Такер поцеловал её, почувствовал что-то ещё, когда она начала целовать его.
– Как всё прошло? – спросила она, когда он пошёл налить себе выпить.
– Оно ещё не закончилось. Утром я должен ехать обратно.
– Надолго?
– На пару дней, не больше.
– Что-то не так с колокольчиками? – спросила она.
Он ответил: «Всё дело в том, из какого они века – второй половины пятого или первой половины шестого. Я думаю, что они более современные, чем говорит продавец, и я отправляю их на оценку к Хайненкену в Чикаго. Он даже проведёт датирование по углероду, если потребуется».
Ложь получалась так легко, несмотря на то, что он ненавидел ей лгать. Он сказал ей, что ездил в Денвер, чтобы обговорить продажу хорошего набора колокольчиков из яванского храма[36], а затем поехал в Питсбург, чтобы встретиться с Бахманом, Харрисом и Ширилло.
Во всём другом их отношения были честными. Они оба приходили и уходили, когда им хотелось, без поддельной ревности между ними, безо лжи или обмана по поводу того, с кем им нужно встретиться, куда они идут, их планов на будущее. Она давала ему каждый месяц чек в счёт оплаты её части квартплаты и оплаты других счетов, и когда он не обналичил первые два из них, она обратила на это его внимание – пока они не разделяют ответственность, они не должны разделять что-то ещё. Такого уважения и доверия, которое было между ними, Такер не видел ни в ком больше, но при этом, возвращаясь к настоящей сущности его бизнеса, он должен был ей врать. Не потому что он не верил ей, а потому что не хотел втягивать её во что-то, после чего суд мог обвинить её в соучастии или содействии.
Кроме того, никто из них не заявлял о Великой Любви друг к другу, это была просто приятная близость. Когда она, наконец, подойдёт к концу, если она подойдёт к концу, он будет чувствовать себя куда лучше, зная, что она абсолютно ничего не знает о его криминальной славе.
Он сел у основания её кресла на толстый мягкий ковёр, поцеловал её колени, а затем отошёл глотнуть выпивки, которую он себе приготовил. Он сказал: «Что у тебя с Мэдисон-авеню?»
– Мне позвонили, – сказала она, усмехнувшись, – Ты никогда не догадаешься, что я продаю на этот раз.
– Они уже разрешают продвигать это по телевидению? – спросил он.
– Пошляк, – сказал она.
– Извини. Что ты продаёшь?
– Маринованные огурцы.
– Маринованные огурцы?
– Маринованные огурцы Питера Пайпера, – сказала она, тихо смеясь. Он всегда восхищался этим смехом, почти хихиканьем, потому что это так не соответствовало такой высокой женщине, как Элиз, такой утончённой, как Элиз, и это показывало совершенно другое её измерение.
– Я думал, что маринованные огурцы – это… что ты под этим подразумеваешь?
– Домашние товары, – сказала она.
– Понятно. Ты всегда говорила, что не можешь взять работу по продвижению домашних товаров, даже в роли бездыханного тинэйджера.
Элиз однажды подробно объяснила, что домашние товары покупают домохозяйки – продукты питания, кухонные принадлежности, ваксу, мыло и тому подобное. Домохозяйки не хотят видеть невероятно привлекательную женщину или не по годам развитую, перспективную тинэйдержку, продающую им продукты, потому что это напоминало им об их разъевшихся задницах и немного располневших талиях. Они не хотели чувствовать себя так, как будто соревнуются с женщиной из рекламы; поэтому домашние товары продают жеманницы или простачки. Такие сногсшибательные, как Элиз, предназначались для воздействия на мужчин: сигары, автомобили, пиво и препараты для ухода за волосами.
– Они для этого придумали новый подход, – сказал она.
– Кто – они?
– Маркус, Маркус, Плини и Планкет, – сказала она.
Для Такера названия рекламных агентств всегда звучали как первая строка детского бессмысленного стиха.
– Какой подход?
– Минет.
Такер чуть не выплюнул полный рот хорошего скотча. Когда у него, наконец, получилось проглотить его, он закашлял и прочистил горло. «Прошу прощения?»
– Это очередная гениальная идея Планкета. Мой агент брал работу для меня от Планкета и раньше, оба раза для сумасшедших вещей. Планкет убедил «Маринованные огурцы Питера Пайпера» попробовать что-нибудь новое для повышения продаж. Он придумал непробиваемый аргумент для создания эротической рекламы маринованных огурцов, домашних или нет.
– Хотелось бы его услышать.
– Планкет сказал, что на новой волне женской информированности современные домохозяйки всё более и более недовольны своими мужьями в качестве партнёров в постели и всё больше и больше занимаются сексом в голове, как подсознательно, так и осознанно, и он использует результаты опросов, социологические исследования и кучу других данных, чтобы сделать свои выводы. Он продаёт маринованные огурцы людям за мечту; он говорит, что они не прогорят, показывая сексуальную девушку, обращённую лицом к зрителям, которая медленно поедает хороший большой укроп Питера Пайпера в то время, пока голос за кадром рассказывает обычный набор слов для впаривания товара. – Она снова засмеялась, допила свою выпивку и поставила бокал. – Планкет говорит, что это станет имплантатом в женских мозгах, знанием о том, что маринованные огурцы от Пайпера связаны со сладострастными переживаниями. Огурцы, как ты знаешь, имеют весьма фаллическую форму.
– Никогда бы не подумал.
– О, да, конечно.
Он сказал: «И средняя домохозяйка действительно на это поведётся, считаешь?»
Она пожала плечами: «Это будет ограниченный показ, всего один рекламный ролик, который будет проигрываться только в нескольких отобранных районах. Не в национальном масштабе, пока не подтвердится эффективность. То есть я не получу гонорар от числа показов, но весьма неплохо заработаю всего за один день работы».
Такер восстановил в памяти ночь, когда смотрел двухчасовую передачу, спонсором которой была компания, производящая мыло, и они увидели три рекламных ролика с Элиз, каждый из которых был повторен три раза, и это принесло ей дополнительные пятьсот сорок долларов авторского гонорара от количества повторов по контракту. В обычную неделю она зарабатывала между одной и двумя тысячами долларов как одно из самых популярных на тот момент рекламных лиц, и всё это от работ, которые уже были завершены и находилась в эфире неделями; и когда она работала над чем-то новым, она удваивала эти еженедельные выплаты первичной оплатой за проект. Такеру иногда казалось, что ему следует отказаться от криминальной жизни и начать торговать зубной пастой.
Он допил свой скотч, встал и поставил бокал на этажерку. Он посмотрел на неё и сказал: «Как ты на счёт попрактиковаться?»
– Попрактиковаться в чём? – спросила она.
– В рекламе маринованных огурцов, конечно.
Много позже, когда они закончили с этой практикой и множеством других, съели поздний ужин, попрактиковались немного ещё и завалились спать вместе в большой кровати в светлой комнате, Такер проснулся, его сердце билось, как молот о наковальню, сердцебиение отдавалось в костях. Он был напуган каким-то кошмаром, который не мог вспомнить, и он повернулся к Элиз, дотронулся до её тёплого тела, обнажённых ягодиц, сконцентрировался на ней, пока не смог разглядеть на ней линии, которые остались от простыни. До тех пор, пока осознавалась её близость, он понимал, что не одинок, его сердце успокоилось, а рот снова стал влажным, страх стих. Через минуту он даже смог вспомнить, о чём был его кошмар: его отец.
––––––––
Даже для президента банка на Пятой авеню[37], офис мистера Меллио был слишком богатым, отделан слишком большим количеством тика, устлан коврами из слишком глубокого ворса, меблирован в слишком роскошном стиле. Картина, висевшая за его столом была, несомненно, оригинальным Клее[38], и даже не смотря на то, что она была, несомненно, частью коллекции произведений искусства, принадлежащей банку, и не была куплена исключительно для мистера Меллио, создавалось ощущение, что эти люди не управляли вашими деньгами должным образом, и в действительности чуть ли не растрачивали их на собственный карьерный рост, безделушки и излишнюю роскошь.
Мистер Меллио сам по себе, тем не менее, противоречил этому впечатлению настолько всецело, что вы могли почти полностью забыть о богатстве комнаты и о потере своего состояния. Он излучал уверенность и компетентность. Он был высоким широкоплечим мужчиной, и он бы хорошо подошёл для одного из ранних фильмов с Джоном Вэйном в качестве молчаливого ковбоя, который делает шаг вперёд, чтобы стать на сторону Дюка[39], с грозными губами и непоколебимый во имя добра и благородства. В пятьдесят лет его волосы были более светлыми, чем каштановые, достаточно густые, чтобы закрывать уши до мочек, но причёска определённо не была модной. Лицо его было как глыба, лоб как плита, скулы как скалы, прямой волевой нос, подбородок как мастерски высеченный кусок гранита. Он выставил подбородок вперёд и предложил Такеру руку. Рука была огромной и создавала достаточное давление для того, чтобы рукопожатие было и не жидким, и кости не сломались. Как и рукопожатие, всё в мистере Меллио было спланировано; вы могли бы подумать, что он не сделает очередной вдох, прежде чем не оценит необходимость этого. Несмотря на оформление комнаты, он соответствовал ей как человек, который мог управлять деньгами, как священник справляется с причастием.
