не прежние времена, когда из-за какого-нибудь гражданина Верхней Вольты мигом прилетали орлы из КГБ. Теперь иностранцев в городе полно, пылинки с них сдувать перестали, и если бравому майору удастся лично задержать крупного международного наркодилера, вряд ли кто-то поставит ему в вину незначительные нарушения официального протокола…
Простоквашин свистнул своей доблестной бригаде. Добры молодцы погрузились на две машины с мигалками и на всех парах помчались к «Голландскому домику».
Улыбчивый портье при виде толпы оперативников резко помрачнел. Он попытался убедить незваных гостей в том, что клиенты «Голландского домика» – исключительно порядочные и законопослушные люди. Майор отодвинул его в сторонку и вихрем взлетел на второй этаж.
В дверь одиннадцатого номера осторожно постучали. Мужской голос за дверью промычал что-то нечленораздельное. Лейтенант Куропаткина звонким голосом произнесла:
– Обслуживание в номерах!
Как ее понял ни бельмеса не смыслящий по-русски австралиец, неизвестно, но дверь номера распахнулась.
Бравые оперативники с топотом, наподобие стада слонов, ворвались в номер и всей толпой набросились на рослого загорелого ковбоя. Ковбой не без успеха пытался сопротивляться, подбив глаз одному лейтенанту и своротив скулу другому, но численное преимущество дало себя знать, и мистера лже-Камински повалили на ковер, защелкнув на его запястьях наручники.
Австралиец, поняв, что кулаками тут больше не помашешь, начал громко качать права. Но его беда заключалась в том, что он говорил только по-английски, а соколы майора Простоквашина – только по-русски, да и то со словарем. Поэтому разговора у них не получилось. Блистательный майор показал связанному и обездвиженному австралийцу огромный, поросший рыжим волосом кулак и потребовал немедленно сдать все наличные запасы героина. Фальшивый Камински в ответ потребовал вызвать консула.
Не добившись взаимности, Простоквашин воспользовался информацией своего надежного осведомителя и на глазах у двух растерянных горничных, против воли исполнявших роль понятых, запустил мощную волосатую лапу за окно и с победным криком предъявил присутствующим аккуратный пакетик из плотной желтоватой бумаги.
На глазах у понятых он развернул пакетик, и все увидели небольшую горку белого порошка. Майор лизнул порошок и радостно сообщил:
– Он, родимый! Героин, блин горелый!
Правда, его немного смутило на удивление малое количество белого порошка, плохо согласовавшееся с имиджем крупного международного наркодельца, каким, по сообщению осведомителя, являлся загорелый австралиец. Но он здраво рассудил, что такими деталями будут заниматься другие люди, а он свое дело сделал: задержал преступника и конфисковал наркотик.
Лже-Камински дико завопил, что наркотик ему подбросили, причем интересно, что хотя никто в опергруппе не владел английским языком, но смысл его заявления тут же поняли все. Поняли, но не придали этому заявлению абсолютно никакого значения.
Героин оприходовали, горничных чуть ли не силой заставили подписать протокол изъятия, австралийца вывели под белы руки из «Голландского домика», и вся орлиная стая с лихим клекотом улетела восвояси.
Как только в отеле наступила тишина, улыбчивого портье вызвал в свой кабинет директор, он же – родной племянник законного владельца «Голландского домика». Директор отеля не был голландцем, его звали Шота Автандилович, и в гневе он был страшен.
– Ты, козел жирный! – начал Шота Автандилович продуктивный разговор с подчиненным. Дальнейшие его выражения носили ненормативный характер, единственное печатное слово, которое он еще несколько раз употребил, было «козел». В конце своей душеспасительной речи Шота Автандилович пообещал подчиненному отправить его на кухню – для последующей его переработки в эскалопы и бастурму, но усомнился, однако, в его вкусовых качествах и отпустил на рабочее место – обдумывать свое поведение.
