– Короче, – велела я, – быстрее говори, при чем тут Барсукова.
– Так ведущая мило поинтересовалась: «Где вы одеваетесь?» А Алка ответила: «Этот костюм шила Нелли Королева». Ну…
Я не стала ожидать конца фразы, шлепнула трубку на рычаг, тут же схватила ее вновь и через пару минут услышала голос Аньки:
– Алле.
– Ань, это Вилка, позови мать.
– Не могу.
– Почему?
– Она еще норму не выдала.
– Ладно, сейчас приеду.
– Хлеба купи, – не растерялась Анька, – пачку масла и пельменей, жрать хочется.
Спустя час я грохнула на пол в их прихожей два туго набитых пакета и спросила:
– Одного не могу понять, отчего вы в магазин не сходили?
– Некогда, – пояснила Анька, роясь в шуршащих упаковках. – Ясно, пельмени варить умеешь?
– Эка невидаль, – фыркнул ребенок, – зафигачить их в кипяток, и все дела. Ты зачем «Киндер-сюрприз» купила?
– Вам в подарок.
– Больше не делай этого, – серьезно заявила Анька. – Они жутко дорогие, яйца шоколадные, рублей по двадцать небось брала.
Это еще одно непонятное явление в семье Барсуковой. Детей здесь никогда ни в чем не ограничивали, их комнаты, между прочим, завалены игрушками и одеждой. А вот поди же ты, выросли совсем неизбалованными.
– Давай, Нюша, разводи кипяток и фигачь пельмени, – приказала я и пошла по коридору.
– Ты куда? – испугалась девочка.
– К матери.
– Ой, не ходи, она еще норму не выдала!
Но я уже распахнула дверь. Ответственная Алка пишет каждый день по пятнадцать страниц. Что бы ни случилось: пожар, землетрясение, наводнение… Барсукова все равно выдаст на-гора норму. Правда, она всегда врет читателям и журналистам, что является только переводчицей милейшей англичанки Норы Бейтс. Но я-то знаю, кто кропает до противности сладкие книжонки.
Кстати, пожар у них недавно был. В доме жутко старый лифт, вот и полыхнуло в машинном отделении. Слава богу, дети были в школе. Как только до Алки дошло, что здание может сгореть, она сунула под мышку рукопись недописанного романа и, пинками подгоняя собак и кошек, вылетела во двор.
А теперь представьте картину. Все жильцы высыпали на улицу, одетые по-зимнему, с чемоданчиками. Умные люди прихватили деньги, документы, драгоценности… Алка же оказалась на холоде в окружении своих животных, с какой-то «Вечной любовью» под мышкой. Она даже не догадалась вытащить из шкафа шубу. Схватила с вешалки первое, что подвернулось под руку: плащевую куртенку Женьки. И это все! Нет, вру, в карманы куртешки она запихала хомяков, крыс и жабу. Пока пожарные пытались справиться с огнем, а настоящие женщины с громким визгом лишались чувств, падая на руки к мужикам, Алка забилась в пожарную машину и лихорадочно дописывала норму, ей предстояло наутро тащить рукопись в издательство. Барсуковой даже не пришло в голову, что можно позвонить и сказать: «Ребята, сегодня не приеду, у нас пожар был!» Нет, раз обещала, значит, обещала, и ничто не должно помешать.
– Что надо? – рявкнула Алка. – Отвяжитесь, я только на девятой странице.
– Дай мне фиолетовый костюм от Королевой! – потребовала я.
Не поворачивая головы, подруга крикнула:
– В коридоре, в шкафу.
Я закрыла дверь. Вот так! Даже не поинтересовалась, кому и зачем нужна эксклюзивная, отвратительно дорогая шмотка. Хотя Барсукова небось и не помнит, кто у нее сейчас гостит.
Я нашла шкаф, вытащила костюм и натянула поверх брюк мягко шуршащую юбку. Так и есть, велика. У меня сорок четвертый размер, а у Аллы полный сорок восьмой. Отлично, путь к модной портнихе открыт, только ехать туда придется завтра, сейчас уже шесть, наверное, мадам Королева в театре или на банкете, а может, на фуршете… Милейшая Нелли скорей всего ведет светский образ жизни.
На кухне я слопала тарелочку совершенно разварившихся пельменей и сказала:
– Не умеешь ты, Анька, пельмени варить, вон все полопались.
– Ну и что, – хмыкнула девица, – тебе не вкусно?
– Нормально.
– Вот и хорошо, – резюмировала Анька, – главное – не внешний вид, а суть, душа!
«Интересно, где она у пельменей?» – подумала я и взялась за телефон. Как там Никитка? Может, принести чего надо, лекарства, еду.
Услыхав мой вопрос о здоровье Федулова, медсестра неожиданно сказала:
– Сейчас Дмитрия Кирилловича дам, он как раз дежурный.
В трубке послышалось шушуканье, и знакомый молодой голос осторожно поинтересовался:
– Кто спрашивает о Федулове?
– Виола Тараканова, его учительница, если помните, Дима, я была у вас, Никиточка пришел в себя, вот…
– Федулов скончался.
Я чуть не выронила трубку.
– Когда?
– Время смерти семнадцать десять.
– Но… как же? От чего? Он же пришел в сознание…
– По телефону таких справок не даем.
– Погодите, Дима, – заорала я, – вы ведь дежурите?
– Да.
– Сейчас я приеду.
– Хорошо, – спокойно согласился врач, – подниметесь на третий этаж в 323-ю комнату.
Чувствуя, как из глаз начинают горохом катиться слезы, я выскочила на проспект и тормознула машину.
Долгие годы, проведенные в нищете, приучили меня считать не только рубли, но и копейки. Даже при теперешнем устойчивом материальном положении я не способна отказаться от прежних привычек. В частности, никогда не пользуюсь такси или бомбистами, мне и в метро хорошо: тепло, уютно и пробок нет. На тех, кто злобно орудует локтями, я просто не обращаю внимания. И потом, скажите, ну где я еще могу спокойно почитать, дома? Не смешите меня, в этом проходном дворе никогда нет покоя. Но сегодня я не могу трястись в подземке, потому что из глаз все время льются слезы.
Дима мрачно сидел за столом, где возвышался электрочайник, в углу шелестел газетой другой парень в белом халате. Скользнув по мне ленивым взглядом, он не счел необходимым поздороваться и вновь уткнулся в «Мегаполис».
– Почему он умер? – тихо спросила я.
Дима тяжело вздохнул:
– Отек легких.
– Из-за чего?
– Много причин. Долго лежал, началось воспаление легких. Организм ослаблен, травмы тяжелейшие…
– Но он пришел в себя!
Врач развел руками:
– Такое случается.
Мы замолчали. Слезы опять потекли у меня по щекам. Дима встал и вышел. Я тупо сидела у стола, разглядывая чайник, недоеденный торт, булку и крупно нарезанную колбасу. Другой врач, развалившись в кресле, спокойно листал газету. За все время он не произнес ни слова.
– Выпейте, – велел вернувшийся Дима и сунул мне в руки стаканчик с остропахнущей коричневой жидкостью.
Я покорно проглотила лекарство и спросила:
– Где он?
– В морге.
– К нему нельзя?
– Нет.
– Но…
– Нет!
– Ему, наверное, страшно среди трупов, – пробормотала я.
– Он мертв, – жестоко сказал Дима, – тело отдадут родственникам.
– Его мать умерла, отец в тюрьме, а бабушка в больнице. Я могу забрать ребенка?
– Зачем?
– Его же надо похоронить!
Дима встал.
– Нет, вам не отдадут.
– Но…
– Существует предписанная законом процедура.
– Но…
– Ступайте домой.
– Послушайте…
– Нам не о чем разговаривать, – сухо ответил доктор и буквально выставил меня за дверь.
Еле-еле передвигая ноги, я двинулась к выходу. Как назло, путь лежал мимо палаты, где еще недавно находился Никита. Сама не зная почему, я открыла дверь, увидела пустую кровать, выключенную аппаратуру. Не мигали разноцветные лампочки, не бегал по экрану зеленый зайчик. Я рухнула на стул, опустила голову на матрас и зарыдала в голос. Ну за что? Почему? Чем провинился маленький, чистый, светлый ребенок? Есть ли бог на свете?
– Ну-ну, не убивайся так, – раздался тихий голос, и чья-то легкая рука коснулась моего плеча.
Я подняла голову и сквозь пелену слез увидела старуху с ведром, шваброй и тряпкой.
– Не плачь, – сказала она, – глядишь, и обойдется!
Я достала носовой платок, высморкалась и сказала:
– Что же тут может обойтись? Умер ведь Никитка…
– Ты ему кто?
– Учительница.
– Учительница… – повторила с удивлением бабуся, – а плачешь, как по родному. Вот дела, из родственников-то никто и не пришел.
Чувствуя жуткую усталость, я пробормотала:
– Мать его убили, бабушка в больнице с инфарктом, отец в тюрьме, только я и осталась. А мне теперь тело не отдают.
Слезы вновь полились из глаз. Нянечка поставила ведро.
– Ой, горе, да успокойся!
Но со мной первый раз в жизни приключилась истерика. Вся усталость бесплодно прошедшей недели, все отчаяние, все разочарование и весь ужас от того, что никак не могу найти ни денег, ни Кристины, нахлынули на меня разом. Утираясь рукавами свитера, отбросив в сторону абсолютно мокрый платок, я рыдала и хохотала одновременно, чувствуя, что сейчас упаду в обморок.
– Свят-свят-свят, – забормотала старушка и брызнула мне в лицо грязной водой из ведра.
Капли, попавшие на щеки, неожиданно отрезвили меня… Я последний раз размазала свитером по лицу слезы и сказала:
