— Вы достали этот план? — спросила Ева осторожно.
— Мне год до пенсии. Была такая мысль, была… Купил бы домик у моря, маленький, мне много не надо. Да на плане не улетишь, а кабы нашли у него — мне хана.
— Почему вообще зашел разговор на эту тему?
— А кто его знает. После суда, когда, значит, на доследование отправили, очень он заволновался. Я ему говорю, не нервничай так, тебе еще сидеть и сидеть, да и то не беда, когда-нибудь же будет приговор, а ты уже, считай, и отсидишь все в предвариловке. Ну, он и говорит, нет, мол, мне надо спешить, достань мне план тюрьмы, я тебе заплачу. Много.
Ева с облегчением вздохнула. Она не могла в разговоре спросить, какой план. Это мог быть план чего угодно.
— А допустим… Допустим, что вы бы решились на это. Где бы вы его взяли?
Надзиратель молчал. Он смотрел мимо Евы, глаза его уже не бегали, они застыли, словно выжидая.
— Я человек в этом деле посторонний. — Ева чуть тронула надзирателя за рукав. — Я могу вести его дело, но за порядки в тюрьме я не отвечаю, как и за побеги заключенных, мне просто по-человечески интересно. Давайте подружимся на пять минут, вы мне скажете, где бы взяли этот план, а я потом забуду наш разговор, мне чужих проблем не надо.
— Я работаю здесь двадцать лет, — сказал наконец после долгого молчания надзиратель, — много чего видел. Эту часть тюрьмы — во-он, где следственный изолятор и хозяйственный двор — два раза перестраивали, второй раз все меняли, и сантехнику, и отопление. Народ был в основном посторонний, но сработали плохо, что в первый раз, что во второй. Есть недоработки, то тут потечет, то там. Вызываем их, охламонов, а что толку? Прачечная вообще теперь не работает, сломалась, а на ремонт денег нет, в городскую при больнице возим.
— Спасибо, — сказала Ева неожиданно для надзирателя. Она словно потеряла всякий интерес.
В машине Ева посмотрела на часы. Пока доедет до управления, рабочий день кончится и Волкова, конечно, там не будет.
«Этот лишнего не пересидит», — подумала она и поехала к нему домой.
Дверь ей открыла небольшого роста пожилая женщина. Ева путано объясняла, зачем ей нужен Волков, женщина смотрела на нее снизу, приоткрыв рот. Потом словно очнулась, распахнула дверь и засуетилась. Еву пригласили войти, забрали у нее куртку, сказали, что разуваться не надо, подтолкнули в ванную, дали полотенце и сказали, что через пять минут будут оладьи с вареньем.
Ева ошарашенно смотрела на себя в зеркало в маленькой и захламленной ванной. Потом помыла руки и тихо вышла. Из коридора была видна кухня, маленькая женщина стояла спиной к Еве и хлопотала у плиты. Ева пошла, стараясь ступать неслышно, в комнату. Комната была вся в салфеточках, маленьких декоративных вазочках с искусственными цветами, в плетеных кашпо, отовсюду свешивались разнообразные зеленые растения, весь подоконник был уставлен кактусами в горшочках. Из комнаты вела еще одна дверь, там, вероятно, была смежная комната. И оттуда раздавались странные звуки, как будто кто-то через одинаковые промежутки времени спускал большой и хорошо надутый резиновый матрац. Ева подошла посмотреть.
Волков сидел на небольшом коврике на полу, голый по пояс, подогнув под себя ноги и положив руки на колени. Лицо его было поднято кверху, глаза закрыты. Он равномерно вдыхал и выдыхал воздух, шумно и глубоко. Потом он закрыл лицо ладонями, провел ими, словно смывая что-то с лица, и открыл глаза. Несколько секунд он смотрел на Еву неподвижным взглядом. Потом взгляд его стал осмысленным и вдруг испугал Еву мгновенно появившейся ненавистью.
— Привет, — сказала Ева. — Я так подумала, что ты не задержишься на работе, а у меня важное дело и времени мало…
Волков сидел не шевелясь и не моргая. Потом мышцы на его груди и животе пришли в движение, равномерной рябью сверху вниз.
— Это действительно ты? — спросил Волков. — Или мне мерещится?
— Я только что из СИЗО. Слушай, а можно мне разуться, а то твоя мама…
Волков, не выпрямляясь, подполз по полу к Еве и взял ее ногу за щиколотку. Ева подняла ногу, он расстегнул застежку и очень осторожно снял ее ботинок на небольшом каблуке. Потом посмотрел на нее снизу с таким собачьим страданием во взгляде, что Ева быстро наклонилась и стащила второй ботинок сама. Волков встал, взял ее ботинки и вышел из комнаты. Ева оглянулась. Комната была небольшой и почти пустой. Спал Волков на узком и тощем матрасе на полу, несколько ковриков заменяли, вероятно, стулья. В углу на тумбочке стоял дорогой телевизор, а рядом отменная музыкальная техника. На стене висел плакат в полпростыни с огромными красными иероглифами на белом фоне.
Эта комната испугала Еву. У нее еще была надежда, что меркантильная дурь Волкова со временем пройдет. Но комната говорила, что перед ней человек цельный, хорошо понимающий, что ему надо в жизни. Ева поздравила сама себя с затеянной игрой в дело Курина: перед Волковым нельзя раскрываться, а если судьба его пропустит по профессиональной лестнице вверх, таким, как Ева, придется просто уйти из органов.
Ева вышла в большую комнату и с удовольствием уселась на диван у круглого стола с вышитой скатертью под большим круглым абажуром. Тикали неспешно и уютно старинные ходики. Волков принес чай.
— Я говорила только что с Куриным, дело у него, конечно, гиблое. Я думаю, надо помочь человеку.
— А я что говорил! — Волков стал есть жадно, у рта краснело варенье.
— Понимаешь, Волков… — Ева все еще не была уверена, что поступает правильно, поэтому медлила. — Дело такое…
— Ладно, ты у нас принципиальная и ответственная, давай я скажу, что надо с этим Куриным делать, а ты головой кивай, на всякий случай. Ну, например, можно раскопать много интересного частным образом на его руководителей и подоить их немного. Но это под вопросом, вдруг разнервничаются. Еще, например, можно помочь Курину выйти на волю, тут финансовая выгода сразу и наверняка, а его потом пришьют свои, и все.
— Считай, что я киваю, — сказала Ева, глядя внимательно Волкову в лицо.
— Не смотри на меня так, меня это раздражает. Значит, что делаем? Будем вести его на освобождение под залог или на побег?
— Побег, — сказала Ева чуть слышно.
— Вот и ладушки. — Волков, довольный, прижмурился по-кошачьи. — А у меня к тебе пара вопросиков назрела, так сказать, по-дружески побеседуем. Мне тут Гнатюк показал результаты обследования у психолога. Плохие результаты, скажем прямо, никудышные… Получается, что я — тип крайне неуравновешенный, с комплексами и вообще не на своем месте.
— А… это, — Ева слегка улыбнулась, — психолог сработала… Она ничего, профессионал, меня сразу раскусила. Я профессионально опасна, знаешь?
— Да я ведь к чему веду. Она использовала в своей докладной некоторые факты. Вроде как вы друзья с ней?
— Да, она мне симпатична, и что с того? Волков, спроси прямо.
— Она написала о несоответствии природы… как же там… природы моих увлечений восточными единоборствами и выбранной профессии. Вроде как получается, что, имея профессиональные навыки в одном, я не должен работать в другом. Я должен быть абсолютно неагрессивен.
— Ты не можешь сознательно применять свои навыки для нападения и вообще нападать первым, это имеется в виду?
— Да, а в силу профессиональной необходимости мне нужно иногда применять силу, потом она намекнула на отклонения… короче, она написала, что у меня должны быть в этой связи некоторые отклонения, например трупобоязнь или неоправданная жестокость. Вот я и подумал.
— Что я рассказала про морг? Нет, Волков, такие темы мы с ней на досуге не обсуждаем. У нас есть о чем еще поговорить. Просто она профессионал, поверь в это, и все.
Волков смотрел пристально, не мигая. Верхняя губа у него приподнималась, когда он забывался. Ева чувствовала, что он не верит, ищет в ее лице малейший намек на насмешку или жалость. Она вздохнула и посмотрела на него грустно-грустно.
Однажды утром, разглядывая сквозь кружевную занавеску бледный октябрьский день, Стас подумал, что умирает. У него отекли руки и ноги, дышать стало тяжело, живот раздуло.
Наталья, стоя над Стасом и откинув толстое одеяло, смотрела на него жалостливо, называла «лапушкой», обещала баньку.
Стас выполз из кровати с трудом, натянул махровый халат, посмотрел в окно, как дымит небольшой бревенчатый домик неподалеку.
— Мне плохо, — сказал он тоскливо.
Наталья велела охраннику отнести Стаса в баньку, что тот и сделал, перекинув его через плечо. Стас охал и постанывал. В баньке его положили на лавку. Закрывая глаза, Стас начинал плыть в пространстве — так у него бывало от некоторых слабых наркотиков. Он услышал, как кто-то задирает халат и проводит ласково по ягодицам.
— Не надо, — сказал Стас неуверенно, — я все равно умираю.
Большая белая лошадь пришла и стала рядом. Его продолжал гладить сзади кто-то мягкий и хороший, потом чуть подвинул ногу и пробрался рукой к интимным местам. Лошадь приподнялась над полом, Стасу показалось, что она подвешена над ним, что из угла смотрит знакомый глаз кинокамеры и кто-то входит в него, почти нечувствительно, но неудобно… Кто-то холодный.
