Джеймс Паттерсон - Мэри, Мэри

«Акт первый, сцена первая», — подумал Рассказчик и ощутил, как по спине от возбуждения пробежал легкий холодок.

Правда заключалась в том, что идеальные убийства на земле совершались самыми обычными людьми. Только об этом никто не знал, потому что преступников не находили.

Его они, конечно, тоже не найдут. По крайней мере в той истории, которую он собирался рассказать, это являлось обязательным условием.

И все-таки сегодня вечером он чувствовал себя на взводе. Честно говоря, за последних два года — фантастических, безумных года — это был самый волнующий момент. Он был готов убить кого угодно, даже первого встречного, и Нью-Йорк казался ему самым подходящим местом для «первой крови».

Там, в подземном туалете универмага «Блумингдэйлз», все уже почти произошло, но в последний момент он засомневался в правильности выбранного места. Кругом многолюдно, даже в половине десятого утра. И чересчур шумно — хотя и не настолько, чтобы создать надежный фон. К тому же ему не понравилась идея удирать по незнакомой Лексингтон-авеню или узким туннелям запутанной подземки. Когда наступит нужный момент, он сразу поймет это и немедленно приступит к делу.

А пока Рассказчик двинулся дальше и решил попытать счастья в «Саттонском театре» на Пятьдесят седьмой улице — грязном, обветшалом заведении, знававшем времена получше. Пожалуй, оно станет неплохим местом для убийства. Его развеселила скрытая здесь ирония, хотя он был единственным, кто мог ее уловить. «Да, это может сработать», — подумал мужчина, войдя в один из двух маленьких кинозалов и заняв место в заднем ряду.

Он начал смотреть «Убить Билла-2» вместе с другими поклонниками Квентина Тарантино. Кто из зрителей станет первой жертвой? Этот? Или тот? Рассказчик внимательно разглядывал соседей. Впереди сидели два болтуна в одинаковых бейсболках с эмблемой «Нью-Йорк янкиз» — само собой, сдвинутых козырьками на затылок. Эти крикливые болваны не умолкали ни на мгновение, пока на экране мелькали рекламные трейлеры. Оба заслуживали смерти.

Так же, как и кошмарно одетая пожилая пара — те, наоборот, угрюмо молчали все пятнадцать минут до начала фильма. Убить их станет добрым делом, почти услугой обществу.

Щуплая женщина лет сорока, расположившаяся за спиной оцепеневших стариканов, постоянно тряслась, как в лихорадке. Кажется, это никого не раздражало — кроме него.

Был еще здоровенный чернокожий парень, закинувший на спинку кресла грязные ножищи. Безмозглый громила в старых школьных кедах людоедского размера.

В том же ряду помещался чернобородый парень, еще один заядлый киноман, помешанный на Тарантино и, наверное, уже раз двадцать смотревший эту ленту.

Странно, однако именно он покинул зал на середине фильма, в тот момент, когда Уму Турман живьем закапывали в землю. Бородач ухитрился оборвать просмотр на самом интересном месте.

Рассказчик вышел за ним через пару секунд — дело есть дело. Сначала в полутемный вестибюль, потом в мужской туалет, оказавшийся рядом со вторым залом.

Его колотила дрожь. Неужели сейчас? Здесь, в туалете? Его первое убийство. Начало того, о чем он мечтал столько месяцев. Не месяцев — лет.

Он двигался почти машинально, думая лишь об одном: как сделать все правильно и потихоньку выбраться из кинотеатра, чтобы никто не заметил его лица или каких-нибудь важных примет.

Бородатый парень стоял перед «очком» — хорошая новость. Удачный кадр, тщательно поставленный режиссером. Грязная, мятая футболка с пестрой надписью на спине: «Киношкола Нью-Йоркского университета». Это напомнило ему о дурацких комиксах Дэниела Клавза, которые недавно стали горячей новостью в кино.

— А теперь… мотор! — сказал Рассказчик.

Он выстрелил несчастному бородачу в затылок и увидел, как тот тяжело осел на пол. «Вот и лежи, парень, не рыпайся». Выстрел оглушительно прогремел в облицованной кафелем комнатке, гораздо громче, чем он ожидал.

— Эй, какого черта? Что тут происходит? Эй! — услышал он за спиной и, развернувшись, увидел, что в туалете появились зрители.

На пороге торчали двое служащих «Саттонского театра». Прибежали на выстрел. Вопрос в том, как много они видели.

— Сердечный приступ, — заявил он с невозмутимым видом. — Парень ударился об унитаз. Помогите мне поднять его. Бедняга весь в крови!

Ни паники, ни спешки, никакой игры. Все на автомате, а хорошо или плохо — разберемся позже.

Он поднял пистолет и выстрелил в обоих служащих, глазевших на него с порога. Когда они упали на пол, он выстрелил еще раз. Так, на всякий случай. Работа профессионала.

Теперь его трясло по-настоящему, ноги стали как желе, но он сумел спокойно выйти в вестибюль. Он покинул «Саттонский театр» и зашагал по Пятьдесят седьмой улице. Мир вокруг казался ослепительно ярким и абсолютно нереальным.

Он сделал это. Убил троих вместо одного. Его первые три убийства. Пока это лишь тренировка, но он выполнил все как нужно. И знаете, что интересно? Он готов повторить это.

— Хорошо, — пробормотал Рассказчик, быстро двигаясь к своей машине — «автомобилю для бегства», так это вроде называют? Боже, ему в жизни не было так хорошо. Хотя кто-нибудь мог бы сказать, что это показывает его жизнь не в самом лучшем свете.

Но теперь надо смотреть в оба, ушки на макушке.

«Для Мэри, Мэри, упрямой Мэри».[1]

Конечно, никто не поймет этого, кроме него. По крайней мере пока.

«Сумеешь совершить это еще раз, но уже спокойно, на холодную голову? — постоянно спрашивал он себя после трех убийств в Нью-Йорке. — Может, ты думаешь, что лучше остановиться сейчас, в самом начале? Ты действительно так думаешь?»

Рассказчик выжидал — почти пять месяцев добровольной пытки, навязанной ему чутьем профессионала, дисциплиной или трусостью, — пока не осознал, что его время наступило. Тогда он снова вышел на тропу войны, но уже не как новичок и не ради пробы. Теперь у него было настоящее дело, и он не собирался убивать кого попало.

В три часа дня у лос-анджелесского кинотеатра «Уэствуд-Виллидж», где показывали «Таинственный лес», он был всего лишь человеком из толпы. На сеанс собралось много зрителей — хорошая новость для него, да и для режиссера фильма тоже. Как там его зовут? М. Найт Шьямалан. Странное имя. М. Найт. Одновременно и скромно, и напыщенно.

Похоже, Патрис Беннет была последней в этом городе, кому хотелось посмотреть фильм ужасов. Удивительно уже то, что она снизошла до самого обычного кинотеатра, с реальными людьми и билетерами у входа, — вот что значит любовь к искусству. Как мило, не правда ли? Патрис знали как раз по таким вот штучкам. Ее характерная черта, ее изюминка. Она даже заказала себе билет заранее — так он и выяснил, что она будет здесь.

Ладно, теперь он берется за дело всерьез, и все должно быть идеально. Никаких сомнений. История уже написана у него в голове.

Начнем с того, что нельзя привлекать к себе внимания. Вот почему Рассказчик пришел к двенадцати; а потом, когда первый сеанс закончился, болтался в туалете до трех часов. Нервы на пределе, но ничего, он справился. Разумеется, если бы он «засветился», пришлось бы отменять миссию. Зато он не заметил никого из знакомых, и его тоже не засекли — так ему по крайней мере показалось. Дальше: в кинотеатре будет более сотни зрителей или, лучше сказать, подозреваемых. Из них по меньшей мере десять идеально подойдут для его цели. Самое главное — на его пистолете теперь есть глушитель. Шумная репетиция в Нью-Йорке кое-чему научила его.

Патрис сидела на балконе. «Отлично выглядишь, Патси, — решил он. — Только слишком задумчивая, особенно для такой паршивой сучки, как ты».

Он смотрел на нее через пустой проход и несколько рядов кресел. Восхитительно — чистейшее наслаждение местью, которое он мог растягивать до бесконечности. Но еще больше ему хотелось спустить курок и смыться из кинотеатра, пока не запахло жареным. Впрочем, он все предусмотрел, верно?

В тот момент, когда Эндрю Броуди зарезал Хоакина Феникса, Рассказчик спокойно встал и направился к месту, где сидела Патрис. Он не колебался ни секунды.

— Прошу прошения. Извините, — пробормотал он, проталкиваясь мимо нее вдоль ряда и переступая через ее длинные голые ноги, не очень эффектные для такой важной голливудской дамы.