они всплывают многократно, на протяжении всего дня, ночи. Конечно, она не ожидала ответов, но испытывала потребность спрашивать себя снова и снова…. Вопросы сами по себе были криками боли.
Одновременно с вопросами, начали появляться обида и гнев на себя, на судьбу, на Бога, на людей: Беллами, Линкольна, Октавию (тех, кто мог предотвратить), на убийцу…
«Суд», что творился в ее голове был эмоциональным, девушка чувствовала озлобленность, раздражение, обиду ко всем и даже появлялось желание отомстить…
Но, в конечном итоге, Лекса чувствовала гнев только к себе. За то, что она не смогла спасти, за то, что не уберегла, не почувствовала…
Если бы она немного сдвинулась вправо, на несколько дюймов, то выстрелы пришлись на ее руку, спину…
Было прохладно и она могла бы попросить Кларк зайти назад дом…
Все сменилось чувством вины… Как бы ей хотелось повернуть время вспять… Она бы кричала, орала, рыдала, умоляла, но не дала им поехать на это мероприятие совсем.
Если бы мне знать…
В то время, когда брюнетка засыпала, хоть и ненадолго, то ее сны были альтернативной реальностью. Как будто она ее спасла, и они вместе, лежат на шелковых, темных простынях (любимое постельное белье Гриффин) в комнате Кларк, в ее доме. Все хорошо. Это разлеталось в пух и прах, когда она просыпалась и понимала, что она не в загородном доме, а в квартире своего друга, на хлопковом, белом постельном белье…
Боль, казалась невыносимой. Зеленоглазая давно уже не обращала своего внимания на смены дня и ночи, дней недели, чисел, дат…
Теперь в ее сердце отчетливо зияла глубокая рана (совсем не такая, когда тебя бросают или ты уходишь сам), она причиняет сильнейшие мучения, даже на физическом уровне.
Страдания ее наступали волнами. Периодически они немного стихали и как бы давали передышку (в этот момент, девушка могла встать выпить воды и сходить по физиологическим нуждам), лишь для того, чтобы вскоре вновь сильнее нахлынуть…
Страдания сопровождались плачем. Слезы подступали всегда: когда она дотрагивалась до кольца у себя на шее (понимая, что Кларк ей отдала самое ценное, что у нее было, практически свою душу — кольцо матери); когда вспоминала о совместной их жизни в загородном доме и представляя тот, последний вечер.
Она чувствовала себя нереально одинокой, покинутой, хоть и каждую ночь она чувствовала, как прогибается другой край кровати, когда Тайлер приходил с работы и ложился спать.
К одиночеству прибавлялась беспомощность, потерянность, никчемность, опустошенность. Общее состояние ее было подавленным…
Все эти дни, брюнетка живет или существует за счет счастливых воспоминаний, но когда понимает, что прошлого не вернуть — ее опять накрывают слезы. Глаза ее давно опухли от постоянной соленой влажности.
Настоящее, кажется ей невыносимо ужасным, а будущее — немыслимым без Кларк и как бы несуществующим…
Ее жизнь точно кончена…
Несмотря на то, что страдания Лексы становятся все более невыносимыми, она неосознанно продолжает цепляться за них, пытаясь удержать связь с блондинкой. Она думает, что если перестанет вспоминать о Кларк — то успокоится, успокоится — значит забудет, забудет — значит предаст…
И поэтому ее мучениям, кажется нет ни конца, ни края.
В непрерывной депрессии, проходит целая неделя. Лекса сильно исхудала на воде, возможно, она скоро не сможет встать с кровати…
— Лекс… Тут твоя мама звонит… — парень осторожно протянул ее телефон. Конечно, хоть и он целыми сутками работал, домой возвращался ночью, он видел угасающее состояние Вудс и не понимал этого, но не вмешивался. Вспоминая, чем обернулось его вмешательство. Сердечным приступом мистера Вудса. Ибо Эбби ему потом перезвонила и вывалила на него все, рассказала и о том, что Лекса была в тот момент рядом с Кларк — видела все. Вот поэтому у нее такое состояние.
— Мам… — она шептала, ибо сил даже говорить не было.
— Доченька моя… — женщина рассказала девушке, как они с отцом провели эту неделю в больнице, но сейчас возвращались домой. — Как ты, солнышко?
— Все будет хорошо… — врала безжизненно девушка. Кажется, она была согласна со своей смертью.
Женщина не настаивала на других ответах, хоть и безумно волновалась за дочь. На этой неделе, у брюнетки было день рождение. Семнадцатилетие. Но никто не вспомнил о нем, и оно никому не было нужно.
— Лекса, ты помнишь, что тебе завтра в университет?
— Мам, я не…
Эбби перебила.
— Кларк бы хотела этого. Чтобы ты училась, что бы ее потраченное время с тобой не прошло даром, чтобы ты закончила его и стала такой, как она. Сильной, волевой и великой женщиной. — пыталась мать подбодрить свою дочь.
Со словами матери, пришло осознание того, что блондинка, наверное, «переворачивается в гробу», наблюдая за тем, что творит она с собой. Конечно, Гриффин бы это не понравилось и при жизни, она бы сто раз ее уже наказала за такое…
Закончив разговор с матерью и пообещав, что завтра будет на занятиях, брюнетка заставила себя встать с кровати и направилась в ванную комнату.
Ей казалось, что она уже выплакала все слезы, но они с новой силой полились по ее лицу, смешиваясь с горячими струями воды.
Это был последний раз, когда Вудс рыдала.
После всех процедур, она опять же заставила, себя поесть, уговаривая свой организм, желудок…
Это для Кларк… Ради нее…
Блондинка всегда просила ее есть…
Потом заменила все постельное белье, прибралась в квартире и около часа ночи легла спать.
К слову, ее парень пришел позже.
35
За неделю, брюнетка прошла все стадии скорби, но нет, она не пережила еще, ничего не забыла и не сможет никогда.
Просто, все что она делала этим утром было для Кларк. Из последних сил шла в душ, запихивала в себя бутерброды с кофе, ехала в университет. Впервые на автобусе, а не в машине с подругой-шатенкой, Октавией Блейк.
Кларк была сильной, когда потеряла своих родителей, Вудс тоже было нужно найти такую силу. Голубоглазая бы
