Но самая большая радость произошла, когда шумная толпа учащихся ринулась в столовую, потреблять положенную им пайку. Геройская опергруппа немного подзадержалась, считая, что теперь, после успешной поимки дурковедов, будет ниже ее достоинства вести себя, как каким-то простым курсантам, и нестись сломя голову к царству тети Клавы. Снисходительно поглядывая на остальных, ребята пропустили всех вперед. Вместе с ними задержались капитан Мочилов и лейтенант Смурной, привыкший к парням и успевший полюбить их как друзей. Его больше не пугала одинаковость Утконесовых.
Нисколько. Он знал, что полностью излечился от недуга.
Именно в этот момент группу людей, за последние дни ставшую настоящей, сплоченной командой, окликнули. Ребята обернулись, просияв радостью, а Владимир Эммануилович побледнел, схватившись за начавшее пошаливать сердце.
В воротах школы стоял и смущенно улыбался Федор Ганга, раскрашенный побледневшими за неделю пятнами зеленки. Во время болезни он немного похудел, отчего стал выглядеть выше и стройнее. Федя скалился в ослепительной белозубой улыбке, на которую с долей зависти посматривал Дирол. А у каждого бока курсанта стояла красивая девушка Люда, деликатно придерживая его под оба локтя. Володя закатил глаза и попробовал упасть в обморок.
Рецидив был налицо: девушка двоилась, совершенно не соглашаясь принимать во внимание лечение, проведенное предприимчивым капитаном. К тому же, издеваясь над лейтенантом, она стояла не рядом с ним, как мечталось Володе по ночам, когда голова его касалась подушки, а около зеленого потомка мавров. Какая несправедливость!
– Меня выписали, – довольно произнес Федя.
Что тут началось! Казалось, курсанты встретили своего товарища после длительной разлуки, в которой неизвестные опасности ежесекундно угрожали жизни Ганги. Парни окружили смущающегося Федю со всех сторон, высоко задрав головы, наперебой стали рассказывать волновавшее всех со вчерашнего вечера событие. Федор только удивленно хлопал глазами и изумленно восклицал: «Да ну!» Глеб Ефимович, постояв немного в стороне, махнул рукой на разницу в возрасте и званиях, вклинился в самую середину толпы и от души стал заливать, приукрашивая реальные события расцвеченными подробностями, плодом живой фантазии капитана.
– Они ни в какую не хотели раскаиваться. Угрожали добраться до меня через своих людей, которые, как уверяли преступники, стоят на высоких постах не только в нашем городе, но и в правительстве Москвы.
Так-то, братцы...
Смурной не заметил, как оказался в стороне от возбужденной компании.
Он грустно изучал плацдарм, сквозь асфальт которого пробилась упрямая травинка. Она с вызовом смотрела на солнце и на него, Володю, презирая его уныние.
– А вы сегодня читать стихи будете? – раздалось у самого уха.
Лейтенант вскинул голову и увидел прямо перед собой обманщицу Люду.
– Нет, – обиженно, как мальчишка, буркнул он себе под нос и демонстративно отвернулся.
– Как жаль. Они мне очень понравились, – вздохнула девушка.
– Сестре моей тоже.
– Сестре?
До Володи стало доходить, что случилась какая-то страшная, смешная ошибка. Он вновь взглянул на Люду, которая стояла рядом с ним, перевел взгляд на ту, что продолжала зависать на локте у курсанта. Раздвоение ли?
– Мы близняшки, – поняла замешательство лейтенанта девушка. – Нас очень часто путают.
Что тут случилось со Смурным! Володя счастливо рассмеялся, подхватил Люду на руки и закружился с ней на одном месте. Люда. Людочка. Людмила.
Он здоров, влюблен и полон надежд на счастье.
* * *
Мягкие сумерки опускались на город, укутывая его в дырявое покрывало, сквозь прорехи которого уже виднелись первые звезды. Комары с азартом вышли на охоту, пикируя над головами, как истребители. В общежитии царила суета.
Единственное небольшое зеркало в комнате курсантов в этот вечер пользовалось повышенным спросом. Каждый старался выглядеть сногсшибательно, что, в сущности, удалось практически всем, если не брать в расчет зеленеющее лицо Феди и простоватый, не исправимый никакими супермодными прикидами, деревенский вид Пешкодралова. Радостная эйфория витала в воздухе, закрадываясь в души каждого из новоиспеченных героев. Говорили обо всем и ни о чем. И конечно, чаще всего в разговорах проскакивала волнующая каждого тема слабого пола. Федя буквально цвел, Леха загадочно улыбался, вспоминая волевые черты лейтенанта Костоломовой, Санек просто прыгал от счастья, ободренный охладевшим к нему вниманием полковника.
Только Венька среди общего гомона все чаще замолкал и грустно посматривал на себя в зеркало.
– Чего скис? – поинтересовался Антон, с трудом застегивая новенькие узкие джинсы.
– Так, – неопределенно отмахнулся Кулапудов и еще сильнее погрустнел.
– Что это за «так»? «Так» бывают разными, понимаете, – голосом совы из мультфильма произнес Зубоскалин. Он присел рядом с Венькой и положил руку ему на плечо. – Откройся, сын мой. Может быть, то, что тяготит твою душу, облекшись в слова, станет легче.
Возможно, мы скромными нашими силами сможем тебе помочь, и грусть отпустит тебя. Уж смеяться над твоей проблемой точно не будем. Может быть.
– Да ну тебя, – попытался отпихнуться Венька.
– А че ты. Скажи, правда. Не бегемоты же, сообразим, как тебе помочь, – хором сказали Утконесовы, с любопытством уткнувшись взором в лицо однокурсника.
Кулапудов молча встал и задрал водолазку, обнажив в меру поросшую грудь. Ничего так, внушительных масштабов грудь. Поводов для беспокойства не вызывает. Ни тебе болезненной бледности, ни тебе прыщей, ни колотых, ни резаных ран. Только большая, от левой подмышки до правой, наколка:
«Я люблю тебя, Зося!»
– Сильно, – одобрил Зубоскалин. – Кому собираешься предъявить текст для рецензирования?
Но оказалось, что предъявлять-то было некому. Венька с грустью поведал свою историю, печальную, но крайне поучительную. Несколько лет назад, когда Кулапудов был еще злостным хулиганом, он влюбился в польку.
Красавицу, умницу, тянувшую в экономическом институте на красный диплом.
Ее звали именно так, как написано у Веньки на груди. Это он в знак вечной преданности сделал на животе несводимую татуировку: «Я люблю тебя, Зося!» Впоследствии полька разбила его сердце, уехав на родину и выйдя замуж за богатого соотечественника, а свидетельство любви Кулапудова осталось навеки...
– Я, дурак, стихи ей сочинял, а она так поступила, – окончил горькую повесть Кулапудов и с головой ушел в мрачные мысли.
– Да, со стихами ты перестарался, – заметил Санек. – Лучше бы мороженое покупал, они это больше любят. Глядишь, и осталась бы твоя полька при тебе.
Венька помотал тяжелой головой из стороны в сторону.
– Она мне больше не нужна, – твердо сказал он.
– Правильно, на фиг нам иностранки. Отечественные лучше, покладистее.
К тому же и патриотичнее это, с нашими-то. А чего ты тогда слезы точишь? Трагедию нам изображаешь.
– Пробовал я после этой Зоськи с другими, – удрученно сказал Кулапудов. – Да ненадолго все это.
– Забыть не можешь? – с тоской в глазах спросил Леха.
Он слушал с замиранием сердца, прочувствованно, так же, как дома смотрел мексиканские сериалы. Был бы бабой – разрыдался б навзрыд. А так нельзя. Не положено мужику.
– Нет. Показаться перед ними не могу без футболки. Попробовал закадрить одну на пляже, а она меня так послала, что до сих пор уши горят.
Все глубоко вздохнули. Проблема.
– А, может, тебе другую Зосю поискать? – предположил Федя.
– Имя больно у нее редкое для нашей местности. А в Польшу ехать мне не по карману.
– Найдем, – убежденно сказал Санек, вставая со стула. – Сегодня же и найдем. Все равно собирались отметить наш успех в кафе.
Заодно там и подыщем.
– Конечно, – согласились парни.
– А чтобы и она от тебя не ушла, мы ей тоже наколку сделаем, – радостно предложил Леха.
* * *
Заведение «У Швейка», отличавшееся доброжелательной обслугой и приличными ценами, гостеприимно приняло группу курсантов в свои стены, предложив им богатый выбор съестного, выпивки и одиноко скучающих девушек за соседними столиками. Санек сразу принял официантку в оборот, подробно расспросив об именах всех работающих в заведении особ женского пола не старше двадцати пяти лет. Как назло ни одной Зоси среди них не оказалось.
– Не робей, – успокоил он Кулапудова. – Вечер только начался.
И действительно, это было только начало. Курсанты накатили по маленькой, потом еще по маленькой, закусили. Однако для крепкого мужского организма, уставшего от недельного напряжения, этого было мало. Требовалось повторение – и неоднократное. Когда напряжение спало, сам бог велел продолжения банкета. Широкая русская душа не терпела полумер. Ребята еще опрокинули.
