– Не беспокойся, будет тихо, – сквозь зубы процедил Левандовский. – Но если хоть волос…
– Да, да, знаю, – нетерпеливо ответил Михаил. – Я же обещал – вы меня оставите в покое, и я не трону ваших детей. Кстати, внучку я тоже пока заберу, она у вас девочка умненькая, проболтаться может, надо и ей препарат ввести, чтобы забыла. Правда, с детьми мне работать не приходилось, но не волнуйтесь, я гениальный ученый, и это констатация факта, а не бравада, поэтому дозу я рассчитаю правильно. Надеюсь. – И он поднялся, прижимая к себе обессилевшую от потрясений девочку. Пистолет этот мерзавец тоже не выпускал.
Алексей и генерал замерли, не в силах осознать, что происходит. Но я-то человек закаленный жизненными невзгодами, меня так просто не сбить с толку. Завизжав, словно разъяренная кошка, я бросилась на мерзкого плюгавца с желанием разорвать его довольную физиономию. Не удалось. Плюгавец оказался на удивление сильным, а может, пистолет в руках любого сделает могучим воином, особенно если этим пистолетом засандалить по голове. Правда, я успела заслониться от удара рукой, и рукоятка пистолета шахнула по моему неснимаемому браслету, но удар был такой, что я отлетела в угол. Михаил направился к двери, и тут… Зазвучал голос. Мой голос. Но я молчала, только стонала от боли, а голос тем временем говорил:
«– Знаешь, Жанка, я не буду задавать тебе вопросы, поскольку пока еще не представляю, о чем. Ты просто расскажешь мне, что сочтешь нужным, а там, может, и вопросы появятся. Лады?
– Лады, поехали…»
При звуках этого голоса Карманов вдруг резко остановился и оглянулся. Все с недоумением смотрели на меня.
– Что за черт? – удивленно спросил Михаил. – Это же голос моей жены! Откуда это?
– Я не знаю, – испуганно ответила я. – Мой браслет почему-то заговорил.
– Это не браслет, – вмешался генерал, – это диктофон, замаскированный под браслет. Похоже, от удара он включился. Интересно! Вы все время носили на руке диктофон и не знали об этом?
– Тише! – закричал Алексей. – Слушайте!
И мы слушали. Там, в разговоре, я опять была Анной. Так меня, во всяком случае, называла эта, другая. Так, значит, все были правы, я не Уля? Чем дольше я слушала, тем хуже мне становилось. В голове нарастала боль, казалось, еще секунда – и моя голова разлетится на мелкие кусочки. Я сжала ладонями виски. Нет уж, хватит, больше я не буду хлопаться в обморок, сколько можно! Сквозь пелену, застилавшую глаза, я видела, как Михаил опустился в кресло. Из него словно выпустили воздух, и он был похож сейчас на старый воздушный шарик. Рука с пистолетом опустилась, Кузнечика он больше не держал. Девочка бросилась к деду и прижалась к нему всем телом, зарывшись лицом в надежное дедовское плечо. Генерал же смотрел на сына. Павел сейчас больше всего походил на гипсовую статую – белый и неподвижный. Только глаза жили на его лице. В них горела такая ненависть, что, будь здесь эта Жанна, от нее осталась бы только невразумительная кучка пепла. Но вышколенные люди Карманова держали его по-прежнему крепко, их запись впечатлила меньше всего, поскольку все это их не касалось. А Алексей… Алексей смотрел на меня, смотрел, не отрываясь. И улыбался. А по щекам текли слезы. Ну зачем он мучает меня, зачем все они мучают меня! Боль стала невыносимой, темнота засасывала меня. Только не терять сознания, я должна услышать все, тогда я пойму, что произошло! Но темнота не слушалась, она втекала в мою измученную голову, она обволакивала меня, она обещала покой и забытье. И я почти сдалась, я тонула в спасительной темноте, но в этот момент чьи-то теплые, сильные руки обняли меня, и голос, лучше которого нет, зашептал мне на ухо:
– Держись, девочка моя, ты же можешь, ты сильная! Я больше не отпущу тебя, хватит издеваться надо мной!
– Пусти меня, мне плохо, мне больно, пусти, – попыталась я освободиться из теплого, надежного кольца его рук, которые держали меня, не давали исчезнуть в этой спасительной темноте.
– Не дождешься, толстая лапка, теперь ты обречена на пожизненное заключение, – и… и он легонько укусил меня за ухо. Ухо оживилось. Ему это явно понравилось. Его, уха, эмоции передались и мне. По телу прошла волна, мощная, мучительно-теплая. Эта волна смывала, уносила темноту, уносила чужие воспоминания, очищала память. Она унесла гору мусора, наваленную у дверей моей тюрьмы, я навалилась на эту проклятую дверь всем телом – и она распахнулась! И я вернулась. Не открывая глаз, я прошептала:
– Лешка, ты все-таки редкий гад, где ты был так долго?
А запись тем временем кончилась. Карманов сидел, безвольно свесив руки. Смотреть на него было неприятно, как неприятно смотреть на раздавленного дождевого червяка. Почему-то его совсем не было жалко. Конечно, узнать истинное отношение к себе человека, которому доверял безоговорочно, – это больно. Но слишком много боли эта семейка причинила всем присутствующим, да и не закончилось еще ничего. Ксюша была без сознания, Павел явно ничего не вспомнил. Он растерянно смотрел на Кузнечика, на отца, он изо всех сил пытался вспомнить хоть что-нибудь, но было видно, что безрезультатно. Генерал поднялся, подошел к разбитому окну и, выглянув, отдал какие-то приказания. В дом опять ввалились его люди. Громилы Карманова вопросительно посмотрели на хозяина, но Михаил вяло махнул им рукой. Вышколенные псы не стали сопротивляться, когда у них забирали Павла и Ксюшу. Или теперь их надо называть Артуром и Алиной. Алину сразу увезли, наверное, в больницу. Артур рвался поехать с ней, но генерал не пустил его. Левандовский усадил сына рядом с собой и повернулся к Михаилу:
– Ну что будем теперь дальше делать, господин Карманов? С доказательствами-то теперь полный порядок.
– Делайте, что хотите, – глухо проговорил Михаил, – мне теперь все равно.
– Тряпка! – жестко бросил генерал.
– Да что вы понимаете! – взвился Карманов.
– Все! – отрезал Левандовский. – Ты мужик или кто? Подумаешь, узнал, что жена его мразь! И что, теперь нужно растечься грязной лужицей? Вместо того, чтобы разобраться с дражайшей половиной?
– Я сам отправил ее к своим друзьям, в Литву. И деньги перевел на ее счет.
– Ну баран, что сделаешь. Сам отправил, сам и вернешь.
– А вам, собственно, какое до этого всего дело? – сообразил вдруг Михаил. – Что это вы так заботитесь обо мне? Логичней было бы предположить, что вы меня немедленно арестуете, а вы печетесь о моей личной жизни?
– Знаешь, – генерал устало потер ладонями лицо, – я бы с удовольствием упрятал тебя куда подальше, но мне это невыгодно, да и хлопот много.
– Это как? – не понял Карманов. Да и мы с Алексеем недоуменно смотрели на генерала. Он что, собирается все спустить на тормозах? Заметив нашу реакцию, Левандовский усмехнулся:
– Ну что вы так на меня смотрите? Неужели вам непонятно, что, если я просто засажу этого типа в места не столь отдаленные, то я вряд ли смогу вернуть себе сына и невестку. Да и эта тварь, его жена, уйдет от наказания, поскольку без помощи этого урода мы вряд ли ее найдем. Поэтому, любезнейший, – обратился он к Михаилу, – я предлагаю вам сделку. Поскольку лично вы явились косвенным источником наших проблем, то я не буду преследовать вас, работайте спокойно, но! – голос генерала затвердел. – Но вы обязаны разработать методику возвращения памяти, вы обязаны вернуть мне детей.
– Но я никогда этого не делал, боюсь, что… – замямлил Михаил, но генерал резко оборвал его:
– Ты много чего никогда не делал, но раньше тебя это не останавливало. В общем, так! Если хочешь жить и работать дальше почти так же, как и раньше, ты, во-первых, вернешь мне детей в здравом уме и памяти, во-вторых, твоя лаборатория переходит под мой личный жесткий контроль, а в-третьих, отдашь нам свою жену. Или ты все еще любишь ее и все готов простить?
– Люблю, – угрюмо ответил Карманов, – но я согласен на ваши условия. Я сделаю все возможное.
– Вот и отлично! – поднялся генерал. – Тем более что выбора особого у тебя все равно нет. А теперь пошли, пора браться за дело!
– Да ты что! – глаза Таньского стали похожи на мисочки для хомяков. Я бы сказала – на блюдца, но, представив себе Таньского с глазами в пол-лица, как у стрекозы, содрогнулась. Нет, все-таки мисочки для хомяков подходят по размерам больше. А Таньский от избытка чувств просто изнемогала: – И что, этот Карманов все сделал?
– Ну что значит – сделал? – возмутилась я. – Я когда вернулась домой?
– Вчера.
– Вот. А до этого я неделю прожила у Алексея…
– Ну и как? – замурлыкала подруга.
– Все нормально, – попыталась ответить я легким и независимым тоном, но, похоже, актриса из меня фиговая, во всяком случае, я отчетливо ощутила, как мои щеки заполыхали, а сердце ухнуло куда-то вниз, словно я каталась на качелях.
– Ничего себе нормально! – фыркнула наблюдательная зануда. – Да ты вся огнем горишь от одних мыслей! Наверное, твой Лешка просто виртуоз!
