Оратор вытер пот со лба и спрыгнул со стремянки.
На этот раз аплодисментов не последовало вовсе. После Пашиной речи на лицах культурной общественности читалась отнюдь не решимость лечь на омоновские штыки, а скорее недоумение и тихий ужас. Многие переглядывались и спрашивали: «Кто это?» Бабст смерил Живого таким нехорошим взглядом, что пламенный революционер поспешил ретироваться за спину шефа. Дело было почти провалено.
И тут случилось неожиданное.
К стремянке подошел не кто иной, как Иван Иванович Савельев. По толпе собравшихся прошел тихий шелест: «Тот самый! Из архива! Смотрите-ка, выполз!» Видимо, обитателям церкви не часто приходилось видеть таинственного затворника.
Архивариус встал на первую ступеньку, и лестница зашаталась. Савицкий поспешил ее поддержать.
— Спасибо, Петр Алексеевич. Кхм. Я вот что хотел сказать... Мы тут сидим уже почти пятнадцать лет. Книги и архивные документы содержатся в ужасающих условиях, с нарушением всех правил хранения. Правила пожарной безопасности тоже не соблюдаются. Многие работники культуры потеряли человеческий облик. И никаких перспектив улучшения ситуации не видно. Поэтому предлагаю поддержать предложение потомков Льва Сергеича Собакина и выйти на мирную демонстрацию. Если мы сейчас не выразим свой протест, то уже никогда его не выразим. Мы все умрем на рабочем месте, и тогда книги и бесценные рукописи растащат и скормят скоту.
При слове «скоту» Савельев выразительно ткнул пальцем в сторону директора библиотеки и стал слезать со стремянки.
Собрание загудело.
— Правильно! — крикнула маленькая библиотекарша. — О нас напишут в газетах, и все узнают!
— Пора вставать с колен! — поддержал ее старший библиотекарь Сергеев.
— рабочие тоже люди!
— Собрание сочинений Чехова козы съели!
— Долой кукурузину!
Директор быстро протиснулся к стремянке и поднял руку:
— Товарищи! Товарищи! Успокойтесь!
Люди притихли.
— Во-первых, хочу заявить, что как старый коммунист — а я, как многие знают, член партии с 1957 года — я целиком и полностью разделяю и поддерживаю ваше справедливое возмущение.
— Ура! — крикнул кто-то в толпе.
— Но! — поднял палец директор. — Во избежание эксцессов и, упаси боже, человеческих жертв такие мероприятия необходимо согласовывать с администрацией. Кроме того, надо поставить в известность городскую ячейку КПрФ. Мы должны выступить сплоченно и организованно и иметь грамотные политические лозунги.
— Ага! — крикнул чей-то молодой голос. — Пока вы будете согласовывать, они там всех гастов перестреляют!
— А вам назначат место для демонстрации на вашей грядке с брюквой!
Директора оттеснили. работники культуры один за другим взбирались на стремянку и выкрикивали все, что скопилось на душе за долгие годы. Тут упоминались и грамматический террор, и Лжедмитрий, и торжество коррупции и невежества, и Гаага, и дочь мэра Стоза Михайловна, и какие-то волосатые свиньи, и даже комодские вараны. Когда революционная активность масс достигла критической точки, трибуну занял Костя Бабст.
— Я вас, ребята, хорошо понимаю, — сказал он. — У нас в музее тоже не сахар. Но все-таки тут Николай Иваныч правильно заметил: выступать надо сплоченно. Предлагаю создать организацию под названием «Культурный фронт» и всех присутствующих считать ее членами. Кто за?
Все дружно вскинули руки.
— Во! Отлично. А теперь слушайте гимн. Я его давно сочинил, думал, может, у нас в Питере что-то такое начнется. Вот теперь пригодилось.
Он пристроил гитару на коленке и объявил:
— Музыка Ганса Эйслера, слова Бертольда Брехта и Константина Бабста. «Марш культурного фронта».
И запел, громко и торжественно:
И так как мы тоже люди,
То должны мы — извините! — что-то есть.
Двадцать лет нам дают хрен на блюде —
Мерси! Спасибо за честь!
Марш левой! Два! Три!
Марш левой! Два! Три!
Встань в ряды, коллега, к нам!
Ты войдешь в наш единый культурный фронт,
Потому что культурный ты сам!
Героическая мелодия, под которую маршировали немецкие рабочие в последней отчаянной попытке остановить фашизм, сразу захватила собравшихся. Когда припев зазвучал во второй раз, все уже пели, как один человек. Заключительный аккорд встретили овацией.
— Лозунги! Лозунги писать! — кричала маленькая библиотекарша.
— И листовки! Надо напечатать листовки!
— А на чем печатать? Или от руки?
— Зачем от руки? А подпольная типография на что? Михалыч, давай налаживай свое хозяйство!
Пожилой человек в синей робе послушно направился к стоявшему в углу печатному прессу.
— О чем это они? — спросил Костя у директора.
— Дело в том, что сюда при Кипяченом выселили мемориальный музей «Подпольная большевистская типография», — пояснил Сёмин. — Еще от народовольцев осталась, потом соратники Ильича пользовались.
— Отлично! — обрадовался Бабст. — Это пригодится. Ну, за дело!
— Кто-нибудь дорогу запоминает? — спросил Паша. — Учтите, у меня без гугл-мэпс — пространственный кретинизм!
— Я походник со стажем, — напомнил Бабст. — Если что — назад выведу. А пока вся надежда на Иваныча.
Савельев вел их тропинкой через лес к Вакховой Поляне. Позади осталась речка Пырка с каркасом недостроенного моста, с которого ныряли дети. Остался и паромщик, который, узнав, в чем дело, тут же пообещал бесплатно перевозить через реку всех, кто выступает против «мэрского елдака».
Культурный фронт, и без того малочисленный, разделился на две неравные группы. Трех самых молодых библиотекарш отправили в центр города — раздавать листовки возле собора и агитировать граждан. Прочие представители интеллигенции, к которым примкнули и прикормленные в библиотеке старушки, форсировали Пырку на пароме в километре от усадьбы Кипяченого и затаились в лесу в ожидании сигнала.
Мобильных телефонов у работников культуры не оказалось, поэтому Бабст одолжил Николаю Ивановичу свою старую, видавшую виды «Нокию». Ни Паша, ни Савицкий со средствами связи расстаться не пожелали, а Мурке было не положено по инструкции: а ну как из приемной Тяпова позвонят, а вместо сотрудника Голубковой ответят бойцы культурного фронта?
Для начала решено было провести разведку. В разведчики больше всех рвался Паша, которому в детстве не довелось поиграть в «Зарницу», но в итоге пошли все четверо охотников за собакинским наследством. Проводить их до ограды усадьбы вызвался сам Иван Иваныч.
Забор возник среди деревьев, как корабль-призрак. Не поверив глазам, Живой сделал несколько шагов по усыпанной хвоей земле, вытянул вперед руку и уперся в бетонный блок. Крепостная стена, отделявшая владения мэра от общенародных, в высоту достигала метров трех, а сверху из нее торчали полуметровые ржавые металлические прутья, обмотанные колючей проволокой.
Следуя за Иваном Ивановичем, разведчики вышли на открытое место. По правую руку степенно несла свои воды Пырка. Возле берега плавало утиное семейство. Здесь река делала небольшую петлю, и забор повторял ее изгибы. Судя по всему, эпицентр событий был за поворотом: оттуда слышались неразборчивые выкрики и гул техники. Едва Вера сделала пару шагов к берегу, чтобы полюбоваться утятами, как вдруг раздался грозный рык, десятикратно усиленный мегафоном: «Граждане бандиты! Предлагаем сдаться законной власти!»
— Судя по голосу — майор Пыжиков, командир ОМОНа, — определил Савельев. — Сам тот еще бандит, уже в школе таким был.
— Все по серьезке! — покачал головой Паша и предложил: — Давайте вон на тот симпатичный холмик поднимемся, может, с него разглядеть чего удастся?
Возле реки возвышалось некое подобие кургана, на вершине которого сверкал на солнце мраморный обелиск. разведчики подошли ближе и прочитали надпись, выбитую огромными золотыми буквами:
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ПРАХ РАТНИКОВ
ДОБРОВОЛЬНЫХ НАРОДНЫХ ДРУЖИН ЛЯПЫ И ТЯПЫ, ПАВШИХ ПРИ ОБОРОНЕ ГОРОДА ОТ БАНД КИПЯЧЕНОГО 30 МАРТА 1995 ГОДА
— Иван Иваныч, ты про этот курган рассказывал? — вспомнил Бабст.
— Ну да.
— А как же тут раньше бойцы Кипяченого лежали, а теперь тяпы и ляпы? — удивилась княжна.
— Так ведь в истории всегда так, — невесело улыбнулся архивариус.
— Ладно, давайте подниматься, отсюда ни черта не видно, и солнце в глаза светит, — поторопил своих Савицкий.
Паша приложил руку ко лбу:
— Смотрите-ка, там тризна какая-то идет, — сказал он. — Интересно, по кому — по тяпам-ляпам или по кипяченой братве?
