Вот кто-то из знакомых, посмотревших программу, видимо, и звонит.
– Да, слушаю вас, – почти синхронно проговорили мы с Сергеем Львовичем, я с трудом улыбнулась и вышла из переполненной сочувствующими комнаты.
– Это хорошо, что слушаешь, – до чего же все-таки мерзкий голос у господина Голубовского! – Главное, сосредоточься хорошенько.
– Я сосредоточусь, когда из тебя Фаринелли делать буду, – от злости перехватило горло, получилось змеиное шипение.
– Ой, тетечка, не надо, я боюсь! – захихикал Гнус. И совершенно другим, деловитым тоном продолжил: – А теперь слушай меня внимательно, тварь, и не вздумай перебивать…
– Да пошел ты! – я плотно прикрыла за собой дверь кухни. – Это ты меня послушай, уродец! Если с моей дочерью…
– С ней обязательно что-то случится, если ты немедленно не заткнешься! – рявкнул Гнус. – Еще одно твое слово, и я прекращу разговор. А твою дочь очень выгодно продам, она на удивление здоровая и крепкая девочка. Ветрянку я придумал, чтобы испачкать ее зеленкой, слишком уж паршивка похожа на папашку. Я вначале хотел продать твою доченьку в американскую семью на удочерение, но по частям гораздо выгоднее. Органы у нее без единой патологии – мечта, а не органы!
Что он говорит такое?!! Ярость, бушевавшая внутри секунду назад, превратилась в мертвый штиль. Совсем мертвый…
А Гнус продолжал:
– Так вот, если хочешь, чтобы твоя дочь жила и дальше в неразобранном виде, ты должна компенсировать мне упущенную, так сказать, выгоду. И сделать все возможное и невозможное, чтобы Ирка получила деньги Майорова. Для этого тебе всего лишь надо полностью подтвердить мои слова. Сегодня уже поздно, но завтра, думаю, тебя пригласят на беседу к следователю, ведущему дело о гибели твоего бывшего. И ты, обливаясь слезами и соплями, расколешься. Чтобы все выглядело правдоподобно, продумай линию своего поведения, у следака не должно возникнуть и тени сомнения в твоей искренности. И не вздумай финтить! Ты должна взять на себя всю вину, да еще не забудь постоянно упоминать Ирку, как помеху твоим планам. Распиши, как она обожала Майорова, какой она была до тошноты преданной, ля-ля-ля, фа-фа-фа, в общем, тебе эти бабские аргументы лучше знакомы. Натравливать на меня и Ирку Левандовского настоятельно не рекомендую. Помощью генерала можешь воспользоваться только для сокращения срока наказания. Но свидания с парашей тебе избежать не удастся. А чтобы сиделось веселее, я устрою так, что срок отправишься отбывать в ту же колонию, где тебя с нетерпением ждет небезызвестная тебе Жанна Карманова. И не вздумай предупредить об этом генерала!
Лишь беспрекословное выполнение всех моих условий сохранит жизнь и здоровье твоему ребенку. А чтобы ты не сомневалась в моей честности и была послушной, я буду присылать тебе видеоотчеты о житье-бытье твоей дочери. Ты все поняла?
– Да, – прошелестела я.
– Тогда вперед, в светлое будущее! – напутствовал Гнус и отключился.
Обнаружилось, что я сижу на полу, между холодильником и столом. В руке монотонно пищал телефон. Странно, что я в состоянии удерживать его, ведь вместо привычных конечностей у меня – студенистые отростки, словно у медузы. Как я теперь крючком вязать-то буду?
Сознание пугливо сосредоточилось вокруг этого потрясающего глубиной вопроса, боясь отступить от него хотя бы на пару миллиметров. Потому что все остальное пространство было заполнено бездонной трясиной боли и обреченности.
Кто-то говорит со мной? Что-то спрашивает? Зачем, не надо, не трогайте меня, пожалуйста!
Не слушают. Подняли с пола, усадили на кухонный диванчик, трясут за плечи. Испуганные лица друзей, строгое и сосредоточенное – Сергея Львовича. Судя по движению губ, генерал повторяет один и тот же вопрос. Но разобрать, какой именно, не могу, в ушах утробно чавкает трясина. Чавкает голосом Гнуса.
Заставили выпить половину стакана какой-то янтарной жидкости. Выпила, словно воду, лишь потом дошло, что это был коньяк.
Через несколько минут теплая волна прошла по телу, распутывая сцементированные в узел нервы, прокладывая в трясине дорогу для сознания, возвращая способность слышать и соображать.
– Кто звонил? – ага, так вот что пытался узнать все это время Сергей Львович. – Аннушка, девочка наша родная, ты можешь, наконец, сказать, кто тебе звонил?
– Не могу, – прокрякала я. А что вы хотите от обитательницы болота, соловьиных трелей?
– Это еще почему? – возмутился маячивший в дверях Виктор. – Или мы мешаем? Так скажи – мы выйдем.
– Не надо никуда уходить, вы абсолютно не мешаете, – я попыталась умиротворенно улыбнуться, но с улыбками у меня в последнее время отношения не задались, разучилась я с ними ладить. – Я в любом случае ничего говорить не буду.
– И не надо, – Сергей Львович сел рядом со мной на диванчик, обнял за плечи и прижал к себе, – давай-ка я рискну предположить. Тебе позвонил либо сам Голубовский, либо Ирина, либо кто-то из их сообщников, и, шантажируя дочерью, велели подтвердить версию Гнуса?
– Но… Но откуда вы знаете?
– Дочка, – усмехнулся генерал, – ты, видимо, забыла, где я работаю. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы сопоставить твое поведение до звонка и после и сделать соответствующие выводы. А если учесть, что мне только что позвонил мой человечек и предупредил, что завтра утром за тобой приедут, чтобы отвезти на допрос к следователю, то станет понятно, что интересовался я авторством звонка исключительно ради подтверждения очевидного.
Я угрюмо молчала. А что говорить? Я ведь все равно сделаю так, как велел Гнус. Ведь найти мою дочь теперь вряд ли удастся, ее уже нет в России А может, и есть, но сомневаюсь, что Гнус станет так рисковать, засветившись на телеэкране. Он сделал все возможное для успешного завершения их уродского плана, теперь Ирина справится самостоятельно.
Ну почему, почему мой ребенок-индиго не дает о себе знать? Она ведь может, с отцом поддерживала связь постоянно! Хотя бы намек или направление…
Опять выключилась из разговора. Оказалось, что меня наперебой уговаривают не поддаваться на шантаж, бороться до конца, искать дочь. Родные вы мои, вы же не слышали обещаний Гнуса! И если существует хотя бы десять процентов вероятности того, что он сдержит слово и не тронет мою дочь, я буду делать все, что он скажет. Собой бы я рискнула, но не ребенком, не Никой…
А вокруг кричали, ругались, плакали, убеждали, пытались заглянуть в глаза. Пожалуйста, вот вам мои глаза, легче теперь? Много мыслей во взгляде тряпичной куклы?
– Так, – резюмировал Сергей Львович, поднимаясь, – вижу, решение ты приняла, и пытаться взывать к твоему разуму бесполезно?
Я по-прежнему внимательно рассматривала узор на скатерти.
– Что ж, пойду звонить адвокату.
– Сережа! – вскинулась Ирина Ильинична. – Ты что, позволишь ей возвести на себя чудовищную напраслину?
– А что делать? – пожал плечами генерал. – Запереть ее в комнате?
– Нет, в комнате не надо, найдут, – оживился Виктор. – Ведь завтра сюда придут товарищи из органов, поэтому Анну надо увезти. Предлагаю ко мне.
Я оторвалась наконец от созерцания скатерти и посмотрела на Виктора. Смотрела долго, не оскорбляя его слуха озвучиванием своих мыслей. Парень понял меня и так, катанул по скулам желваки и отвернулся.
– Все, пойдемте спать, поздно уже, – Сергей Львович поднял меня с диванчика и повел в комнату. – Утро вечера мудренее.
– Папа!
– Сережа!
– Сергей Львович!
– Анечка!
Беспомощный хор моих друзей еще долго звучал над болотом боли. Я буду помнить его там, в следственном изоляторе и в лагере, он поможет мне выжить рядом с Жанной Кармановой. Во всяком случае, я постараюсь.
Если честно, я ожидала свидания с бессонной ночью, но неожиданно для себя и ночи заснула, едва тело приняло горизонтальное положение.
А потом наступило первое утро моей новой жизни. В квартире облаком сизого дыма клубилась траурная тишина. Она мешала, давила, душила. Комом грязи она повисла на стрелках часов, заставляя их судорожно дергаться. Но хронометр держался изо всех сил, показывая начало девятого.
Интересно, во сколько за мной явятся органические люди? Ну, из органов которые. Я успею еще сбегать в магазин за всякой ерундистикой типа мыла, зубной пасты и прочего, что понадобится на первых порах в СИЗО? Потом мне, конечно, привезут все необходимое, но хоть что-то взять надо.
Я оделась и бесшумно выскользнула из квартиры, стараясь не привлекать внимания возившейся на кухне Ирины Ильиничны. Получилось. Внимание осталось при ней.
У дверей подъезда я остановилась, мучительно соображая, в какую сторону направиться. Общее торможение нервной системы сказывалось, иначе бы я не пыталась вспомнить, где здесь находится ближайший хозяйственный магазин. Мысль о том, что вся нужная мне мелочовка есть в ближайшем супермаркете, сопя и задыхаясь, прибежала минуты через две.
