— Я боюсь, — хлопнув ресницами, сказал Валахов и загрустил. Глаза, очень похожие на телячьи, смотрели жалобно, а мне стало стыдно. Я кашлянула и сдуру брякнула:
— Это ж совсем не больно. Вам укол сделают.
— А вы вставляли? — робко спросил он.
— Нет, — испугалась я.
— Поэтому так и говорите. А я вставлял. Лучше б мне ухо отрезали. Как Ван Гогу.
«Не лучше, — подумала я. — Тебе хоть оба уха отрежь, Ван Гогом ты все равно не станешь».
— А кто купил ваши картины? — поспешила я сменить тему.
— Одну Гавриленко. «Натюрморт» помните? — Еще бы не помнить. Внутренности на подносе. Надо бы у Аньки спросить, Гавриленко не из их клиентов? — Две картины купила фирма, как ее… «Светоч», ну и одну Козырев купил, может, слышали о таком?
— Козырев купил у вас картину? — не поверила я.
— Купил, — приосанился Валахов. — «Обнаженную». Вот это да! «Обнаженная», скажу я вам, в своем роде была вещью замечательной. Представьте: женщина стоит спиной к зрителю, сплетенные руки над головой (то-ли связанные, то ли заломленные от невыносимого страдания), по всему телу кровавые гноящиеся рубцы, а возле ног натекшая лужа крови. Причем рубцы выписаны с особой старательностью, а все остальное так паршиво, точно обнаженную женщину рисовал хулиган-второклассник. А теперь скажите: кто ж такое купит? Я с вами полностью согласна: псих.
— И куда он дел картину? — спросила я.
— Не знаю, — пожал плечами Валахов. — Где-нибудь повесил.
— Что ж, поздравляю, — кивнула я и стала прикидывать, как половчее от него отделаться.
— А вы куда собрались? — спросил он.
— За хлебом, — кивнула я в сторону магазина.
— Да? А я ведь к вам иду.
— Зачем? — удивилась я, вышло не очень вежливо.
— Евгения Петровна написала заметку о моей выставке. Я к ней заходил, не застал, а соседка сообщила, что она временно живет у вас, и адрес дала. Вот я и направился к вам, хотел поблагодарить.
Только тут я заметила, что в руках он держит торт и бутылку красного вина, «Киндзмараули», кажется.
— Я знаю, Евгения Петровна любит сладкое, — сообщил он, кивнув на торт, а я решила, что гости нам с Женькой ни к чему, и со всей возможной твердостью ответила:
— Евгения Петровна неважно себя чувствует и сейчас легла отдохнуть. К тому же я затеяла генеральную уборку на кухне. В общем, сегодня не совсем подходящий день.
— Жаль, — проронил Валахов и, видно, в самом деле расстроился, телячьи глаза смотрели грустно-грустно. Разумеется, мне стало неловко, и я совсем уже было собралась, махнув рукой, тащить его в свою квартиру, но он неожиданно предложил: — Может, вы тогда сами событие отметите? После уборки выпьете чайку с тортом или вот вина. Я специально выбрал грузинское, женщины обычно любят красное…
— Давайте, — кивнула я. — Выпьем за ваш успех. Он так обрадовался тому, что смог меня умилить, сунул бутылку в мою сумку, торт я взяла сама, и мы наконец расстались. «Странный тип», — подумала я, продолжая свой поход за хлебом.
Женьке моя встреча с Валаховым показалась забавной.
— Неужто правда четыре картины купили? Совсем спятил народ.
— Точно. И одну купил Козырев. «Обнаженную». Женька нахмурилась, немного помолчала и спросила:
— И что ты об этом думаешь?
— Ничего я об этом не думаю, у меня мозги устали, — ответила я.
Мы посидели, таращась в глаза друг другу, а на столе стояла бутылка «Киндзмараули» и торт. И тут Женька сделала нечто в высшей степени неожиданное: поставила коробку с тортом на пол, а потом дважды на него прыгнула. Прихватила изувеченную коробку, а со стола бутылку и зашагала к входной двери.
— Ты куда? — крикнула я вдогонку, как только смогла вернуть себе дар речи.
— На помойку, — ответила она и в самом деле отнесла дары на помойку (торту, конечно, только там теперь и — место), а вернувшись, сообщила: — Бутылку я на всякий случай кокнула.
— Ты ведь не спятила, нет? — робко поинтересовалась я.
— Нет. Просто мне не нравится его живопись. В общем, выпить за успех художника Валахова мне так и не удалось. Где-то около девяти вечера зазвонил телефон. Я сняла трубку, сказала «да», но ответить мне не пожелали. Минут через пятнадцать вновь позвонили, на этот раз я молчала как рыба, но и мне ничего не сказали, и так три раза подряд, то есть звонили еще два раза и интересно молчали.
— Что это? Как думаешь? — начала я приставать к Женьке.
— Не знаю, — нахмурилась она, — но на всякий случай давай-ка отправимся к Аньке в гости, засидимся с бутылкой и напросимся ночевать.
— Зачем? — начала я, осеклась и стала очень быстро собираться.
Весь следующий день я потратила на поиски Толика, то и дело звонила и оставляла сообщения на автоответчике. Сам он так и не объявился.
— Или он от тебя прячется, — задумчиво молвила Женька, которой я, позвонив на работу, пожаловалась на свои неудачи, — или…
— Что «или»? — не поняла я, но тут шарики в моем мозгу завертелись со страшной силой. — Ты думаешь? — пролепетала я, справившись с дыханием.
— Колобка по головке тюкнули, а Толик чем лучше?
— О, черт! — Я уронила трубку и стремглав бросилась вон. Через некоторое время я уже давила на кнопку звонка Толиной квартиры, прикидывая, что буду делать, если дверь сейчас не откроют. «В милицию пойду, вот что. Еще одного трупа мне не пережить».
Дверь открыли. На пороге стоял Толик в синем купальном халате и босиком. Вид похмельный. Не могу выразить, как я этому обрадовалась, не тому обстоятельству, конечно, что он мается с перепоя, а тому, что его нежеланию общаться с внешним миром нашлось логическое объяснение. Но радость моя стала помаленьку иссякать, Толик смотрел хмуро, и по этому взгляду угадывалось, что ответной радости мое появление не вызвало.
— Привет, — буркнул он.
— Можно войти? — поинтересовалась я не без робости. Он пожал плечами и отступил на шаг, предоставляя мне возможность войти. — Что-нибудь случилось? — спросила я, он опять пожал плечами.
— Ничего… Просто паршивое настроение.
— И часто у тебя так?
— Что?
— Паршивое настроение?
— Бывает… Извини, я не в форме и…
— Хочешь, чтобы я ушла?
— Если честно, да, — помедлив, ответил он и отвел глаза.
— Не выйдет, — вздохнула я с искренним сочувствием. — Надо поговорить. Дело в том, что Анна Асадова — это я.
Он поморщился.
— Знаю. Рукопись ты прислала?
— Нет. Погибший Аверин, Ты его знал?
— Слышал.
— От Стеллы?
— Да. От нее. По-моему, этот Аверин был немного… одним словом, чокнутым. История с рукописью лишний раз это подтверждает.
— В каком смысле? — не поняла я.
— Во всех. Только форменный псих мог связаться с моей сестрицей. Даже родители три года назад отказались от общения с родной дочерью. Кольке надо памятник поставить, что он столько лет с ней мучился.
— Ты что же, хочешь сказать, что убийство сестры тебя не волнует? — растерялась я.
— При чем тут это? — Толик облизнул губы, потом вдруг схватил меня за руку, усадил на диван и уставился в глаза. С болью и мукой. — Анфиса, я тебя очень прошу, не вмешивайся в это дело… и подруге своей скажи.
— В какое дело? — не выдержала я. — Ты хоть понимаешь, что твою сестру убили, а вслед за ней погибли еще три человека: молодая девушка, которую вынудили играть роль твоей сестры, и двое мужчин?
— Подожди, — перебил он. — Если ты думаешь, что это дело рук Николая, — совершенно напрасно. Он никогда бы не отважился… Понимаешь, Стелла была очень практичным человеком, а у Николая есть свои тайны… Понимаешь?
— Я знаю, что она его шантажировала. Чем не повод для убийства?
— Ты не понимаешь, — констатировал он с заметным отчаянием. — Она предупредила, что собрала кое-какие материалы, которые в случае ее насильственной смерти оказались бы достоянием прокуратуры.
— А они оказались? — нахмурилась я, слегка сбитая с толку. — Или подозрительный несчастный случай в Сочи не попадает под определение «насильственная смерть»?
— Я думаю, — вздохнул Толик, — с ее стороны это был чистый блеф. Она ведь сумасшедшая и любила пугать людей. Но Николай не был уверен в том, что это блеф, и рисковать бы не стал.
— И кто, по-твоему, убил Стеллу?
— Не знаю. Она мне звонила из дома своего любовника, я имею в виду Ганичева.
— Сына нашего мэра?
— Да, — поморщился Толик. — Она собиралась уехать с ним. Навсегда. Я говорю, она чокнутая.
— И ты считаешь, что она уехала? — удивилась я: то ли он не в себе, то ли меня считает дурой.
— Ты ведь знаешь, что с ним случилось? — Он торопливо поднялся, налил стопку водки из графина, знаком предложил мне, я отказалась, а он выпил и после этого продолжил: — Думаю, она свидетель убийства. Может, где-то спряталась. Даже представить не могу, какое это произвело на нее впечатление. Скорее всего она окончательно свихнулась. И сбежала куда-нибудь. Люди Николая пытаются ее отыскать. Если она жива, ее место в сумасшедшем доме.
