А! Вот, пожалуйста, смета, вот акт приемки, как полагается.
— А план?
— План… Извините, конечно, попачканный, ребята, знаете. А это — подвал под прачечной. Вы из-за прачечной, так же, пришли? Я сразу говорил, что там все трубы надо менять, все, не латать, а менять.
— Вы знаете, мне понадобятся копии всех этих документов.
— Уже третий раз кому-то нужны копии этих документов, я в третий раз говорю: ксерокс — за углом! Обед у меня — в час! До часа бумаги вернуть. Спасибо, что вы хоть судом не пугаете.
— Пожалуйста, — сказала Ева.
Ева положила на свой стол ксерокопии, Волков сел рядом.
— Смотришь, запоминаешь, опять смотришь, опять запоминаешь, и так до тех пор, пока не впечатается. Пока не станет появляться четкой картинкой, когда закроешь глаза. — Ева выложила три листка рядом. — Это следственный изолятор, это… по-моему, выход во двор для прогулок… да, отсюда. Здесь — прачечная, здесь и здесь я карандашом нарисовала смотровые вышки.
— Какие у тебя духи? — спросил Волков.
— «Ле дэрнье бэзэн», а что это вдруг?
— Очень горький запах.
— Последний поцелуй, наверное, такой и есть. Не отвлекайся.
— Мне показалось, что и ты не в себе. Хочешь, я тебе сделаю массаж небольшой, от головной боли очень помогает.
Волков, не дождавшись ответа, встал и положил руки Еве на плечи.
— Знаешь, — сказал он задумчиво, — человеку очень легко свернуть голову и сломать шею. Важно здесь правильно взять голову руками и правильно приложить усилия. Если ладони уже уложены, — Волков обхватил голову Евы правой рукой у виска, левой накрыл ухо, его большой палец оказался у Евы под подбородком, — то сначала легко, без усилия, поворачиваешь голову слегка набок, а потом резким движением обеих рук в сторону и чуть вверх!
Ева вцепилась в его ладони, царапая до крови ногтями. Ей удалось расцепить руки Волкова, она отвела их в сторону и повернулась. Волков смотрел мимо нее, напряженно, застыв с поднятыми руками, как будто еще обхватывал чью-то голову.
— Волков! Волков, почему ты меня так ненавидишь?
— Трудно объяснить, но наступает такой момент, когда ты слышишь хруст, знаешь, такое бывает, когда разделываешь курицу, не ломая кости, а разрывая поворотом у соединений… А вообще, я тут подумал, — Волков очнулся, забрал стул и сел к себе за стол, — нам не обойтись без помощника изнутри. В смысле, хоть один свой охранник в тюрьме да нужен, как ни верти.
Ева смотрела на Волкова с ужасом. Она с утра была под впечатлением встречи, сердце сладко обмирало в груди и мешало работать и думать. И сейчас, отрезвляя, чувство опасности сменилось тошнотой, так бывало, когда она очень пугалась.
— Не делай так больше, Волков, — сказала Ева тихо.
— Я обещал, что ты будешь любую шею ломать, должен же я тебя обучить! А насчет ненависти… Я бы тебе сказал, да ты меня не поймешь.
— Ты что, злишься на меня за морг? Ты мне начинаешь надоедать, не испытывай мое терпение.
— Ты никогда не пробовала просто подчиниться мужчине, не думать, не размышлять, а просто делать, что он скажет?
— Я собираюсь это попробовать на днях, о результатах доложу, если тебе это интересно, но могу сказать и сейчас, что это только постельный вариант. И только его я и хочу пробовать. Остальные варианты подобной подчиненности меня не интересуют. Ты удовлетворен?
— Вполне.
— Ну тогда, если ты меня действительно понял, я хочу кое-что добавить. — Ева подошла к столу Волкова и села на него. — Ты считаешь, что мы собираемся удовлетворить свои шкурные интересы, влезая в это дело. А я считаю, что мы просто восстанавливаем справедливость, и все. Не перебивай! Потом поймешь, чуть позже. Моя совесть чиста, и если ты думаешь, что сядешь мне на шею после этого, то ты глубоко ошибаешься. Нет у меня в этом деле шкурных интересов, нет, и все!
— Не ори ты так, здесь еще нет микрофонов, я надеюсь!
— И если ты спросишь, что я тогда с тобой здесь делаю, то отвечу. Ты — тешишь себя предчувствием денег, а я — использую тебя. И попробуй после всего сказать, что я тебя обманывала!
— Ладно, ладно, я все понял, успокойся.
— Чтобы я успокоилась, попробуй с этой минуты называть меня по имени отчеству и на «вы», я все-таки твой начальник, и мне так удобней!
Волков посмотрел на часы и вдруг схватил Еву за волосы на затылке, притянул ее голову близко к себе. Он приблизил лицо к ее лицу так близко, что Ева почувствовала запах и жар его кожи, сухие губы спокойно царапнули ее рот, почти не касаясь его. Потом он отпустил волосы, встал, опять посмотрел на часы.
— Все, минута прошла. Извините, Ева Николаевна, за мое поведение, больше этого не повторится.
— А по физиономии!.. — Ева ошарашенно потирала шею.
— Как прикажете, Ева Николаевна! Можете и по физиономии, только без обид, ладно? Я еще плохо стреляю. А вы никудышний боец.
Стас Покрышкин в сытом одурении пробовал сосредоточиться на игре в карты. Наталья играла азартно, с повизгиванием и обидами. Играли вчетвером. Еще были молчаливая и неулыбчивая горничная Матрешка, как ее называла Наталья, и охранник, обтиравший быстрым движением руки небольшую бородку, когда выигрывал или когда карта шла.
Стас разглядывал пристально лица сидящих, в сотый раз жалея об отсутствии камеры. «Какая натура, нет, до чего я свою жизнь довел, вот они, лица! Это же Россия, честное слово, захочешь — не найдешь специально. Пора… Пора взяться за серьезное кино, по фестивалям поездить, или я не мастер?!»
— Не лови ворон! — кричала Наталья, они играли парами. — Проиграем, отшлепаю! У него попочка такая! Мяконькая, нежная, не мальчик, а зайчонок!
«Это ведь про мою задницу, — подумал отстраненно Стас. — А может, я умер, меня пристрелили тогда эти… двое панков, и вот я в раю, такой русский рай — или ад. Расплачиваюсь за свои грехи, за свои диеты и вегетарианство. А и грешен, чего говорить!»
Стас зевнул от души.
— Ты мой сладкий! — сказала Наталья, углядев все его зубы. — Попей кваску! Ядре-е-ный!
«А может, и не про мою… Это вполне может быть кто-то другой, не я. Или я — но в другом измерении, все люди здесь другие. Наталье пятьдесят лет. Кто это сказал? Кто-то сказал… Тогда она оборотень. В той моей жизни она была бы дряхлой горбатой старухой. Я был стареющий придурок, а здесь зайчик. Оборотень. Ангел Кумус ее бы… Или нет?»
— Ну куда ты короля козырного бросил! — кричала Наталья, разрумянившись, сердито. — Нет, ты сразу скажи, не хочешь играть — вольно тебе!
Стас побрел в кухню.
Он перестал спать ночами. Лежал, прислушиваясь к странным звукам деревянного дома, к приглушенным разговорам охраны на улице. Вчера, например, шел дождь, тихий такой, незлой. К утру, когда темнота начинала медленно рассеиваться, глаза Стаса как раз начинали слипаться, а в шесть уже приходила Матрешка на кухню, шустрая и тихонькая, как мышка. К семи подъезжала машина за хозяином, Стас ни разу его не видел. Он специально не подходил к окнам, он не хотел ничего знать об этом человеке, он очень его боялся. К десяти приезжал небольшой фургон, в дом заносили коробки с продуктами, Стас вставал. Днем он бродил по дому сонный, плохо соображая, к одиннадцати часам принимал первую стопочку водки с неизменным поцелуем Натальи, и начиналась еда.
Сегодня, например, Стас заметил, что предметы вокруг него стали другие. У них пропали конкретные очертания, незаметны стали углы. Своими краями стулья, шкафы, пузатые табуреточки, кошки над камином словно растворялись подмоченной акварелью в пространстве комнаты. Огонь больше не резал глаза, сумерки подкрадывались в окна так естественно, что граница дня и вечера исчезала. Стас не мог уже быстро и нервно повернуться на испугавший его звук. Сначала он вел глазами в ту сторону, откуда прозвучало что-то опасное или интересное, потом уговаривал голову и тело развернуться и поучаствовать.
Ева металась по квартире, перекладывая вещи с места на место. Она ждала Володю. К десяти вечера она устала ждать, облилась в ванной холодной водой, закуталась в простыню и умостилась в большом старом кресле думать. Ева шла по территории тюрьмы, представляя все, что ей может встретиться, забытые места в ее мысленном кино темнели неопределенными дырами. «Если пройти с прогулочного двора не в тот коридор, по которому разводят подследственных, а в другой, чуть налево… попадешь в маленький аппендикс, из которого лестница на второй этаж, потом выше… а потом! Сразу же лестница на чердак. Кто увидит на крыше? Предположим, я иду налево… — Ева повернулась в кресле налево. — Оттуда ближе всего к ограде внутреннего двора. Он не пойдет со мной на крышу. Ни за что. А если я скажу, что это я пришла за ним?»
В дверь позвонили.
Ева всегда подходила на поздние звонки к двери неслышно и становилась чуть сбоку.
— Кто? — спросила Ева, уже почти зная, кто это.
— Лучше не открывай, — сказал за дверью Володя, — а то я тебя съем!
