— Я поступил в музыкальную школу, не повезло — вскоре сломал руку. Перелом запястья. Играть больше не мог, а ведь так мечтал о карьере музыканта, помнишь, по четыре часа в день разыгрывал гаммы. И хоть кость срослась, левая рука навсегда перечеркнула мечты стать пианистом-виртуозом. А знаешь, наверное, у меня все-таки был талант, несмотря на все, часто приглашали участвовать в записях оркестра. И весь оркестр делал перерыв в записях и дожидался, пока Отдохнет моя левая. А аккомпаниатором я работал до самого конца. Женился, двое детей у нас было, теперь они взрослые. А здесь живу один, не хочу никого видеть, пусть приедут уже на мой похороны...
У меня язык не повернулся сказать, что выглядит он прекрасно и нечего говорить о похоронах.
— А что с тобой?
— Что же может быть? При какой болезни человек выглядит, как я, в больнице не лежит и знает, что дело безнадежное? Уже пошли метастазы, морфий я еще не принимаю, но протяну не больше трех месяцев. Да не смотри так, я уже свыкся с этим. Я верующий, надеюсь, перейду в другой мир. Вот и посмотрю, есть ли он, другой. А там уж наверняка не будет моего рака, и это очень утешает, знаешь ли... Перестань, Иоанна, отнесись к этому спокойно, обращайся со мной, как с нормальным человеком. Конечно, совсем не обязательно уговаривать отправиться вместе в турпоход или путешествие вокруг света, но разговаривай нормально, не надо меня жалеть. В семье у меня порядок, со мной жена, уход обеспечен. Она только на один день уехала по делам, завтра вернется.
— Вот и прекрасно, — подхватила я, немного придя в себя. — Я ведь никогда не годилась в сестры милосердия, а тут испугалась, что придется цацкаться с тобой как не знаю с кем. О смерти не будем думать, все умрем» рано или поздно, не будем больше об этом.
Очень обрадовала Бартека моя философия. Вынув руки из-под головы и оторвав взгляд от морских просторов, он взглянул на меня. Те же самые глаза, голубые, добрые, внимательные.
— Знаешь, Иоанна, я так рад, что довелось тебя увидеть! А теперь скажи, каким ветром тебя сюда занесло.
— Долгая история. И если честно, разыскивала я не тебя, а некоего Леванда, которому мне хотелось задать парочку вопросов.
— Фамилию я сократил с самого начала, так удобней...
— Понятно. А как ты вообще здесь оказался?
— По правде говоря, из-за тебя.
— Езус-Мария!
— Сколько мне было тогда? Девятнадцать, а любил я тебя по-страшному. И соображал: чтобы тебя завоевать, надо добиться славы и богатства, только тогда смогу тебе импонировать...
— Бартек, и не стыдно на старости лет так меня оскорблять!
— Ну что ты, я не оскорбляю. Вовсе не хочу утверждать, что тебя привлекало богатство, просто мне надо было чего-то добиться в жизни, стать человеком, чтобы ты обратила на меня внимание, а для этого необходимо и богатство, и слава, должна же в чем-то проявляться ценность человека. Да будь я хоть трижды гением, а поселюсь затворником в шалаше, как ты узнаешь, что я гений? Сама вспомни, какое значение придавала тогда материальным ценностям.
— Помню. И до сих пор придаю.
— Вот именно. А кем я тогда был? Музыкант, даже не композитор, а исполнитель, и то руку сломал. Вот я и решил — надо бежать за границу. Во-первых, мою руку там вылечат. Вспомни, как тогда мы верили, что там — все возможно. А во-вторых, в Америке легко сделать карьеру.
— И что дальше?
— Ну и с таким настроением я легко попался на удочку аферистов.
— Ну наконец-то! — воскликнула я.
— Что наконец
— -не понял Бартек и даже перестал раскачиваться в кресле-качалке.
— Из-за этой твоей аферы я и приехала сюда.
— Не понял.
— Сейчас поясню, но сначала ты докончи.
— В Канаду я приехал потому, что здесь у меня был один дальний родственник. Я рассчитывал на его помощь.
— Знаю. Приехал ты в Канаду и продал бабуле Доманевской старинные часы.
— О, холера! — вырвалось у Бартека.
— Вот об этих часах я и собиралась тебя порасспросить. Дело прошлое, даже если ты их украл — ничего, срок давности уже миновал. Расскажи мне о них все подробнее, будь человеком!
— А зачем?
— Затем, что наткнулась на страшно запутанную аферу и не могу одна в ней разобраться. Все тебе расскажу, но сначала хочу услышать от тебя о часах.
Бартек поудобнее уселся в кресле, взял со стола бокал с соком, отхлебнул и с улыбкой посмотрел на меня:
— А ты все такая же! Ничуть не изменилась за все эти годы.
— Не преувеличивай, тогда у меня были косички.
— А в остальном такая же. Ладно, расскажу, хотя и неприятно мне возвращаться к той истории. Ты не шутишь, та афера все еще тянется?
— Не шучу. Ну, выкладывай! Поставив бокал на стол, Бартек начал рассказывать, поглядывая то на залив, то на меня:
— В то время я познакомился с одним парнем, был он немного старше меня и тоже учился в музыкальной школе. Звали его Мундя. Таларский фамилия.
Я фыркнула, как разъяренная кошка, и Бартеку пришлось прервать рассказ в самом начале.
— Ты что? Знала его?
— Нет, слышала. Бартек, ты золото! Столько времени я напрасно пыталась хоть что-то узнать о нем!
— Ага, значит, пригожусь тебе? Ну так слушай. Мундя был парень неглупый, и хотя было ему в ту пору лет пятнадцать, он придумал, как можно разбогатеть. Тогда все мальчишки зачитывались романами о том, как на погибших кораблях затоплены сокровища и как удачливые герои становились богачами, доставая эти сокровища. Умный Мундя сообразил, что нет необходимости отправляться в экспедиции к далеким морям и заниматься поисками затонувших кораблей. Сокровищами были нашпигованы Западные Земли, отошедшие к нам от Германии, где убегавшие от русских шкопы прятали награбленное в Восточной Европе добро. Надо только разузнать, где именно, а для человека с головой это не так уж трудно. От одного военнопленного Мундя услышал о поместье то ли барона, то ли немецкого полковника, куда тот свозил несметные богатства, а вывезти на Запад не успел; слишком быстро подошел фронт, вот ему и пришлось все попрятать. Мундя понимал, что это не единичный случай, и развил бурную деятельность — разузнавал, разнюхивал. Не напрямую, конечно, притворялся, что его интересуют военные действия, разгром немцев. Это было так естественно, многие польские мальчишки сразу после войны ни о чем другом как о боях-сражениях и не говорили. А Мундя был парень ушлый. Знаешь, сколько он собрал разных сведений о передвижениях немецких воинских частей, в первую очередь интендантских? Погоди, как бы мне не запутаться в хронологии...
Я вынула сигарету.
— Тебе дым не вреден?
— Мне уже ничто не повредит, — махнул рукой Бартек. — Не правда ли, тоже утешение? Ну так вот, когда мы с ним сблизились, он уже располагал конкретной информацией. И о том немецком полковнике, поместье которого находилось под Хоэн-вальде, и о каком-то немецком интенданте, который машинами возил добро на ферму своего отца йа Мазурских озерах. Сейчас я не вспомню, куда именно, но тогда Мундя показывал мне даже на карте. Интендант попал под бомбежку, а его папаша потонул в озере, когда бежал от наших на лодке. И еще Мундя говорил мне о каком-то солдате вермахта, скорняке по специальности, которому случайно попал в руки багаж погибшего гестаповца, так тот скорняк закопал его где-то на кладбище. Запомнилась мне и вдова немецкого барона, во дворец которой всю войну свозили награбленное добро ее сыновья и прочие племянники. Вроде бы у нее скопилось громадное количество всяких редкостей, старинное серебро, фарфор, картины, драгоценности. И еще Мундя говорил о каком-то генерале-эсэсовце, который закопал свой клад в лесу. И вроде о каком-то доме лесника... или охотничьем домике, уже плохо помню. И еще рассказывал о затопленных в болоте золоте и драгоценностях, которые привезли на двух грузовиках полковник с рыжим адъютантом в сопровождении шестнадцати эсэсовцев. Золото в водонепроницаемых железных ящиках было опущено в воду, а ящики соединены цепью, конец которой был привязан к толстому дереву, тоже под водой. Так вот, этот рыжий адъютант, как только сокровища были спрятаны, всех поубивал, гранатой взорвал машины, а сам сбежал, намереваясь потом в одиночку извлечь золото.
Луна зашла. Воды залива потемнели, и только сейчас мы заметили, что наступила ночь. Бартек встал с кресла и включил электричество.
— Ты не голодна?
— Не беспокойся. Хотя... знаешь что, давай поедим, но по очереди. Ты будешь есть, а я рассказывать и наоборот. Чтобы нб терять время.
Одобрив предложенную мною систему ужина, Бартек направился в кухню, я за ним. Общими усилиями мы приготовили то, что с большой натяжкой можно было назвать ужином и по очереди поужинали. Я еле уложилась во времени со своим рассказом, потому что Бартек ел очень мало. Потом он продолжил свой:
— Ну вот, обо всем этом мне рассказал Мундя, потому что я собирался выехать на лечение в Австрию. Один из друзей моего отца, тоже музыкант, австрийский дирижер, обещал помочь, устроить меня на лечение в Вене. Обещал и сдержал свое обещание. Уезжал я легально, такую оказию Мундя упустить не мог. Он мне очень хорошо объяснил, что, если даже в Австрии мне удастся провести в клинике все исследования, сделать все анализы и первую операцию, все равно мне предстоит длительное лечение, никто за меня платить не будет, да и потом без денег на Западе мне делать нечего.
