Гранкин бросился туда, где сбоку на сцену шла крутая деревянная лестница. На ходу он выхватил из кармана огромный клетчатый носовой платок (в своё время Галка купила ему дюжину таких платков, объяснив их размеры лаконичным «стирать можно реже») и по-старушечьи повязал его на голове, затянув под подбородком трогательный узелок. По дороге ему попался стол, застеленный клетчатой скатертью, он рывком сдёрнул эту скатерть и на быструю руку соорудил себе юбку, обвязав себя вокруг пояса толстой тканью с бахромой. Костюмчик получился, что надо — с точным повторением квадратно-клетчатой геометрии. Он взлетел на сцену, почти не коснувшись ступенек, и в два прыжка очутился в центре третьего ряда, плечами раздвинув старушек.
«Ну что, получил?» — со злорадством подумал Виталя, обращаясь к невидимому преследователю.
Толпа громыхнула хохотом: кто-то стонал, кто-то визжал, кто-то свистел и топал ногами, — равнодушных не было.
Бабки пели незнакомую песню. Гранкин слов не знал, поэтому стал просто беззвучно раскрывать рот.
— Безобразная Эльза —
Королева флирта,[9] — разудало вопили старушки. На Виталино вторжение они почему-то не обратили никакого внимания.
— С банкой чистого спирта
Я иду к тебе, — пели они.
Неожиданно у Гранкина зазвонил мобильный. Электронная мелодия разрушала магию живого пения, сбивала с ритма. Гранкин растерялся и с удвоенной силой стал раскрывать рот.
— Подруга, у тебя сотик пиликает, — пихнула его в бок соседка-старушка. — Возьми, а то может внуки набедокурили. Я когда на прошлом выступлении пела, мои лошадь домой привели и учили её через диван прыгать.
— Как лошадь? — удивился Виталя. — Где они её взяли-то? — ему удалось перекричать хор.
— Паслась бесхозная вдоль дороги! Мы до сих пор хозяев найти не можем, так и прыгает через диван!
Толпу посетил новый приступ истеричного хохота.
— Ведь мы живём для того, чтобы завтра сдо-о-о-хнуть!
Лай-ла-а! Лай-ла-ла! — пела «Алая зорька».
Гранкин глянул на дисплей, там высветился рабочий номер Петровича.
— Алло! — упавшим голосом ответил Виталя.
— Празднуем? — весело крикнул Петрович в ухо. — Песни поём? Ай, молодца! А работать кто будет? К тебе народ с больными животинами косяками прёт, а у тебя дверь на замке! И тогда все прямиком ко мне направляются. Вчера обезьяну с поносом притащили, она мне весь кабинет уделала! — Это был прежний Петрович, добрый, весёлый, с плоскими шутками.
— А я… того… в декретно-творческом отпуске, — смущённо начал Виталя.
— Песни в женском коллективе поёшь?! Правильно делаешь. Ты там спляши ещё! Грабителей, которые Сандипа ограбили, вчера поймали!
— Как? — заорал Виталя. — Где поймали? Как поймали?
Бабки пели, солнце пекло, народ хохотал до колик — первые ряды в лёжку лежали у сцены. Представление всем нравилось — и зрителям и выступающим.
— Так и поймали! Банда это оказалась целая, четыре человека, у всех судимости. Оказывается, этих молодчиков оперативники давно пасли, устроили им засаду и повязали на вооружённом грабеже. Стали их колоть, а они и давай во всех своих грехах каяться, чтобы, так сказать, облегчить свою тяжёлую участь. Ну и признались, что как-то в пивнушке «У камелька» подслушали в туалете разговор о передаче крупной суммы денег. Проследили за мной, узнали где типография, где чёрный вход, и в условленный час напали на человека с деньгами, пальнув в него из пистолета. Деньги они, правда, уже потратили, но ерунда это! Так что пляши!
— Ща, Петрович! — Гранкин выпростался из тесного ряда бабушек, соскочил со скамеечки, вышел с мобильником в руке вперёд и перед хором прошёлся гоголем, притопывая. А потом ещё раз прошёлся — вприсядку, и снова — теперь уже отплясывая на всю катушку. Никогда в жизни он так не плясал, только «юбка» ему очень мешала, в конце концов он всё же споткнулся о длинный подол и упал, высоко задрав ноги. «Ну, попробуй, гад, выстрели, попади!» — со злорадством подумал он, быстро вскакивая.
Аплодисменты заглушили хохот, хохот загасил аплодисменты.
— А говорили, хореография не предусмотрена! — крикнула одна из бабушек и тоже пошла в пляс. Надписи “I’m Badgirl” хаотично закружились по сцене — остальные бабки тоже не удержались и пошли в пляс.
— Ведь мы живём для того, чтобы завтра сдо-о-о-охнуть! — весело распевала «Алая зорька», ногами выбивая из досок священную сценическую пыль.
— Ты там чего? — крикнул в трубке Петрович.
— Сплясал, — отчитался запыхавшийся Гранкин, уходя в глубину сцены.
— Такое впечатление, — удивился Петрович, — что ты на сцене выступаешь.
— Так я на сцене и выступаю. С «Зоркой Алкой». Тьфу, с «Трезвой Галкой»! Тьфу, блин, «Алую зорьку» теперь так принято называть!
— Ты там поосторожней, — захохотал Петрович, — а то признают бабки, кто тогда по коридору с бинтами носился!
— Не, не признают, — засмеялся Виталя. — Я имидж сменил.
— Гранкин, выходи быстрей на работу, — с ностальгической ноткой в голосе произнёс Петрович, — выходи, а то никакой душевности в моей деятельности не стало! Станки, краска, бумага, шум, гам, идиоты-клиенты, лентяи-печатники… Вот только вчера развлёкся, обезьяну водкой полечил. Посидели мы с ней, но… не поговорили. Выходи, охота на новый имидж твой глянуть.
— Выйду, Петрович. Вот закончу все дела и выйду!
* * *
Бабушек набилось в «Мерседес» аж восемь штук. Маленькие, компактные, без лишнего веса, они разместились в салоне, как мелкие огурчики в просторной банке.
— Чтой-то мне твоё лицо уж очень знакомо, — твердила одна, с косицей из седых волос.
— А ты у нас теперь что, член коллектива? — спрашивала румяная — та, которой Виталя подсказал как обаять Петровича.
— А ты умеешь правильно управлять этим драндулетом? — вопрошала третья, тыкая сухоньким пальчиком в кожаную обивку кресел.
— А спецсигнал на этой тарантайке присутствует? — смеялась четвёртая.
— Да отстаньте вы от него, девоньки, пусть человек нас по домам культурно развезёт, а то, вон видите, у него и так передок помят, небось, вот так же отвлекал его кто-то.
— Какой передок? У кого передок? Где помят? — загалдели бабки, как неугомонные школьницы.
Виталя пришпорил «коня», поддал газу и покатил по вечернему городу отыскивать адреса, которые диктовали ему вразнобой бабки. Использовать старушек в качестве живого щита Гранкину было жутко неудобно, но как иногда выражался Петрович «очень уж хорошо пошло». В плотном кольце бабушек он ощущал себя в полнейшей безопасности, поэтому, когда выступление закончилось, Виталя пригласил «Алую зорьку» «потусоваться» в уличное кафе. Старушки очень обрадовались, узнав, что гуляют за счёт ветеринара и оккупировав столики, заказали себе все имеющиеся запасы пирожных. Слежки за собой Виталя больше не ощущал, но понимал прекрасно, что теперь он будет на мушке у убийцы до тех пор, пока не заткнётся навеки, как Яна Геннадьевна.
В общем, задачку он решил. Не до конца, но решил. Оставалось неясным, при чём здесь тетрадь, но в общем и целом картина сложилась. Он вызвался развести бабушек по домам, не всех, конечно, а тех, кто влезет в машину. Бабки уж постарались, и чем больше их набивалось в салон, тем с большим злорадством Виталя думал: «Ну что, гад, рискнёшь попасть с первого раза?» Нехорошо было так думать, но думалось. И радость тёплой лапой сжимала горло. Быть может, скоро конец этой гнусной истории.
Галка вернётся с младенцем домой.
Только дожить бы до завтра.
Только бы Эльза не обманула и заплатила обещанный миллион.
Бабок оставалось в салоне всё меньше. Виталя доставлял их по адресам, они кланялись, благодарили и убегали, подхватив длинные джинсовые подолы. Когда в машине их осталось всего четыре, у Витали опять зазвонил телефон. На дисплее высветился совсем незнакомый номер, и Гранкин решил не отвечать на звонок.
— Эй, ямщик, у тебя вальс Мендельсона играет! Ответь, соколик, сил нет это слушать, девять раз в загс бегала, воротит всю от этой мелодии, — заверещала одна из бабок на заднем сиденье.
Виталя нажал на кнопку, сбросил вызов и сосредоточился на рулёжке — вечернее движение было очень оживлённым. Но через секунду мобильник затрезвонил снова, исполняя избитую мелодию всех времён и народов.
— Ох, тошно мне, — известила всё та же бабка Виталю, — тошнит ажно от этих звуков.
— Ответь, касатик, на вальс-то! А то вдруг невеста твоя звонит, прощения попросить хочет! — подключился другой голосок.
«А вдруг Галка?! — мелькнула безумная мысль. — Сбежала из плена и звонит мне!»
— За что прощение-то? — поинтересовался он севшим от волнения голосом у оставшихся членов «Алой зорьки».
— А за пять деток в довесок! — захохотала бабулька.
