Возмездие: [роман]
Элизабет Нуребэк
Посвящается моим сестрам, которые всегда рядом, Саре и Марии
Elisabeth Noreback
NADIA
Незнакомый пейзаж, погруженный в темноту. Ночное небо, погасшее и немое. Вдалеке виден пульсирующий свет, который становится все ярче.
Чужой голос приближается, он все ближе и наконец звучит совсем рядом. Он произносит мое имя, говорит, что я должна проснуться. Я слышу его, но не могу ответить.
К первому голосу добавляется второй. Две женщины что-то нашептывают мне по ту сторону горизонта. Новый голос спрашивает ту, которая пытается разбудить меня, не боится ли она.
— Она только что перенесла большую операцию и к тому же привязана к кровати. Думаю, сейчас она не очень опасна.
— Ты знаешь, кто она такая? Что сделала?
— Все знают, кто она такая и что сделала.
— Я не хотела бы остаться с ней одна.
— Перестань. А вдруг она нас слышит?
Вот как они говорят обо мне. Как о монстре из страшной сказки. Такова история моей жизни. Сколько раз я пыталась понять, почему все вышло именно так!
Неужели за одну секунду жизнь может измениться навсегда? Или же все это — результат длительной последовательности событий, смесь тех решений, которые мы принимаем, и случайных совпадений? Может быть, слепой случай определяет наше будущее, счастье или несчастье?
Женщина снова спрашивает, проснулась ли я. Но я лежу молча и неподвижно, отдавшись во власть тьмы. Не хочу просыпаться. Если существует неизбежная судьба, предназначенная каждому из нас, то лучше я останусь здесь и никогда больше не увижу дневного света.
Чьи-то руки трясут меня, снова звучит голос, повторяющий мое имя. Наверное, прошли час или несколько часов. Возможно, я не один день балансировала на грани жизни и смерти, пока меня не заставили вернуться.
Мне ужасно больно. Свет от ламп дневного света под потолком режет глаза, воздух в палате кажется сухим и холодным, звуки атакуют меня, как навязчивые насекомые, забирающиеся в уши.
Добродушное лицо, склонившееся надо мной, принадлежит темнокожей женщине с длинной косой. Она объясняет, что я нахожусь в больнице:
— Вчера тебе сделали операцию. То, что ты выжила — просто чудо. Но теперь твое состояние стабильное.
У меня что-то с глазами, что-то со слухом. Губы женщины движутся, но слова, которые она произносит, достигают моего сознания с опозданием. Все. что она говорит, оттягивается, словно я воспринимаю эхо ее слов. И у нее два лица. Две головы, которые то сливаются вместе, то снова разделяются. Наверное, у меня травма мозга.
Она спрашивает, хочу ли я пить, и смотрит в одну точку рядом со мной. С усилием повернув голову, я вижу два белых пластиковых стаканчика на тумбочке у кровати. Они сливаются в один, снова разделяются и опять слипаются вместе.
Женщина указывает на свой бейдж и говорит, что ее зовут Хелена. Она исчезает из поля зрения, и я слышу шум воды, потом она возвращается и подносит стакан. Но мои руки прикованы к кровати наручниками, как и правая нога. Она подносит стакан к моим губам и приподнимает мне голову, чтобы я могла попить. Чуть слышно прошептав «спасибо», я опускаюсь обратно на подушку.
По другую сторону от кровати стоит какой-то аппарат, он мигает и пищит, превращая зеленую светящуюся линию в кривую, которая то взлетает, то опускается, а на груди у меня электроды, подсоединенные к этой машине. Рядом стоит подставка с капельницей, в обеих руках у меня по игле от нее. Левая нога скрыта большой повязкой, такая же у меня вокруг пояса, и еще я чувствую повязку на голове — она закрывает мне левый глаз.
Хелена проверяет трубочку от капельницы, тянущуюся к моей руке, смотрит на аппарат и записывает что-то в блокнот. Потом смотрит на меня и спрашивает, как я себя чувствую, а я отвечаю, что не знаю. Она просит меня сказать, как меня зовут, и назвать свой личный номер.
— Ты знаешь, кто я, — хрипло отвечаю я. — Ты уже несколько раз произнесла мое имя. А номер наверняка написан на пластиковом браслете у меня на руке.
— Это стандартная процедура, — говорит она. — Имя и личный номер.
Я шепотом говорю, как меня зовут, и называю все цифры. Она отвечает, что я молодец.
— Ты находишься в университетской больнице города Эребру. Знаешь почему?
Я молча смотрю на нее. Склонив голову набок, она ждет ответа.
— Ты помнишь, что произошло? — спрашивает она.
Я закрываю глаза.
Острый металлический прут разрезает воздух, ударяет меня по голове, рассекая бровь, и соскальзывает вниз по щеке. Я чувствую, как по лицу течет горячая кровь. Я вскрикиваю, готовясь отразить следующий удар.
— Да, — отвечаю я Хелене. — Помню.
Это заставляет меня вспомнить о другом событии. Но я не хочу об этом думать, не в состоянии ломать голову, испытывал ли он такой же предсмертный ужас, как я. Потому что я выжила, а его больше нет.
— Дыши, — говорит медсестра, и я дышу вслед за ней, пока ком в горле не рассасывается. Она внимательно смотрит на меня, и я вижу, что она хочет еще что-то спросить, но сдерживается. В палату входит полицейский и раздраженно замечает, что его следовало проинформировать о том, что я очнулась. Я не слышу, что отвечает Хелена. Но вижу, как мужчина стоит, уставившись на меня, вижу, какие мысли пытается скрыть его лишенное выражения лицо. Лучше бы я вообще не приходила в сознание.
И я с ним совершенно согласна. То, что я жива, для меня большое разочарование.
— Ты будешь меня допрашивать? — выдавливаю я из себя.
— Я здесь, чтобы тебя охранять, отвечает он.
— Это ты прекрасно можешь делать в коридоре, — говорит Хелена и поворачивается к нему спиной. — Давление по-прежнему низкое, и содержание железа тоже. Если бы я попросила тебя описать, насколько тебе больно, по шкале от одного до десяти, что бы ты ответила?
— Семьдесят пять, — шепчу я, пытаясь улыбнуться. Хелена улыбается в ответ и обещает дать мне еще обезболивающего. Она прикасается к одной из игл, вставленных мне в руку, и вскоре по всему телу распространяется золотой покой. Она говорит, что мне надо отдохнуть, и решительно выставляет полицейского из палаты.
Морфин действует быстро. Мое израненное тело расслабляется, когда боль покидает его, и я закрываю глаза, чтобы унестись в прошлое.
Шесть лет назад я была совсем другим человеком. Думала, что жизнь сложится иначе. Но это было давно. Еще до того, как я попала в самую суровую женскую тюрьму Швеции, задолго до того, как другая заключенная попыталась убить меня заточкой. Тогда я была глупа — когда меня задержала полиция, я думала, что все это чудовищное недоразумение. Я все еще верила, что все образуется.
* * *
Не знаю, сколько времени я сижу в полицейской машине в ожидании, что кто-нибудь объяснит мне, что же произошло. Мне не разрешили одеться, я в халате, накинутом на голое тело. Руки щиплет от засохшей крови, мне не удалось отмыть все. А теперь уже поздно. Запястья скованы за спиной наручниками.
Я стараюсь сохранять спокойствие. Стараюсь говорить уверенным голосом, когда раз за разом спрашиваю, почему сижу на заднем сидении полицейской машины. Ответа нет.
Рядом с дачей стоят друзья, бросая взгляды в мою сторону. Они смотрят с упреком и недоумением — они, как и я, ничего не понимают. Некоторые из них плачут, и я вижу, как женщина-полицейский разговаривает с ними, записывая что-то в блокнот. Я не могу расслышать ни слова.
Собралось много полицейских, во дворе припарковано несколько их машин. Рослый мужчина стоит рядом с дверцей одной из них, широко расставив ноги, положив руку на кобуру пистолета, готовый в любой момент применить оружие. У гостевого домика в дальнем конце сада качаются на ветру сине-белые ленты ограждения. Я пытаюсь отогнать мысли, навязчиво лезущие в голову, но мой взгляд все время устремляется в сторону гостевого домика со спальней внутри него.
