– Вот она, моя скромная обитель, – с нескрываемой гордостью провозгласил хозяин.
Жилище, если начистоту, и впрямь оказалось скромным: малюсенькая комнатушка, отделанная на деревенский манер – крашеные стены, беленый потолок, дощатый пол, только слегка прикрываемый самотканой половицей. На стенах – старинные фото в рамках, черно-белые, но подвергшиеся цветному ретушированию.
Старинная кровать с круглыми металлическими набалдашниками, украшенная кружевным покрывалом и расшитыми, уложенными одна на одну подушками. И лишь современный плазменный телевизор выбивался из общего ряда, нарушая единство и гармонию «музейного» интерьера, производя впечатление инородного тела, лишнего здесь элемента.
Все меньше и меньше верилось мне в несметное богатство Онуфрия, и все больше и больше меня интересовало происхождение благополучия бабы Глаши. Как простая уборщица могла вести гламурный образ жизни? Не на ворованных же скрепках так приподнялась? Как бы узнать источник ее богатства? Онуфрий с огромным удовольствием играет роль успешного предпринимателя и раскрывать карты явно не собирается. А без этого вся затея – коту под хвост. Только зря подвела себя под уголовную статью, причинив человеку вазой тяжкие (хотя все же надеюсь, что не очень) увечья.
Но делать нечего – будем играть роль до конца. Широко улыбнувшись хозяину, я достала из сумки бутылку дорогущего коньяка, которым снабдил меня предусмотрительный Вовка. Конечно, поить напитком богов сидящего передо мной представителя животного царства – все равно что усыпать дорогу хрюкающего парнокопытного первоклассным бисером, но нам ведь не было известно заранее, с кем придется иметь дело. А то бы и дешевой водочкой обошлись.
Но сейчас это уже не важно. Важно другое. Если я все правильно рассчитала, то Онуфрий – большой любитель выпить. А как известно, подобным людям, чтобы захмелеть, достаточно пробку понюхать. Так что довести его до кондиции труда не составит.
В этот раз интуиция меня не подвела.
– Ты пойми! – изрядно заплетающимся языком произнес собеседник, поднимая вверх указательный палец, когда мы позднее сидели за нарядно убранным кружевной скатертью столом, – я ведь кто?
– Кто? – поинтересовалась я, но мужчина меня, кажется, и не услышал.
– Я крестьянин! Это все, – он презрительно втянул воздух сквозь неплотно сомкнутые зубы и обвел руками бедный интерьер, – мне даром не нужно. Это все сеструха моя придумала. Приехала как-то и говорит: «Сколько можно в нищете жить? Неужто не хочется человеком себя почувствовать? Ну и…»
– Что – и? – растолкала я засыпающего Онуфрия. – Что потом-то было?
– А что было? – едва разлепив глаза, произнес он. – Ничего не было. Магазин вот этот я открыл. Разбогател, и все такое…
– А давай еще по одной! – лихо предложила я. Стоит ли говорить, что мое предложение нашло самый положительный отклик?
Сама я не пила. Еще раньше, войдя в комнату, я оценила тактическую обстановку и обнаружила на подоконнике одинокую герань – неизменный атрибут практически каждого сельского жилища. Неподалеку от нее я предусмотрительно и разместилась. Благо небольшие размеры комнаты позволяли без труда это сделать, не вызывая подозрения. Будучи барышней нежадной, щедро делилась я с цветком продукцией французского коньячного завода – в конце концов, когда ему еще так повезет?
Поэтому теперь, наблюдая, как остатки и без того не очень здравого рассудка покидают ясные очи собеседника, я оставалась совершенно трезвой, чего, подозреваю, не скажешь о герани.
Теперь главное – не переборщить и вовремя поймать кондицию «клиент созрел для разговора», не допустив следующей стадии, именуемой в народе «и лыка не вяжет». В данный момент Онуфрий находился на промежуточном этапе: еще чуть-чуть, и из него ровным потоком хлынут откровения. Но если переборщить и дать лишку, мужика свалит тяжелый богатырский сон.
«Только бы не перестараться!» – Фраза отбивалась у меня в висках тяжелыми молоточками. Словно мантру, повторяла я ее снова и снова, и вселенная великодушно откликнулась на мой призыв.
Опрокинув еще одну рюмку коньяка, мужчина подпер кулаком щеку и, уставившись мутными глазами куда-то в пустоту, пустился в воспоминания.
Нетрезвая память увела моего собеседника в те далекие времена, свидетельства о которых хранятся лишь на берестяных грамотах летописцев да в умах таких же, как он, пожилых людей. Оно и понятно: приятно вспоминать себя в молодости, преисполненным надежд на светлое будущее. Тогда, как известно, и деревья были большие, и волосы не тронуты сединой, и весь мир казался открытым и перспективным.
– А ты знаешь, что мы с Глашкой близнецы, значится? – Старик стукнул кулаком по столу, от чего стоящие на нем рюмки жалобно звякнули. – Только родились мы с ней в разные дни.
– Как это? – удивилась я.
– А вот так! – усмехнулся Онуфрий. – Мамка моя мною-то разрешилась до полуночи, а Глашку апосля слегка родила. Вот и получилось, что даты у нас в метриках разные записаны.
– И как же вы выкручивались? – полюбопытствовала я. – Как день рождения праздновали? Неужели два дня подряд гуляли?
– Эх, девонька, – горько усмехнулся Онуфрий. – Какой там день рождения? Ты о чем? Разве ж их кто отмечал нам? Нет! – Старик уронил голову на стол, и я испугалась, что он сейчас захрапит.
– Эй, – потормошила я его.
– А? Что? – Мужчина таращил глаза, явно не совсем понимая, где он и что происходит.
– Ага, ну так вот. Жили мы мало что бедно, так в строгости страшной. Шаг влево, шаг вправо… Батька у нас шибко сердитый был – как что, сразу за ремень хватался. А Глашка… Глашка – она будто не из нашей семьи. Бывало, глазищами так сверкнет, что даже у отца руки опускаются. «Убегу я, Онуфрий, – часто мне повторяла. – Убегу. По-другому жить буду, богато, счастливо». Я ее, конечно, отговаривал. Ну, какое богатство, откуда? Добро бы красавица, а то так… Вон Сенька Безногий (ногу-то он на «железке» потерял) посватался. Чем не партия? А что инвалид, так и что? Непьющий, работящий, пенсия опять же положена от государства. Но нет! Наша Глаша для другой, вишь ли, жизни предназначена. И ведь добилась своего! Но ты не подумай! – Мужик строго погрозил мне пальцем. – Сеструха у меня что надо! Другая бы уехала – и поминай, как звали, но Глашка меня никогда не забывала, не бросала. Через нее, считай, и у меня жизнь-то наладилась.
– Как это? – Мои уши, вытянувшись, увеличились в размерах сантиметров на десять.
Дед Онуфрий задумался и уставился на меня так, будто впервые видел, явно обдумывая, можно ли мне доверять. Еще одна рюмка коньяка сделала свое дело: мозг расслабился, и сигнал тревоги, если и звучал где-то, то наверняка на самой периферии сознания.
– В общем, – старик придвинулся ко мне ближе, обдав перегарным ароматом, – задумала Глашка замуж выйти. Да не просто за абы кого, а чтоб за богатого. Ну, по тем временам какое богатство – квартира да стенка германская. И ведь удалось! Подцепила сеструха в городе какого-то малохольного с квартирой. Мебеля уж потом, правда, сама покупала. Недолго они прожили – парень больной какой-то оказался, так что быстро сеструху от себя избавил, оставив ее одну в шикарной двухкомнатной квартире. И вроде бы все хорошо складывалось: на заводе Глашка работала в цеху, до начальника смены доросла, в очередь на машину встала. А тут бац – и «перестройка». И все пошло прахом. Деньги накопленные «сгорели»: не то что автомобиль, пары сапог купить нельзя. А тут еще и завод закрыли, всех по домам распустили. А кушать-то хочется, да и не привыкла сеструха моя без дела, значится, сидеть. В общем, устроилась она уборщицей к одному предпринимателю. Он сейчас сильно поднялся: Петров Сергей Павлович, может, слышала?
Я кивнула, надеясь, что пьяный старик не услышит бешеный стук моего сердца.
– И вот там-то и случилось событие, которое, как говорится, развернуло Глашкину жизнь на сто восемьдесят градусов. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, – продолжил Онуфрий. – Временя тогда были, помню, лихие. Что ни день, то сообщение о новом убийстве. Предпринимателей что твоих куропаток отстреливали. Вот и до Петрова этого, значится, добрались. Оно и понятно, он, как мне сеструха говорила, не так чтобы уж прям закон уважал. Уж что там у него случилось, чего он не поделил с кем, я того не знаю, не ведаю. Только наехали на него ребята серьезные, бандиты непростые. Сначала просто претензии кидали, а затем и с оружием в офис пожаловали. Случайно ли или специально, но началась перестрелка. И так получилось, что сеструха моя Петрова-то этого собой от пуль и защитила. О как! Мне-то она призналась, что споткнулась неудачно, но ему, конечно, правду не раскрыла: олигарх ейный по сей день думает, будто она своим телом любимого начальника прикрыла.
Онуфрий хмыкнул.
– Это Глашка-то! Да чтобы сеструха! Да ни в жисть! Но и тут Глашке шибко повезло – удачливая она баба уродилась, не то что я. Пуля прошла навылет, как потом врачи сказали, жизненно важные органы не задела. Токма Петров этот шибко благодарный сделался – осыпал сестру горами золотыми.
