– Рядом со мной Марина Арапова, мать Кости, – соловьем заливался я, – кстати, если вдруг мы захотим в туалет или испытаем голод, к кому из вас нужно обратиться? Представьтесь, пожалуйста, право, неудобно общаться, не употребляя имени собеседника, это невежливо, а мне не хочется показаться некорректным.
Человек, маячивший на переднем сиденье справа, обернулся.
Я обрадовался: вот он, пример того, что с любым субъектом, даже подонком и негодяем, возможно договориться, если вести себя дипломатично.
Навесив на лицо самую милую из имеющихся в запасе улыбок, я хотел было продолжить беседу, но тут в черной руке блеснул пистолет странного вида, слишком толстый, полупрозрачный. Или это было не оружие?
Мозг не успел придумать ответа на этот вопрос. Послышался тихий деликатный щелчок. Марина вздрогнула, дернулась и завалилась набок. Я испугался, попытался нашарить ручку на дверце, но в ту же секунду в плечо будто впилась оса. Последней мыслью перед тем, как отбыть в небытие, была: «Господи, в апреле же жалящие насекомые еще спят». Потом свет потух, и исчезли все ощущения.
В виске пульсировала тупая боль. Не раскрывая глаз, я сел, тут же довольно больно ударился головой о потолок, от изумления упал назад, на подушку, и в конце концов сумел разлепить веки.
Перед глазами предстало помещение без окон, откуда в него проникал свет, было непонятно. Я попытался оценить ситуацию. Лежу на грязном матрасе в углу подвала, мое ложе в некоем подобии ниши, и, чтобы нормально встать на ноги, нужно почти на четвереньках выбраться из углубления в стене. На мне джинсы и мятая рубашка, а голова болит так, словно вчера вечером я выпил все имеющиеся в Москве запасы спиртного.
– Ты проснулся? – послышался из угла быстрый шепот.
Я сфокусировал взгляд: чуть поодаль на таком же грязном матрасе сидела Марина. От красивой укладки на ее голове не осталось и следа, макияж тоже испарился. Сейчас Арапова не выглядела хорошенькой куколкой, сразу стало понятно, что тридцатилетие – давно пройденный для дамы этап, но странным образом Марина стала от этого милее.
– Эй, ты как? – зашептала она.
– Ужасно, – признался я.
– Голова гудит?
– Да.
– И тошнит?
– Верно.
– Со мной то же самое, думаю, это результат применения большой дозы снотворного.
– Что? – не понял я.
– Похоже, похитители использовали пистолет, заряженный ампулами с наркозом, – вздохнула Арапова. – Такие применяют в ветеринарии, чтобы усыпить опасное животное.
– Хочешь сказать, что нас доставили в нужное место, когда мы спали?
– Именно так.
– Это Чечня?
– Думаю, да.
– Ну, это маловероятно.
– Почему?
– До мятежной республики не один день пути, – ответил я, борясь с подступающей к горлу тошнотой.
– Ваня, у тебя часы дату показывают?
– Конечно.
– Они электронные, не требующие подзаводки?
– Верно, механика лучше, но…
– Речь сейчас идет не о марках брегетов, – зашипела Марина, – а о том, что твой будильник исправно работает от батарейки, так?
– Так, – подтвердил я, плохо понимая, куда клонит Арапова.
– Помнишь, когда я пришла к вам?
– Сегодня вечером.
– Число назови!
– Двенадцатое апреля.
– А теперь на часы взгляни!
Я поднес руку к лицу и ахнул:
– Пятнадцатое!
– Верно, у меня то же самое.
– Но куда подевались тринадцатое и четырнадцатое?
– Мы их проспали, нас усыпили, оттого и голова гудит.
– Семь ровно, – в изумлении сказал я, – утро или вечер?
– Не знаю.
Я попытался собраться с мыслями.
– Надо позвонить по мобильному, набрать сто, там скажут, допустим, девятнадцать часов…
– Ваня, – перебила Марина, – у тебя сотовый есть?
Я похлопал себя по карманам.
– Нет! Впрочем, и кошелек отсутствует, и сигареты.
– И у меня забрали все.
– Карточка! Она пропала?
Марина фыркнула:
– Какой смысл ее красть? Без пин-кода и пароля это простой кусок пластика!
Внезапно меня осенило:
– Мы попали в руки к грабителям!
– Чушь, сидим в подвале, в Чечне.
– Нет, нет, нас обманули, обвели вокруг пальца, завезли сюда, чтобы отнять деньги и телефоны.
Арапова покрутила пальцем у виска.
– Ку-ку! Очнись! Слишком масштабная операция ради копеечной выгоды. Снотворное, поездка…
– А твой джип? Он же остался брошенным на дороге, – настаивал я.
Вдруг послышался лязг, дверь распахнулась, на пороге появился тощий, гибкий парень в джинсах и серой толстовке, лицо его было прикрыто вязаным шлемом.
– Очнулись? – спросил он странным, слишком высоким голосом с сильным акцентом.
– Да, – живо отозвалась Марина, – где Костя?
– Будет тебе Костя-Шмостя, карточку привезла?
– Она в украденном вами портмоне.
– Мы ничего не воруем!
– У меня тоже пропали вещи, – некстати влез я.
Юноша издал горловой звук.
– Вах! Их просто убрали.
– Верните сумочку, – велела Марина.
Парень обернулся и крикнул что-то на своем языке.
Ему кто-то ответил из темноты, и в руках парня волшебным образом возник пластиковый пакет. Чеченец швырнул его в нашу сторону.
– Берите, нам, воинам Аллаха, чужого не надо.
Марина встала, подняла кулек, вытащила оттуда сумку из змеиной кожи и суровым голосом спросила:
– Где Костя?
– Пошли, – велел чеченец.
По крутой лестнице мы выбрались наверх, и я невольно вздрогнул. Во дворе, который со всех сторон окружает сплошной бетонный забор, нет ни деревца, ни травинки. Впереди виден старый дом из красного кирпича, одно из его окон открыто, на подоконнике стоит радиоприемник, из него льется тихая музыка, по бокам – железные ставни, на которых чья-то неумелая рука нарисовала орнамент, отдаленно напоминающий виноградные листья. В центре двора находится лавочка, на ней сидят двое: мужчина с лицом, закрытым черным шлемом, и… Костя.
– Котик! – закричала Марина, кидаясь к сыну.
– Мама, – всхлипнул тот.
Чеченцы молча смотрели, как она судорожно обнимает сына. Я внезапно осел прямо на землю, от свежего воздуха дурнота не прошла, а странным образом усилилась. С неба сыпалась колкая белая крупа, потом резко подул ветер, тучи унесло, засияло солнце, низко висящее над оградой.
– Хватит, – рявкнул мужчина на лавочке, – давай карточку!
Марина вытащила из сумочки конверт.
– Вот.
– Пин говори и пароль.
– При всех орать? – прищурилась Арапова. – Может, громкоговоритель дадите? А то вдруг соседи не услышат.
Я поразился храбрости той, которую считал куклой Барби. Впрочем, одобрить поведение Марины никак нельзя. Похитителей не следует злить, не дай бог они взбеленятся и пристрелят нас. Наверное, последняя мысль отпечаталась на моем лбу, потому что Марина неожиданно усмехнулась.
– Крысы боятся огня, – сказала она, – нас, Ваня, не тронут, пока я цифры не сообщу. Убивать не станут, какой смысл? Без кода и пароля карточку можно выкинуть.
Юноша в черном шлеме кашлянул, мужчина на лавочке пнул Костю ногой.
– Гордая, да? – ехидно осведомился он.
– Уж не такая, как ваши бабы, – не сдала позиций Арапова.
– А-а-а, – протянул чеченец, – ну-ну.
Потом он встал, схватил Костю за волосы и в одно мгновение швырнул его на землю.
– Мама, – слабо пискнул парень.
Марина кинулась к сыну, но тут же замерла на месте. Чеченец успел вытащить пистолет и приставить его к голове Кости.
– Значит, так, – размеренно сказал он, – гордых учить надо, Аллах не велит заноситься, нельзя ставить себя над другими. Деньги лично мне не нужны, ни копейки из них не возьму, они на борьбу предназначены. Ну пропадет твоя карточка, и что? Из другого места средства придут. А тебе за гордость наказание, прощайся с сыном.
Марина посерела, Костино лицо окаменело, он попытался что-то сказать, но не сумел раскрыть рта. Я бросился к чеченцу.
– Бога ради, сжальтесь.
– Плохо быть гордой.
– Она от переживаний глупость сморозила, от страха.
Чеченец пнул Костю ногой, тот закричал, Марина продолжала стоять на месте.
– Видишь, – обратился ко мне мучитель, – не прав ты, плохая она мать.
– Просто замечательная, – заголосил я, словно базарная торговка, расхваливающая товар, – великолепная, умная, она вдова. Муж у нее погиб, сын только и остался. Не убивайте его, умоляю.
Чеченец засмеялся.
– На колени становись и проси.
Я рухнул, словно подкошенный, на землю.
– Отпустите Костю.
Первый раз в своей жизни я стоял перед кем-то на коленях. Я не церковный человек, у меня нет особого смирения и опыта земных поклонов, так же, как все, я подвержен греху гордыни, но сейчас был готов на что угодно, лишь бы не присутствовать при казни.
Понимаю, как упаду в ваших глазах, когда узнаете правду: мне, естественно, было жаль Костю, но еще больше я жалел себя. Если сейчас мерзавец выстрелит, голова несчастного парня разлетится на куски, меня потом всю оставшуюся жизнь будет мучить бессонница и преследовать картина кровавой расправы.
