Пухл, икнув, сунул бумажный пакет ему в лицо.
– Выкинь это дерьмо! – взорвался Бод. – И слушай сюда: девка хороша, но всему свое время и место. Сейчас мы сражаемся за сердце и душу Америки!
Пухл зашипел, будто спустившая покрышка.
– Хилтон-Хед [40], – эйфорически проскрежетал он.
– Что?
– Хочу купить нам с Эмбер кооперативный домик в Хилтон-Хед. Это ж тоже остров, а наш по сравнению с ним – полный отстой.
– Ты серьезно?
Но потом, когда Пухл отключился, Бод Геззер поймал себя на том, что его греет фантазия напарника. Прогуливаться по солнечному каролинскому пляжу с полуобнаженной девочкой «Ухарей» под руку – намного привлекательнее, чем делить холодный бетонный дот с толпой волосатых белых мужиков в Айдахо.
Бод поневоле размышлял, как относилась бы к нему Эмбер, узнай она, что он тоже вот-вот станет большой шишкой.
Когда Джолейн проснулась, Том Кроум созерцал дробовик у себя на коленях. Лишь тогда она поняла, что крики ей не приснились.
– Что ты там видишь? – тихо спросила она. – Милый, не забывай о предохранителе.
– Он на предохранителе. – Кроум покосился на ствол, чего-то выжидая. – Слышала выстрелы?
– Сколько?
– Пять или шесть. Как из автомата.
Джолейн подумала – а вдруг гопники застрелили официантку? Или может, они уложили друг друга, сражаясь за официантку.
Если, конечно, не официантка порешила их всех. Только не это, пока я не верну свой билет, подумала Джолейн.
– Слушай! – сказал Том.
Плечи его напряглись, палец лег на курок
Джолейн тоже услышала – по лесу кто-то бежал.
– Стоп, оно маленькое. – Она коснулась локтя Тома. – Не стреляй.
Хруст приблизился, метнулся в сторону. Кроум пошел на шум с «ремингтоном» наперевес. Движение прекратилось за старым платаном.
Джолейн схватила фонарик и выбралась из-под импровизированного одеяла.
– Не застрели меня ненароком. Я с ночью почти одного цвета.
Разве ее остановишь? Том опустил ружье и смотрел, как она осторожно подкралась к дереву. Ее встретили загадочные пронзительные крики, перешедшие в низкий рык. Том покрылся гусиной кожей.
Он услышал, как Джолейн говорит:
– А теперь успокойся, будь умницей. – Словно разговаривала с ребенком.
Она вернулась, держа на руках небольшого енота. На груди трикотажной рубашки расплывалось пятно крови – переднюю лапу зверька задело пулей.
– Уроды! – в сердцах бросила Джолейн. Включив фонарик, показала Тому, что случилось. Когда она прикоснулась к еноту, тот зарычал и оскалил зубы. Кроум подумал, что зверь достаточно вооружен, чтобы перегрызть ему горло.
– Джолейн…
– Принеси аптечку, пожалуйста.
Она купила дешевый набор первой помощи в гастрономе перед прокатом моторки.
– Смотри, укусит, – заметил Том. – Нас обоих укусит.
– Она просто напугана, только и всего. Она утихомирится.
– Она?
– Будь добр, найди бинты.
Они обрабатывали лапу енота почти до рассвета. Их обоих укусили.
Джолейн просияла, когда зверек, злобно ворча, кинулся прочь. Том, перевязывая прокушенный палец, буркнул:
– А если у нее бешенство?
– Тогда найдем кого-нибудь и загрызем, – ответила Джолейн. – Есть у меня на примете подходящие ребята.
Они попытались снова развести огонь, но дождь зарядил еще сильнее, чем прежде, хоть и не такой холодный. Торопливо спрятавшись под лодочным навесом, они постарались укрыть от влаги еду и патроны. Вскоре ливень прекратился, влажная сине-серая темнота неба начала светлеть. Джолейн легла и выполнила две сотни своих упражнений, а Том держал ее лодыжки. Восточный край неба порозовел и зазолотился в преддверье солнца. Они перекусили кукурузными чипсами и батончиками гранолы – все было соленое. С рассветом они переправили «Китобоя» из-под мангров на открытую отмель – облегчили себе путь к отступлению. В лагере собрали все необходимое и двинулись на другой конец острова.
Выйдя из самолета, Мэри Андреа Финли Кроум подумала, что ошиблась аэропортом. Ни фотографов из новостей, ни вспышек телевидения, ни репортеров. Ее приветствовал лишь оживленный, рано поседевший мужчина с резкими чертами лица. Он представился ответственным редактором «Реджистера».
Мэри Андреа спросила:
– Где все остальные?
– Кто?
– Журналисты. Я ожидала толпу.
– Считайте меня толпой из одного человека, – ответил ответственный редактор.
Он подхватил ее сумку. Мэри Андреа последовала за ним к машине.
– Мы едем в редакцию?
– Верно.
– Там будет пресса? – Мэри Андреа капризно вертела в руках четки.
– Миссис Кроум, мы и есть пресса.
– Вы понимаете, о чем я. Телевидение…
Ответственный редактор объяснил Мэри Андреа, что интерес к трагической гибели ее мужа оказался несколько менее напряженным, чем ожидалось.
– Не понимаю. Журналиста сжигают до каких-то клочков…
– Кому вы об этом рассказываете?
Ответственный редактор вел, превышая скорость, держа на руле одну руку. Другой он раздраженно тыкал в настройку радио, переключаясь между станциями с классической музыкой. Мэри Андреа хотелось, чтобы он уже выбрал наконец что-нибудь одно.
– Но я же знаю, это попало в газеты, – упорствовала она. – До самой Монтаны.
– О да. И даже на телевидение, – сказал редактор. – Вкратце.
– И что было?
– Я бы описал реакцию общественности, – ответил он, – как умеренное, но мимолетное любопытство.
Мэри Андреа оказалась в тупике. Ее охватило уныние – которое могло быть принято за настоящее горе теми, кто не знал о ее актерской биографии.
– Не принимайте на свой счет, – посоветовал ответственный редактор. – Это оказалось унизительным испытанием для всех нас.
– Но они должны были сделать Тома героем! – протестовала она.
Редактор объяснил, что работа газетного журналиста больше не имеет такого статуса, как во времена Уотергейта. Девяностые обернулись бумом интервью со знаменитостями, упадком серьезных исследовательских репортажей и намеренным «смягчением продукции» издателями. В результате, сказал он, теперь ежедневные газеты редко вызывают волнение среди своей аудитории, и люди обращают на них все меньше и меньше внимания.
– Так что смерть вашего мужа никакой шумихи не вызвала.
Мэри Андреа мрачно уставилась в окно машины. Если бы Том работал на «Нью-Йорк Таймс» или «Вашингтон Пост», была бы вам эта чертова шумиха.
– Он трудился над чем-то серьезным? – с надеждой спросила она.
– Вовсе нет. В этом и кроется часть проблемы – обычный очерк, только и всего.
– О чем?
– Об одной женщине, которая выиграла в лотерею.
– И за это его взорвали?
– Полиция настроена скептически. И, как я уже сказал, отчасти в этом наша проблема. Тома вовсе не обязательно убили из-за его служебных обязанностей. Это могло быть ограбление, могло быть… что-то более личное.
Мэри Андреа кисло покосилась на него:
– Только не говорите мне, что он путался с чьей-то женой.
– Всего лишь слухи, миссис Кроум. Но, боюсь, их хватило, чтобы отпугнуть Теда Коппела [41].
– Вот дерьмо, – в сердцах сказала Мэри Андреа. Она готова была прополоскать горло электролитом, лишь бы попасть на «Найтлайн».
– Мы из кожи вон лезли, – продолжал ответственный редактор, – но они хотели, чтобы это было заказное убийство или месть кокаинового барона. И расстроились, узнав, что Том был простым очеркистом. А после слухов об адюльтере, понятно, перестали отвечать на наши звонки.
Мэри Андреа тяжело прислонилась к двери. Ее будто занесло в дурной сон. Пресса в немалой степени утратила интерес к убийству Тома Кроума, то есть серьезно снизилось внимание к покинутой им вдове – и, с горечью подумала Мэри Андреа, зря потрачены деньги на авиабилет. Хуже того, она окажется в унизительном положении, если роковой «таинственный пожар» приведет к ревнивому мужу вместо мстительного наркобарона.
Будь ты проклят, Том, подумала она. На кону-то моя карьера.
– Что с отелем? – спросила она угрюмо.
– Заказали вам номер для некурящих, как вы и просили. – Теперь ответственный редактор жевал зубочистку.
– И конечно, спортзал с тренажером «СтейрМастер»?
– Без спортзала. Без «СтейрМастера». Извините.
– Ну просто прекрасно.
– Это «ХоДжо» [42], миссис Кроум. Мы всех размещаем в «ХоДжо».
После мрачного десятиминутного молчания Мэри Андреа объявила, что передумала – она хочет немедленно вернуться в аэропорт. Она слишком убита горем, чтобы появиться в газете и принять писательскую награду, которую получил Том.
– Как там она у вас называется – «Эмилио»?
– Амелия, – ответил редактор. – И штука достаточно серьезная. Том – первый журналист, получивший ее посмертно. Это бы много значило, окажись вы там вместо него.
