Алиция взглянула вверх и прикинула расстояние от пола до потолка.
— Здесь ведь низко, авось не убьет, разве что на ногу свалится. Понятия не имею, откуда он здесь, я его не вешала. Думаешь, она здесь зависнет аж до приезда Мульгорда?
— Боюсь, что да. Что станем делать?
Алиция вышла из каморки, тут же забыв про ключ.
— Не знаю. Наверное, ничего. Это его проблема или ее. Ничего не поделаешь, услышит пару неприятных вещей. Что тут придумаешь?
— Как-то это не по-людски, но ты, пожалуй, права…
— Я всегда права. Есть хочешь?
Эльжбета с Олафом вернулись, как мы и предполагали, в четвертом часу, аккурат на кавеоти. Юлия вышла к столу. У меня сложилось впечатление, что она хочет от нас что-то узнать. Собственно говоря, узнать все, но характер не позволяет ей расспрашивать. Опасается, что по ее вопросам мы слишком много о ней узнаем? А она хочет любой ценой этого избежать? Что за странная черта характера? От скрытности это у нее или от стеснительности? Бывает, конечно, у людей такая несовместимость с окружающими, но тут явный перебор…
А во мне, как назло, пробудились все отрицательные черты, переданные по женской линии: упрямство, строптивость, дух противоречия, общая зловредность и что там еще я получила в наследство. Все хорошее, доставшееся мне от мужских предков, я придушила под столом Алиции и решила молчать, пусть эта Юлия хоть треснет!
И замолчала. Вера в искренность ее отчаяния по панголину у меня улетучилась, а вот понять, что она в него так вцепилась, я никак не могла. Погруженная в свои мысли, я только через некоторое время заметила, что некоторые из присутствующих последовали моему примеру, то есть тоже замолчали. Беседовали трое: Олаф, Эльжбета и Стефан, нормально, как приличные люди, но по-шведски.
В эту деликатную ситуацию как нельзя более тактично вклинилась Мажена.
— Полиция вам вчера сообщила подробности вскрытия? — спросила она открытым текстом.
За кофе с песочными французскими пирожными вопрос прозвучал очень элегантно. Но Юлию не так-то легко было пронять. Она даже не вздрогнула, даже не изменилась в лице:
— Нет.
Исчерпывающий ответ.
— А когда сообщат? Сказали?
Ошибка. Последнего слова добавлять не следовало. Облегчила этим жизнь Юлии.
— Нет.
— Жаль. Хоть какая-то информация пригодилась бы. Может, у пана Вацлава были враги?
Матерь божья, что эти девицы друг другу наболтали?! Мажена — золотое сердце, добрейшая душа, а брызжет ядом, что твой василиск! Похоже, здорово ее переклинило. Нет, придется, видно, бегать к ящику с компостом попарно, чтобы делиться новостями с глазу на глаз, ничего лучше не придумаешь.
Те трое, что по-шведски шпрехали, тоже примолкли. Мать моя женщина, а вдруг это я свинья бесчувственная, а она действительно мучается и страдает, только характер у нее такой идиотский, детство было тяжелое?.. Так это благодаря тяжелому детству она запросто шесть раз по саду колесом прошлась?
И тут телефон снова оказал Алиции услугу и зазвонил.
Насколько я ее знаю, а мы, как ни крути, не один год вместе работали, она с трудом сдерживалась. Приятная улыбка радушной хозяйки застыла на лице, как безжизненная маска. Сидела она тоже молча, но я отлично понимала, что это своего рода защитная реакция. На самом же деле она думает о чем-то своем… Телефонный звонок всех нас встряхнул.
По первым словам я догадалась, что на проводе Ханя. Алиция сняла трубку в салоне, а не в своей комнате, что было ошибкой. Ну что ж, я и так веду себя по-свински, можно продолжать в том же духе. Поднявшись с места, я прошествовала по направлению к комнате хозяйки, по дороге многозначительно посмотрела на нее и показала глазами, куда иду. Алиция меня поняла и даже кивнула. Переносная трубка нашлась сразу.
— Я правда ничего не знала, — ныла Ханя, расстроенная до невозможности. — Полицейские у нас сегодня были. Збышек поехал с ними. Он не подозреваемый, нет, но его выспрашивали, кто с ним не ладил… Я понятия ни о чем не имела, ее тетка, страшная женщина, такие вещи говорила… Может, я и дура, но я ей верила, будто он такой замечательный, а ей так хотелось что-нибудь важное для него сделать… Ему же ни разу не приходилось на Запад выезжать, самое большое Болгария, Крым, и все… Вот она… Я думала… Ты меня прости, пожалуйста…
— Ничего страшного, — сухо произнесла Алиция. — Ерунда.
Я нашла нужную кнопку и нажала. Ну, будь, что будет, рискну.
— Ханя, — подключилась я, — там что-то серьезное было? Какая-то гадость? Он кому-то свинью подложил?
— Иоаннка, ах, как хорошо, что ты там! Я уж не знаю, как у Алиции прощения просить! Это все потому, что нас не было, он какую-то доверенность использовал и что-то там за кого-то подписал, с творчеством связанное. Это пожилой человек, а внук его вроде грозился, что его убьет, так как юридически там не подкопаешься, и он, похоже, в Данию поехал…
В салоне все слышали, что говорит Алиция, а меня — нет.
— А как фамилия того внука? Ты знаешь?
— Поддерживаю, — сказала Алиция, значит, одобряла.
— Господи, да не знаю, это по женской линии, но зовут Арнольд, такое уж имя дали, очень энергичный мальчик…
— Погоди. А не Юзеф?
— Какой Юзеф?
— Племянник некоего Станковича.
Ханя растерялась:
— Мы знаем Станковича, прекрасный писатель, у него инфаркт был, но уже выздоравливает. Ни о каком Юзефе я не слышала, хоть, может, у него и есть племянник…
— Зато слышала о Арнольде, у которого есть дед. Сколько ему лет? Не деду, а внуку? Со скандинавской молодежью мог контачить?
— Ах, да, конечно. У них постоянные молодежные обмены, то по спортивной линии, то по учебной. И языки знает!
— Сделай нам приятное, разузнай, пожалуйста, как его фамилия, этого писательского внука! Значит, дед — писатель?
— Да, и его много переводят…
— Это уже второй, — едко заметила Алиция.
— Третий, — поправила я. — Пусть Збышек найдет фамилию этого Арнольда. Окажете Алиции услугу…
К счастью, через стенку Алиция не могла убить меня взглядом, даже если бы мои замечания ей не понравились. Ханя страшно обрадовалась, что есть шанс хоть как-то загладить свою вину. Совместными усилиями мы завершили разговор. Я вышла из комнаты подруги и столкнулась с ней на пороге салона.
— Неплохо придумано, — соизволила похвалить меня Алиция. — Я же говорила, что не нравится мне эта молодежная экскурсия.
Мне сразу полегчало. А затем и всем остальным, ибо прибыл сотрудник аспиранта Гравсена и забрал Юлию, чьи показания о последнем приеме пищи покойным оказались необходимы следствию. Позарез!
* * *
Господин Мульдгорд, с которым мы познакомились несколько лет тому назад в связи с убийственными происшествиями в доме Алиции, продолжал совершенствовать свое знание польского языка, пользуясь каждым удобным случаем. Однажды ему даже удалось провести долгий уикенд, то есть целых четыре дня, в Польше. Правда, в Свиноустье, где шведы, норвежцы, датчане и немцы численно превосходили поляков раз в двадцать, так как у них тоже были выходные.
С самого начала высокий гость подчеркнул, что находится у Алиции исключительно частным образом. Просто навещает старых друзей и заводит новых. В доказательство чего согласился участвовать в неком подобии скромного ужина, тем самым сразу дав нам понять, что пан Вацлав умер не от яда. Дополнительное удовольствие доставил нам тот факт, что в момент прибытия долгожданного гостя нежелательные персоны отсутствовали.
Продемонстрировав смешанные чувства, искреннюю радость по случаю встречи с давними знакомыми, Алицией, Эльжбетой и мной, а также огорчение в связи с печальным поводом данной встречи, он охотно отдал должное индюшкам, оставшимся со вчерашнего дня, а также с радостью приветствовал шампанское, за которым Стефан сгонял в мастерскую. Пробка выстрелила в потолок, и Алиция засияла от счастья при мысли об опустевшей морозилке. Тут же сам собой возник тост, прозвучавший одновременно на всех известных нам языках: «За здоровье покойного», после чего гость прочно водворился за нашим столом.
Господин Мульдгорд считался в своем ведомстве крупнейшим специалистом по Польше, ибо, во-первых, почти владел польским языком благодаря бабушке-польке, которая в детстве читала внуку полученную в приданое ветхую польскую Библию позапрошлого века. А во-вторых, благодаря блестяще раскрытому уголовному делу, к расследованию которого мы с Алицией и большой группой поляков имели некоторое отношение. Гость не упустил случая попрактиковаться в польском языке, однако так щедро уснащал свою речь древленизмами, что понять его можно было только с большим трудом и далеко не сразу. На неподготовленных слушателей его оригинальный стиль производил сногсшибательное впечатление, хотя я отметила и явное движение в сторону разговорного языка.
