— Почему я?
— Наверное, там и готовить надо? — прищурилась Нина.
— Конечно, — подтвердил Григорий.
— Стирать, гладить, убирать? — не успокаивалась Нина.
— Естественно, — пожал плечами Селезнев.
— Мои кулинарные способности дальше яичницы и заварки «бомж-пакета» с лапшой быстрого приготовления не идут, — захихикала Косарь, — при виде утюга у меня начинаются судороги, а на стиральный порошок давно аллергия. Одним словом, если я буду заниматься хозяйством, меня вытолкают взашей через день. А Лампа у нас — гений домашнего очага.
— Ага, — ехидно протянула я, — всегда удачно подавляю судороги при виде утюга. Кстати, ты не пыталась приготовить борщ? Это простое дело, могу научить.
— Нет, спасибо, — живо отказалась Нина. — К тому же надо жить у них в доме, а куда я своих пацанов дену? Кто их из садика заберет? Дед Мороз?
— Значит, договорились! — потер руки Селезнев. — Завтра к полудню приезжайте в агентство, я вас доставлю к Исидору, познакомлю с ним, и начинайте работу. Двенадцатого у Павла день рождения, тогда всех и увидите.
И вот я стою в нашем офисе, держа в руках небольшой саквояж. С минуты на минуту должен подъехать Григорий, чтобы отвезти меня к месту службы.
— Помни, никто не должен знать, кто ты на самом деле, — поучала меня Нина. — Ни у одного человека, включая самого Брыкина, не должно зародиться подозрений.
— Знаю, — ответила я.
— Очень неразумно внедряться в семью под своей фамилией.
— Может быть, и так, — согласилась я.
— Насторожишь кого-нибудь! Имя Евлампия слишком необычное.
Я решила не спорить с Косарь.
— Поэтому держи документ, — довольно улыбнулась Нина. — Оцени мою ментовскую предусмотрительность и оперативность — за пару часов ксиву раздобыла. Кстати, она подлинная, никакой джинсы. Любуйся!
Я открыла темно-бордовую обложку и увидела собственное фото.
— Ну и ну! — непроизвольно воскликнула я.
— Супер, да? — напыжилась Нина. — Есть, есть еще у меня контакты в нужных местечках! Есть еще порох в пороховницах! Выучи свои имя, отчество, фамилию и место прописки. Хотя, думаю, никто тебе там допроса с пристрастием устраивать не станет.
Мои глаза переместились чуть выше. Обезьянкина Альбина Спиридоновна, год рождения — 1946. Меня будто кипятком окатили.
— Нина!
— Чего? — продолжала довольно улыбаться Косарь.
— Я намного моложе! Неужели выгляжу на шестьдесят?
Подруга скрестила руки на груди.
— Если честно, в последнее время ты не очень хорошо выглядишь — бледная, синяки под глазами в пол-лица.
— Я не похожа на пенсионерку!
Нина опомнилась:
— Конечно, нет.
— Тогда почему паспорт на даму преклонного возраста? — обозлилась я.
— Я торопилась ксиву найти, схватила первую попавшуюся, — застрекотала Косарь. — Не обижайся, зато корочка подлинная. А на год рождения никто не посмотрит!
— Вдруг математик придирчив? Его внимание, скорее всего, и зацепится за цифры!
Косарь стала раздражаться.
— О господи! Если он удивится, скажешь: ботокс и фитнес творят чудеса, я сделала подтяжку, вколола себе стволовые клетки и вообще проповедую раздельное питание, никогда не употребляю селедку вместе с кефиром, отсюда и молодость.
Но я не успокаивалась:
— Фамилия восхитительная. Всю жизнь мечтала быть Обезьянкиной!
— Так ведь это не навсегда.
— Но… — попыталась я продолжить спор и тут же замолчала, потому что в офис вошел Григорий.
Пропустив меня в темную прихожую, где резко пахло кошками, Селезнев заорал:
— Исидор!
Голос его гулко покатился внутрь квартиры и затих, я всматривалась в темноту.
— Сидя! — вновь загремел Григорий. — Подойди сюда, Сидя! Ты опять оставил дверь открытой, Исидор! Ну куда подевался выключатель?
Я сделала шажок вправо, наступила на что-то мягкое, оно судорожно дернулось, мяукнуло, и в ту же секунду под потолком тускло вспыхнула маломощная лампочка. Я застыла от удивления. Стен не было, вместо них от грязного затоптанного пола вздымались бесконечные книжные полки, в углу висела вешалка, под ней громоздилась гора ботинок, чуть поодаль стоял круглый столик из красного дерева, а на нем высился настоящий раритет — черный телефонный аппарат с наборным диском. Когда-то, помнится, такой агрегат стоял в кабинете моего отца.
— Сидя! — вопил Григорий. — Отзовись!
— Мы тут, на кухне, — долетело из коридора.
— Пошли, — приказал Селезнев. — Прямо, налево, направо, прямо! Все, дотопали.
Я вошла в почти тридцатиметровую комнату, увидела круглый стол, несколько венских стульев и двух стариков, одетых, несмотря на относительно теплый сентябрь, в уютные душегрейки из дубленой овчины. Дедушки играли в шахматы.
— Исидор, я привел новую домработницу, — возвестил Селезнев.
— Спасибо, дружок, — сказал один божий одуванчик. — Мотя, ты в опасном положении.
— Нет, Сидя, — бойко пропищал второй дедуля, — я применю защиту Таля, и тебе конец, как шведу под Полтавой.
— Всегда считал, что та победа была для русской армии случайной, — задумчиво протянул Исидор.
— Сидя, это новая прислуга! — надрывался Гриша.
— Здравствуйте, деточка, — опомнился математик, — рад знакомству.
— Я пойду, — обрадовался Селезнев и ретировался.
— Шах! — объявил Мотя. — И мат!
— Не может быть! — подскочил Исидор. — Невероятно! Ты сжульничал!
Матвей захохотал, Сидя обиженно засопел и тут же предложил:
— Еще разок?
— С удовольствием, — ответил компаньон, — мои белые.
— Ты ими уже играл!
— Так я и победил.
— Это нечестно! Хотя ладно, — махнул рукой Исидор. — Мотя, ты жулик! Я еще в сорок втором году был чемпионом нашего НИИ!
— Боюсь, тебя подводит память. Перед войной на турнирах всегда побеждал Никитин из второго отдела, — напомнил его приятель.
— Простите, пожалуйста, — вмешалась я в беседу, — чем прикажете заняться?
Старички уставились на меня.
— А вы кто? — спросил Исидор.
— Новая домработница.
— Куда подевалась Липа? — поинтересовался Мотя.
Преодолев секундную растерянность, я ответила:
— Она заболела.
— Что случилось? — в один голос вопросили божьи одуванчики.
— Аппендицит, — лихо соврала я, не желая сообщать старикам, что моя предшественница скончалась.
— Вы путаете, деточка, — расставляя фигуры, ответил Исидор, — Липе его вырезали в пятьдесят пятом.
— Верно, — подтвердил Матвей, — нам на конференцию уезжать, а Липу скрутило.
— Как вас зовут, ангел? — догадался спросить Исидор.
— Анжелика Мартышкина, — представилась я.
— Паспорт есть? — задал следующий вопрос Матвей.
— Конечно, — кивнула я.
— Давайте, — велел Исидор.
Я протянула ему темно-красную книжечку, Сидя начал изучать документ.
— Она представилась Анжеликой Мартышкиной? — спросил через некоторое время дедок.
— Я слышал четко, — отрапортовал Мотя, — Анжелика Мартышкина.
— Но здесь написано — Альбина Обезьянкина, — протянул Сидя.
Чувствуя себя последней идиоткой, я удрученно молчала. Так и знала, что смена имени добром не кончится! Сейчас меня с позором выкинут вон…
— Ничего, солнышко, — ласково пропел Исидор, — с каждым может случиться. Я порой домашний адрес путаю. Дорогу знаю, а название улицы из головы вылетает. Вы молодая, семидесяти еще не стукнуло, а в этом возрасте склероз можно остановить. Надо принимать рыбий жир.
— Попьете наш коктейль, мы сами состав разработали, и память восстановится, — заявил Мотя.
— Да какая, собственно, разница — Обезьянкина, Мартышкина или Макакина? — вещал Исидор. — Если вам больше по вкусу имя Альбина, так вас и станем звать. Но мне нравится Анжелика.
— Душенька, взбодрите чайник, — попросил Мотя.
Я перевела дух и отправилась искать электроприбор. Через пять минут мною было сделано несколько открытий. Воду тут кипятят в эмалированном старом монстре, а плитой служит агрегат, похожий на железный комод. Ни о каком электронном зажигании и речи не шло. Горелки накрывались чугунными решетками, чуть пониже, над дверцей духовки, была надпись «Газоаппарат. 1952 год».
— Солнышко, как там наш чаек? — осведомился Мотя.
— Извините, не могу зажечь газ, — призналась я. — Конечно, я готова сварить вам обед из трех блюд, но давным-давно не пользуюсь спичками. К тому же их тут нет!
— Ничего, дружочек, сейчас разберемся… — менторским тоном завел Сидя. Он встал и, шаркая ногами, обутыми в домашние тапки разного цвета, подошел ко мне. — Видите на стене палочку красного цвета?
— Да, — чувствуя себя кретинкой, ответила я.
— Это зажигалка, — вещал дед, — очень удобная штука, я ее из Лондона привез э… э… э…
