Внесло в вагон электрички, волна отхлынула, оставив щепку на сиденье. Взъерошенные дамы устроились напротив.
Злобно зашипели двери, закрываясь. Состав тронулся и застучал колесами, ритм перестука все ускорялся и ускорялся.
Как и ритм моего сердца. Я еду к Нике!
Шура с Любаней поначалу пытались втянуть меня в беседу, но щель в моем мысленном коконе была настолько узкой, что протиснуться сквозь нее и втянуться в разговор не получалось. Девчата быстро сообразили, что к чему, и оставили меня в покое.
До нужной нам станции оказалось всего полчаса езды. Но сейчас это оказалось целых полчаса. Не представляю, как смогу прожить оставшееся до встречи с ребенышем время!
От станции к коттеджному поселку вела узкая лесная дорога, и вела она километра три. Это был, так сказать, черный ход, для прислуги, хозяева подъезжали по свежепроложенной дороге, гладкой и широкой, ведущей с Минского шоссе.
Там же находился и единственный въезд-вход в поселок, который был обнесен по периметру высоченным забором.
Все было оформлено солидно, как и в большинстве таких же заповедников: будка охраны, сторожевые, шлагбаум, поднимающееся в случае необходимости заграждение, камеры видеонаблюдения.
Лесная тропа упиралась точнехонько в противоположную входу стену периметра, и обслуживающий персонал в любую погоду топал вдоль забора до КПП.
Потопали и мы. Пора было ввести нашу маленькую армию в курс дела, пока Любаня не ввела нас в поселок. Хотя я с трудом удерживала на месте душу, рвущуюся туда, за ограждение, где меня ждала дочь. Забудь, слышишь, курица суетливая, терпи! Ты только усложнишь ситуацию. До появления генерала с эскадроном осталось всего сорок минут.
– Так, народ, минуточку внимания! – Я остановилась.
Набравшие скорость Шура и Любаня протопали еще пару метров, увлекаемые силой инерции, которая напрямую зависит от массы тела. Хм, и к чему вдруг в голову, кряхтя и сдержанно матерясь, полез школьный курс физики? К дождю?
– Что случилось? – разволновалась Шура.
– Пока ничего. Надеюсь, и не случится больше, кроме хорошего. Пока вы ходили за билетами, я позвонила Сергею Львовичу Левандовскому…
– А, это генерал ФСБ, о котором говорил тот гад? – просияла Любаня. – Вот здорово! И что он?
– Будет здесь в двенадцать. Велел нам ждать у въезда в поселок, внутрь не соваться. Ты, Люба, покажешь его людям нужный дом.
– Конечно, покажу! – неваляшка даже в ладоши захлопала от переизбытка чувств. – Ура, ура, ура! Мы скоро освободим дочку Алексея!
– Не кажи «гоп», – проворчала Шура. – Мы же не знаем, там ли она еще.
– Ну как же! Я ведь сама слышала!
– Мало ли, вдруг у них планы поменялись.
– Так давайте я быстренько сбегаю, посмотрю, там ли девочка.
– А ты как считаешь? – повернулась ко мне Шура. – Может, пусть сбегает? Она же тут работает, на нее и внимания никто не обратит.
– Давай, Люба, только быстро, – сомнения Шуры едкой щелочью начали разъедать душу. Сорок минут я не выдержу.
– Ждите меня возле тех елок, – неваляшка показала на несколько пушистых красавиц, образовавших возле основной дороги своеобразную беседку. – Я сейчас!
И укатилась.
Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать.
Любы не было.
– Что-то не так! – не выдержала я.
– Да не волнуйся ты, – Шура шмыгнула носом, – Любаня просто ждет, наверное, пока ребенка выведут. Она же не может в дом зайти и посмотреть. А ты не стой на месте, двигайся, а то замерзнешь совсем!
Прошло еще десять минут, оптимизм постепенно начал осыпаться и с Шуриного лица. Мы старательно приплясывали, утоптав землю между елками до плотности бетонного пола. Я делала это автоматически, лишь бы отвлечься, холода я не чувствовала. Адреналин грохотал в ушах, бил в набат сердца, посылал тремор рукам.
Сомнений не было – произошло что-то непредвиденное.
В этот момент к шлагбауму со стороны поселка подъехал огромный черный джип с тонированными стеклами. Устрашающего вида кенгурятник, бритоголовый детина за рулем – может, конечно, это и был научный сотрудник какого-нибудь НИИ, но мне почему-то он показался криминальным сотрудником.
Судя по приветливо-подобострастной физиономии охранника, детина был из жителей поселка.
Шлагбаум поднялся, джип плавно тронулся с места.
И в этот момент к будке охраны подбежала раскрасневшаяся Любаня:
– Она там, в джипе! – задыхаясь, прокричала неваляшка.
Автомобиль уже набрал скорость и неудержимо рвался к трассе. С той стороны машин не наблюдалось, дорога была отвратительно пустой.
Я сорвалась с места, обезумевшей птицей вынеслась из леса и бросилась наперерез джипу.
Визг тормозов, выросший до чудовищных размеров кенгурятник бьет меня в плечо, и – темнота.
Боли почему-то не было.
Она, боль, видимо, просто не успела за мной, слишком уж быстро все произошло. Но она все же догнала меня и отыгралась по полной.
Собственно, именно боль выдернула меня из небытия, словно морковку. Вот только что было темно, тихо, спокойно, и вдруг – крики, непарламентские выражения, топот. И хриплый, дрожащий голос Сергея Львовича:
– Аннушка, доченька, ну как же ты так? Зачем? Мы ведь были на подходе! Что же ты наделала! Держись, девочка, держись, не уходи!
– Не собиралась вроде, – прокряхтела я, открывая глаза. – Ч-ч-черт, больно-то как! Шура, а ты чего ревешь-то?
– Анечка! – всхлипнула воинственная предводительница племени фанатов и осела прямо на пожухлую траву. – Ты… Ты живая?
– А были сомнения? – я обнаружила, что моя голова уютно устроилась на ладони Сергея Львовича, стоявшего рядом на коленях.
Нет, голова, к счастью, от тела пока не эмигрировала, просто тело на ладони не поместилось. Оно валялось на обочине и пульсировало жуткой болью в плече.
Левандовский осторожно подсунул мне под голову принесенную кем-то куртку и, отвернувшись, украдкой вытер глаза. Вытащил из нагрудного кармана пузырек с валидолом, положил под язык таблетку и укоризненно покачал головой:
– Дочка, дочка, когда же ты разума-то наберешься? Боюсь, я не доживу. Подъезжаю к поселку, смотрю – несется этот танк, а ему под колеса бросаешься ты. Он подбрасывает тебя вверх, и ты сломанной куклой падаешь на обочину. Что я, по-твоему, должен был чувствовать?
– Но вас же не было, я посмотрела на дорогу!
– Посмотрела она! – проворчал генерал, поднимаясь. – Думать надо, прежде чем действовать, а не наоборот.
– Но он увозил Нику!
– Ты уверена? – прищурился Левандовский.
– А разве нет? – Губы задрожали, я растерянно поискала глазами неваляшку. – Но ведь Люба сказала…
– Я все правильно сказала! – зазвенел нежный голосок, и из-за спины генерала выглянула Любаня. – Вот она, наша красавица!
К плечу девушки прислонилась бледная, одетая в дурацкий серый комбинезон и шапку с помпоном, очень болезненного вида девчушка.
Мое родное зернышко, моя жизнь, моя душа. Моя дочь.
Я, забыв о боли, подхватилась с земли и дернулась навстречу Любане. Но раздосадованная разлукой земля повела себя самым подлым образом – она покачнулась и опрокинула меня на колени. Левая рука вообразила себя поленом и вела себя соответственно: распухла и отказывалась шевелиться, отстреливаясь болью.
Но правая-то была послушной! И активно помогала хозяйке подняться, цепляясь на ближайшее дерево.
Сергей Львович бросился на помощь, и в этот момент раздался тоненький писк:
– Мама!
Вывернувшись из рук замершей от неожиданности Любани, ко мне топала, радостно улыбаясь, дочь.
– Мама! Ника маме!
– Господи, солнышко, ты вернулась! – я прижала к себе здоровой рукой худенькое тельце. – Ты совсем вернулась!
И больше меня не интересовало ничего: ни суета вокруг нас, ни лежащий физиономией вниз тот самый детина, что был за рулем, ни размазывающая по лицу разжиженную слезами косметику незнакомая девица.
Я соединилась наконец с оторванной частичкой меня, и отнять ее не смог бы никто.
А никто и не пробовал.
Нас подняли, осторожно посадили в машину, отвезли вначале в больницу, где мне наложили гипс на сломанную руку. А потом Сергей Львович забрал нас домой.
Осмотр врача, совмещение костей, наложение гипса – во время всех, кроме рентгена, процедур Ника была со мной. Врач начал было возмущаться, но Сергей Львович что-то тихо сказал ему, и тот смирился. Тем более что ребенок совсем не мешал, дочка лишь держала меня за здоровую руку, которую иногда гладила и приговаривала:
– Котя боли, мама не боли.
В американском фильме это вызвало бы умилительное «о-о-о!», наши медики лишь добродушно улыбались.
Шура с Любаней дожидались нас в больничном холле. Ника стойко перенесла расцеловывание и тисканье двух заплаканных теть. А серьезное – «пасибо, Сура, пасибо, Луба» – вызвало столь бурный восторг и слезопад, что окружающие начали оглядываться.
Получив персональное приглашение на празднование первого в жизни моей дочуры дня рождения, два шумных и употевших ангела-спасителя убыли по домам.
