— Тот, кто написал записку мне. Ведь возможен же вариант, что он следит сейчас за нами? Ему интересно узнать мою реакцию на угрозы и всё такое… — я всё-таки снизошла до объяснений, — Я написала ему ответ. Нужно положить записку в такое место, из которого, не слишком-то опасаясь разоблачения, злоумышленник сможет забрать её. Понимаете?
— А что в ней написано?
— Так, чепуха всякая. Да какая разница? — жутко довольная своей идеей, продолжила я, — Мы втянем преступника в переписку и сможем поймать его, когда он будет забирать очередной ответ…
— Ну, — режиссерша пожала плечами, создав тем самым вокруг себя слабый смерч, — Положите на щит пожарной безопасности на лестнице… Или кто из посторонних прочтет. Здесь же, помимо нас, еще масса коллективов занимается. Или уборщица завтра утром уберет. Вряд ли тот, кто пишет эти записки, станет так рисковать… Вдруг мы решим следить за этим местом.
— Но ведь он следит за нами, и видит, что мы не следим за ним! В смысле, что мы в другом крыле здания.
— Это если следит.
— А если не следит, то вообще не узнает о наличии этой записки! Но попробовать все равно стоит.
— Пробуйте, — в очередной раз тяжело вздохнула режиссерша, — Признаться, вы пугаете меня нереальностью своих надежд… Боюсь, я вправе сомневаться в успехе вашей затеи…
— Бойтесь, — с достоинством кивнула я и умчалась к лестнице, — Эй, злодей! — на всякий случай прогорланила я, стоя на площадке.
— Это вы мне? — донеслось откуда-то сверху.
Наличие кого-то постороннего на лестнице в мои планы не входило.
— Нет, нет, — заверила я далекого собеседника, — Я из театра «Сюр». Роль репетирую.
— А я дрессировщик, — донеслось сверху, — Укротитель львов. Может, избавите меня от дурного примера и не будете репетировать на общей лестнице? Покурить спокойно не даете!
Я не нашлась, что ответить и растерянно замолчала, проклиная наш Минздрав за то, что тот предупреждает недостаточно активно.
«Ничего. В конце концов, не может же он курить вечно!» — пронеслось в мыслях.
И тотчас же далеко вверху послышались шаги и скрип ведущей в коридор двери.
— Так вот! — продолжила свой монолог я, — Если ты меня слышишь, то знай, я написала тебе ответ и оставляю его здесь, на ящике.
«С таким же успехом ты могла просто прокричать свой ответ в тишину лестничной площадки. Если злоумышленник тебя слышит, конечно. В его глазах ты ведешь себя более чем подозрительно. Ничего из твоей затеи не выйдет», — мысленно заявил пессимизм.
«Только в том случае, если у злоумышленника вообще отсутствует любопытство, или же если в данную минуту отсутствует он сам», — ответила я и кинулась обратно к Зинаиде Максимовне. Та все еще продолжала ковыряться в замочной скважине.
— Представляете, потеряла нужный ключ! И как только он от связки отсоединился? Вечно я что-нибудь забываю внизу в зале! В прошлый раз тоже этот ключ там оставила. Но тогда он у меня не висел на общей связке… Эх, старость не радость, — пробасила она, — Думала, может какой другой подойдет, у нас тут в ДК все двери одинаковые… Фигушки! Как неродные! Пойду, поищу. Может, в зале где остался… В крайнем случае, возьму у вахтера запасной. Подождите немного. Хорошо?
Обаяние режиссерши было, конечно, сильно. Я, конечно же, попала под его влияние… Но не настолько, чтобы не заметить всех этих странностей в её поведении. Откуда у неё вдруг черный маркер? Не ручка, не карандаш, не помада, на худой конец… Именно черный маркер… И в пачке от сигарет нет фольги. И вот, теперь она идет к моей записке. Похоже, ключи — только предлог…
«Ну конечно!» — тут же раздалось в мыслях, — «Ты так поглощена своей затеей с запиской, что теперь в каждом, кто мимо неё пройдет, будешь видеть преступника. Гениально! Вот уж у кого, выходит, настоящее раздвоение личности. То есть, твоя режиссерша, получается, борется сама с собой. Половина её хочет расследовать это дело и поэтому привлекает тебя к поискам, другая же половина — категорически против — «и так актеров в труппе много, на всех ролей не хватает». Эта вторая половина пытается тебя запугать и вынудить прекратить расследование. Тут, тебе говорю, не детектив, тут психиатр нужен!»
Ситуация действительно казалась странной. А может, режиссерша проверяла меня, прежде чем нанимать? Подложила записку, интересуясь, не трусиха ли я… Или, проверяя, смогу ли я вычислить, кто на самом деле написал эту угрозу. Эдакий экзамен на компетентность…
Сама Зинаида Максимовна только подтвердила мои подозрения, потому что вернулась с лестничной площадки подозрительно быстро.
— Знаете, дошла до ступенек, и передумала спускаться, — улыбнулась она, обнажая ровный ряд идеально белых крупных зубов (отчего я еще больше насторожилась: курящий человек, обладающий столь великолепной улыбкой, просто не может не вызывать подозрений), — Надо же, дожила до того возраста, когда во время каждого спуска с ужасом думаю о предстоящем подъеме, и даже не заметила этого. В общем, ну их, эти ключи. С дверью мы и так разберемся. Ничего ценного внутри все равно не храню.
После этих слов режиссерша привычно вздохнула, подняла свою ручищу, сжав её в кулак, и легонько стукнула ею по краю двери. С характерным треском ужасно расшатанного дерева, косяк вывихнулся и безвольно повис. Похоже, подобное вскрытие кабинету проводилось не в первый раз. Дверь со скрипом открылась и режиссерша гордо перенеслась вовнутрь, ничуть не страшась струящейся оттуда темноты и табачного смрада. Мгновение спустя Зинаида Максимовна щелкнула выключателем на настольной лампе.
— Прошу садиться, — жестом указав мне на стул, режиссерша заняла место за единственным в душной комнатушке столом.
Окно кабинета было плотно зашторено темной портьерой. Канцелярский стол, заснеженный ворохом бумаг, пять кресел, явно вытащенных из зрительного зала, приставленных спинками к этажерке, до потолка заставленной книгами. На противоположной от окна стене была натянута белая простыня. Советский проектор для просматривания слайдов стоял на подоконнике. Компьютера, конечно же, не было. В общем, странный кабинет. Одно слово: каморка.
Нет, все-таки ужасно странной была эта режиссерша. Что ж это за человек такой, который, в качестве капризной прихоти, согласен сломать дверь собственного кабинета? Или, как объяснить, к примеру, тот факт, что на привлечение к делу дорогостоящего детектива у Зинаиды Максимовны деньги есть, а вот на покупку компьютера — нет?
Окончательно запутавшись в происходящем, я предоставила пока инициативу ведения разговора собеседнице.
— Сколько вам лет? — спросила вдруг Зинаида Максимовна.
«И вопросы у неё тоже странные», — обиделась я.
— Тридцать с хвостиком, — пришлось все-таки ответить, потому, как скрывать возраст казалось уж совсем глупым.
Режиссерша откинулась на спинку кресла, закурила и, видимо, почувствовала себя более или менее расслабленно.
— Верю, — хохотнула она, — Если бы назвали точный возраст, ну, скажем, тридцать три года, ни за что не поверила бы. Решила б, что намеренно преувеличиваете годы, дабы выглядеть солиднее. Выглядите-то совсем девчонкой… Даже не знаю, можно ли доверять вам такое расследование…
Я не знала, как реагировать, поэтому молча слушала, стараясь не выражать никаких эмоций. Собственно, выражать было нечего. Если не решила еще, привлекать ли меня к расследованию, зачем просила приехать? Набивать себе цену, я, конечно же, не намеревалась, поэтому подобные предположения слегка задевали. Но все это были не эмоции даже. Так, мимолетные ощущеньица… За три года работы агентства я и не к такому привыкла. Один заказчик, к примеру, прямо заявил когда-то Георгию, что, по его мнению, наличие в радиусе двух метров от серьезных дел легкомысленного вида блондинок с кукольными глазками, неизбежно приведет к провалу всего мероприятия. Нет, конечно же, я всем ему нравлюсь, но вот только дела он со мной вести не будет. Пришлось молча стиснуть зубы и стерпеть. Жорику понадобилось даже сделать вид, что он отстранил меня от дела. Собственно, это нас и спасло. Действуя тайно, я оказалась значительно более полезным орудием.
— Но такая форма ответа свидетельствует в пользу вашей искренности, — продолжила режиссерша, — После тридцати перестаешь считать длину этого самого хвостика. Мне, надо заметить, тоже тридцать с хвостиком. Только хвостик этот в сто крат больше самих тридцати…
Режиссерша снова засмеялась, а я вдруг заинтересовалась.
— А если точнее? — не сдержавшись, спросила я, — Спрашиваю не из праздного любопытства. Моя мама тоже садится на шпагат. До сих пор я считала это подвигом для её возраста… Вот теперь пытаюсь определить, рекордсменка ли она…
Я вдруг поняла, что несу, и катастрофически смутилась. Настолько, что густо залилась краской и потупила глаза.
