— Да какой же секрет? — женщина поменяла на груди руку. — Бельишко я у него еще днем собрала. Понесла было домой, а он попросил повременить. Помыться к вечеру хотел. Чистюля дед, не то что некоторые. Ну, я пакет-то с бельем в лопухах у калитки и оставила. Наказала пихнуть туда и другую сменку, попозже все вместе и заберу. Чтобы не тревожить дедку. Он рано ложиться, а я могу и припоздниться. Этот пакет вместе с дедкой я и прихватила. Только немного не донесла.
Честно говоря, я не очень ей поверила. С какой стати раненому Иванычу беспокоиться о спасении грязного белья?
Баба Нюша неожиданно насторожилась и прислушалась.
— Никак голоса чьи-то?
— Потусторонние? — бесстрашно поинтересовалась Наталья, позволив себе ироничную улыбку.
— Ну да, — подтвердила женщина, мигом погасив Наташкин задор. — С той стороны вроде кричат. — Она махнула рукой в сторону улицы.
Теперь уже мы и сами слышали отдаленные, но массовые вопли ужаса, в которых преобладали женские голоса.
Огонь бушевал недолго, но жар был настолько сильный, что люди жались в кучку далеко за забором, не решаясь подойти ближе. Некоторые были с ведрами, совершенно ненужными в данный момент. В считанные минуты от избы деда Иваныча остались одни головешки. Именно они и стали предметом обозрения пожарников, в кратчайший срок прибывших по вызову кого-то из жителей деревни. Убедившись, что распространение огня другим строениям плюс лесу по причине значительной удаленности да мокрой погоды не грозит, пожарники добросовестно залили тлеющие головешки водой из болота. И никакой пены!
Причины возгорания первоначально назывались три: непотушенная сигарета, выпавший уголек из печки и неисправность электропроводки. Выяснив у словоохотливых граждан, что престарелый Иваныч никогда не курил и печку, начиная с апреля месяца, не топил (экономил дрова), командир пожарного расчета уверенно обругал неисправную электропроводку.
С чувством честно выполненного долга пожарные уехали, а народ и не думал расходиться. С болезненным любопытством, густо замешанном на страхе, поглядывал на центральную часть пожарища и негромко обсуждал случившееся. Уродливым шалашом торчали черные, не успевшие догореть бревна, да вызывающе демонстрировала себя уцелевшая печка с трубой. Поговаривали о судьбе, которую не обманешь и от которой не скроешься. Видно, колдуну на роду написано погибнуть в огне. Просто велика была его тяга к жизни, вот она и преподнесла ему подарок: хочешь наперекор судьбе жить, живи уродом. Если сможешь. Он смог. Жил, мучился болями душевными и телесными. И все равно ЖИЛ! Пока «там», наверху или внизу, неясно, это кому-то не надоело. Вывод переговоров односельчан был один, уже озвученный: от судьбы не уйдешь. Теперь остается только ждать загулявшего участкового с нарядом полиции и труповозкой. Интересно, найдутся у местной власти деньги на похороны останков колдуна или собирать придется? Кто-то выдвинул идею благотворительных взносов со стороны многоимущих сограждан.
Баба Нюша казалась невменяемой. Все знали ее непонятную жалость и привязанность к колдуну. Женщину тормошили, громко призывали «очухаться», ругали, сочувствовали — кто во что горазд, но она хранила стойкое молчание и незыблемость египетской пирамиды. Я не единожды похвалила себя за предусмотрительность. Еще на «вылете» из дома строго предупредила бабу Нюшу, чтобы ни словом не обмолвилась о чудесном спасении деда Иваныча, а заодно и своем. И сразу после заключения командира пожарных о неисправности электропроводки шепнула ей, бессловесной, что такая неисправность действительно имела место, но не как причина пожара, а как следствие.
Еще по пути к толпе собравшаяся с силами и мыслями Наташка на бегу делилась хаотичными мыслями о многочисленных возгораниях совершенно чужих владений, свидетелями которых нам с ней случайно довелось быть. Словно родились под знаком огненной стихии, но по неведомой причине не стали пожарниками. И все это здорово надоело. Если уж суждено в жизни пройти огонь, воду и медные трубы, то мы с ней явно застряли на первой ступени.
Я, как могла, уговаривала ее помолчать, но подругу словно прорвало. Она принялась обосновывать давно и не единожды перепроверенную жизненной, а зачастую судебно-следственной практикой аксиому: пожар — самое легкое и действенное средство для сокрытия преступлений. Бабе Нюше исключительно повезло, за что ей надо в пояс поклониться Наташке, табуретке, ну и, так и быть, моему правому колену…
Та к ничего и не сказав толпе, баба Нюша развернулась и побрела к своему дому. По дороге свернула к чахлой березке и вытащила из крапивы большой пакет. Надо полагать, с бельем. Мы с Натальей уныло плелись рядом, стараясь ступать по траве. Тропинка окончательно пропиталась дождем, и ее развезло. За нами увязалось несколько настырных деревенских баб, не оставивших желания добиться от нашей спутницы ответов на весьма дурацкие вопросы. Например, как ей теперь, бедняжке, жить без своего урода? Ведь от переживаний да скуки спятит. На всем-то готовом! Только и остается, бегать в церковь грехи замаливать. И ничего, что в ней еще ремонт. Батюшка все равно службу ведет. Тут же вперемешку следовали жалобы на собственные проблемы с деньгами и здоровьем — плохо завуалированные советы, куда бабе Нюше следует направить свои силы и средства сыночка Мишеньки. Чтобы, значит, не спятить. Процесс изложения жалоб был состязательный, но смысл один и тот же.
К моему удивлению, Наталья не предприняла ни одной попытки разогнать надоедливых бабенок. Это попробовала сделать я, но не тем тоном и не теми словами. Куда мне до Наташки! Вежливо попросив троицу сопровождающих (четвертая отстала) оставить бабу Нюшу в покое, нарвалась на такое… Оказывается я, хромая на одну ногу нахалка, отнимаю чужой хлеб, притворяясь немощной и обезноженной. И надо еще проверить, не я ли подожгла конкурента.
— У вас на плите молоко убежало, — полуобернувшись, спокойно и равнодушно бросила Наташка в адрес нападавших и потянула меня, вынужденную притормозить, за собой. Я удивилась столь простому способу ликвидации противниц. Классическая и одновременно классная фраза! Помнится, мои дети были в восторге от этого словесного отвлекающего маневра Карлсона, заготовленного для фрекен Бок. Команда сопровождения, встревоженная сообщением, сразу остановилась.
По мере приближения к дому, баба Нюша постепенно распрямлялась, ее шаг становился уверенней. Она даже позволила себе перекинуться с нами парой ничего не значащих фраз. О том, что дождик не то чтобы кончился, но и не идет. Так, какая-то мокреть болотная. А синоптики обещают летом убийственную жару. Мы с оптимизмом поддакнули, пообещав пережить все выкрутасы погоды. Климат меняется, пора привыкать.
Намереваясь войти со двора, не сговариваясь, прибавили прыти, распугав десяток кур и ошалевшего петуха, едва не взлетевшего Наташке на голову. Вовремя отмахнулись. Сначала она, за ней я. Подкидной дурак в перьях! Испуг за деда Иваныча возник стихийно. А вдруг с ним… что-то не то. Мысли о трагичном исходе сразу оборвали — не накаркать бы.
Не накаркали. Дедка по-прежнему спал, не меняя положения. Под равномерное тиканье будильника. Судя по сухой марлевой нашлепке на ране, она не кровоточила. Окна оставили занавешенными. Баба Нюша закрыла на засовы все двери. На цыпочках мы отправились в кухню, удовлетворенные ее заявлением, что Иваныч с лекарства теперь два дня проспит, не меньше.
— Значица, так! — довольно уверенно начала я и умолкла, взглянув на бабу Нюшу. Женщина на глазах постарела лет на двадцать.
— Значица, как? — поторопила меня с продолжением подруга, и я, словно от толчка, заговорила совсем не о том, с чего собиралась начать. Первым делом уверенно объявила, что баба Нюша нашла раненого в избе.
— Ага, — с иронией подтвердила подруга. — Там у него была такая же погода, как и на улице — дождь и слякоть. То-то он прибыл весь в грязи.
— Правильно, в избе, — не понимая важность этого заявления, подтвердила баба Нюша. — Я у калитки пакет с бельем не нашла и пошла к двери, Думала, там пакет-то. Глядь, а дверь открыта и внутри вроде кто стонет. Вошла. Дедка лежал лицом вниз, а рядышком этот пакет, будь он неладен. Я закричала, а Иваныч медленно так сказал:
«Домой к себе унеси. Скорее». И разом обеспамятел. Ну, я его на спину, пакет в руку и сюда. Только по дороге пришлось белье бросить.
— Хочу вас порадовать, — милостиво объявила я. — Вне сомнений, убийца не знает, что дедка жив. Более того, не знает, кто и когда его спас! Слава дождливой мокрети!
— Воистину слава! — эхом отозвалась Наташка.
— Слава тебе, Господи! — сурово поправила баба Нюша. Мы присмирели и перекрестились. — А причем тут мокреть-то? — она с недоверием смотрела то на меня, то на Наташку.
