Утром меня разбудил телефонный звонок.
– Спишь? – деловито осведомился Костин.
Я зевнула.
– Уже нет!
– Полдесятого на часах, – возмутился Вовка. – Все давно на работе. Чем ты ночью занималась?
Я почему-то стала оправдываться:
– Вечер получился длинным. Сначала побеседовала со Светланой Иосифовной, затем с Юлей, а потом приехала домой и трепалась с Максом.
– Он уже вернулся из Питера? – обрадовался Вовка. – Привез мне сушеного кальмара?
– Зачем он тебе? – удивилась я.
– Съесть! – воскликнул Костин. – Под пиво милое дело.
– Полная глупость тащить из другого города то, что продается в Москве почти на каждом шагу, – укорила я приятеля.
– А вот и нет! – заспорил он. – Между питерским и московским кальмаром такая же разница, как между тобой и мной.
– В обеих столицах не водятся головоногие, твою любимую закуску поставляют из-за границы, – остановила я гурмана. – Макс пока не вернулся, мы общались по скайпу.
– А-а, – поскучнел Костин. – Понятненько. Рассказывай, что разузнала у Нелидовой.
Я в сжатом виде изложила приятелю суть бесед с матерью и гражданской женой скрипача, затем велела:
– Найди среди знакомых Евгении эту Алину Викентьевну. Учитывая вопрос Ковалевой: «В школе беда?», я предполагаю, что она – преподавательница гимназии.
– Интересное кино, – протянул Вовка. – Сначала Алина Викентьевна приходит к Жеке, причем, если верить Юлии, незадолго до трагедии. Потом она возвращается в квартиру Ковалевой, ты стала свидетельницей, как дама вошла в подъезд в розовых босоножках и ушла из него в туфлях, которые стояли в прихожей у Жеки.
– Думаю, обувь «Яковини», волшебным образом появившаяся на подставке, была принесена Алиной Викентьевной в пакете! – воскликнула я. – Дамочка знает, где Жека хранила запасные ключи, она отпирает дверь, снимает розовые босоножки, достает из полиэтиленового пакета серо-голубые «Яковини», ставит их на решеточку, надевает очень похожие по цвету и форме синие туфли с кожаным бантом, те самые, что я видела, босоножки запихивает в пакет и уходит, не забыв тщательно запереть дверь и вернуть связку в щиток.
– Похоже на бред, – оценил мои слова Владимир. – За фигом такой ерундой заниматься?
Я накинула на голые плечи халат.
– Сергей – медвежья голова рассказал мне…
– Кто рассказал? – изумился Костин.
– Прости, – засмеялась я. – Сергей Неписайло, муж писательницы Нечитайло, жалуясь на свою тяжелую судьбу, выдал историю про журналиста, который, уходя, надел новые ботинки хозяина, а свои старые оставил. Сорок второй размер не редкость. То ли папарацци спутал штиблеты, то ли решил поживиться.
– Лампудель, – нежно произнес Вовка, – ты переутомилась, извини, что тебя разбудил. Ложись, покемарь еще часок-другой. А то ты несешь чушь! Писайло, читайло, голова с ушами!
Я разозлилась:
– Слушай внимательно! Я в полном порядке. Думаю, Алина Викентьевна в среду затеяла в доме Ковалевой скандал. Страсти накалились до предела, по какой-то причине женщины здорово поругались. Алина бросилась в прихожую, впопыхах сунула ноги в серо-голубые туфли и убежала. Размер у хозяйки дома и гостьи оказался одинаковый, цвет обуви похож, форма тоже – классические лодочки на небольшом каблуке, вот декор разный, но Алина так разнервничалась, что не обратила на это внимания.
Слегка остыв, она осознала ошибку и решила совершить обратный обмен. В пользу моей версии говорят и показания старушки Людмилы Алексеевны. Она спросила у Алины: «К кому вы идете?»
А та, вместо того чтобы спокойно назвать номер квартиры, нахамила чрезмерно бдительной пенсионерке. Почему? Не хотела называть фамилию Ковалевой? Вероятно, и это тоже, но давай вспомним про токсин, которым пропитаны «Яковини». Думаю, гостья находилась на грани истерики, с трудом владела собой. Во второй раз Алина встретилась со старухой в подъезде, уже спустившись из квартиры Жеки. Людмила Алексеевна не удержалась и пробурчала вслед незнакомке: «Вот, ходят, грязь таскают».
Обычное стариковское брюзжание, на которое нормальный человек не реагирует. Но Алина бросается на старуху и пытается ее задушить. Я сидела на детской площадке и видела, как она с багровым потным лицом вылетела во двор. Думаю, она стала жертвой яда, который вызывает припадки немотивированной ярости. Вспомним Жанну, которую отрава толкнула на самоубийство, Женю, почти потерявшую при встрече со мной человеческий облик, и станет понятно: моя версия о нечаянном обмене лодочек правильна.
– Жанна пользовалась туфлями около месяца, Евгения их носила в течение двух недель, – возразил Вовка, – а Алину яд сразу подкосил?
– Варвара Павловна Пискунова, кандидат наук из лаборатории, где изобрели «Кобратин», рассказывая о яде медуз, уточнила: «Он на всех действует с разной скоростью. У людей разная иммунная система, вес, заболевания, если на коже есть язвочки, ссадины, царапины, токсин очень быстро проникнет в кровь», – напомнила я. – Вероятно, Алине хватило часа, чтобы подорвать здоровье. Мы обязаны как можно скорее найти ее и рассказать о яде. К сожалению, вылечить Алину нельзя, но она будет принимать успокаивающие средства. И еще! Людмила Алексеевна видела на указательном пальце грубиянки черное пятно и уверена: та бухгалтер, а отметина на руке возникла из-за пересчитывания большого количества купюр. А школьница Лиза, мать которой пыталась вымогать у Евгении миллион за мифическое изнасилование дочери, рассказала мне о тетке, которая устроила Севе в клубе скандал. По словам Елизаветы, незнакомка была «старухой сорока лет, одетой, как тупая училка». Так вот, по свидетельству девочки, скандалистка была грязнуля, у нее на указательном пальце темнело пятно.
– Это была Алина Викентьевна, – сделал вывод Костин.
Я вскочила с кровати.
– Молодец. Давай найди список сотрудников гимназии Ковалевой, я абсолютно уверена, что нужная нам особа окажется там.
– Полагаю, Михаил хорошо знаком с Алиной, – предположил Костин, – лучше спросить у него.
– Замечательное предложение! – воскликнула я. – Ты забыл, что Миша пребывает в состоянии шока? Он отказывается с кем-либо общаться.
– Уже нет, – возразил Костин, – поэтому я и позвонил тебе. Из больницы сообщили: муж Жеки хочет побеседовать с тобой. Ни с кем другим, исключительно с Лампой.
– И ты молчал? – закричала я, кидаясь к шкафу.
– Выслушал сначала твой рассказ, – обиделся Вовка, – ты ведь страшно злишься, если тебя прерывают. И еще новость. Мне сообщили, что Сева ненадолго пришел в себя, говорить он пока не может, но, вероятно, выкарабкается.
Я швырнула телефон в кресло и со скоростью молодой лани понеслась в ванную. Людям свойственно приписывать свои собственные эмоции окружающим. Это Костин возмущается, если кто-то пытается вставить словечко в его излишне затянувшийся монолог. Я же кротка аки агнец, мне и в голову не придет метать молнии.
– Вы к Михаилу? – спросила медсестра, сидевшая на посту. – Помню вас, вы заглядывали недавно. Поосторожней с ним, не нервируйте его.
– Мише стало хуже? – испугалась я. – Утром от вас звонили и обрадовали, что он в норме.
Медсестра кивнула:
– Правильно. Его реабилитировала хорошая новость. Сегодня утром Михаилу сообщили, что сын очнулся, был в сознании некоторое время. Отец вроде сначала ничего не понял, но через час позвал меня. Я вошла в палату, и больной вполне разумно стал общаться. Положительные эмоции исцеляют.
– Побеседую с Мишей и пойду к Севе, – обрадовалась я.
– Вас к Ковалеву пока не пустят, – остудила мой пыл медсестра, – он в реанимации. И парень ничего не расскажет.
– Только что вы сказали: Всеволод в сознании, – напомнила я.
Собеседница кивнула:
– Сейчас его погрузили в сон. У парня перерезаны голосовые связки, речь отсутствует.
– Она восстановится? – с надеждой спросила я.
– Никто ничего не обещает, – с неохотой ответила женщина, – я не врач. Авось все обойдется, но может, и нет. Долгое это дело, восстанавливаться после такой травмы.
Когда я вошла в палату, Миша полулежал на кровати с книжкой Милады Смоляковой в руках.
– Тебе лучше? – забыв поздороваться, воскликнула я.
– Физически да, – протянул Михаил, – а так нет. Сделай одолжение, налей мне воды. Медсестра поставила бутылку на подоконник, а не на тумбочку.
Я плеснула минералки в стакан и подала ему. И тут же ощутила резкий запах одеколона с сандаловыми нотами, на мой взгляд, слишком тяжелого.
– Ты должна меня понять, – мрачно сказал Миша, – и не осуждать. Я видел, как Женя выпрыгнула. Вбежал в комнату, а она уже стояла на подоконнике. Надо было броситься к ней, но я растерялся. На полу в луже крови лежал Сева, я подумал, что он умер.
