Бен заметил в его глазах слезы, сверкнувшие, словно недорогие бриллианты. Единственное, что он мог позволить себе на солдатские деньги. И понял, что вопрос этот он прокручивал в своей голове сотни раз.
— Ты представляешь, что значит просыпаться по утрам и сразу же видеть перед собой мое лицо? Сколько это могло бы длиться, Бен? Сколько?
Он не ждал ответа. Не потому, что не хотел его услышать, а потому что уже знал.
Оба знали.
Он снова переменил разговор:
— Знаешь, почему я отправился во Вьетнам волонтером?
— Нет. Так и не мог никогда понять, почему ты это сделал.
Он снова опустился на кровать и приласкал Вальса. И рассказал Бену все, что с ним случилось. Бен слушал молча, прямо глядя в его изуродованное лицо. Когда он закончил рассказ, Бен прикрыл ладонями глаза, и голос его прозвучал глухо:
— А ты не думаешь, что Карен…
Он резко поднялся и вплотную подошел к своему прежнему работодателю, словно хотел, чтобы тот получше осознал его слова.
— Я думал, Бен, что ясно выразился. Она не знает, что я жив, и не должна знать об этом.
Бен поднялся и снова молча обнял его, на этот раз крепче. Он стоял, опустив руки, пока Бен не отстранился.
— Есть вещи, которые никто не должен испытывать на этом свете, мой бедный мальчик. Не знаю, правильно ли это будет. Для тебя, для Карен, для ребенка. Но что касается меня, то я тебя не видел.
Когда он уходил, Бен стоял на пороге. И не спросил, ни куда он идет, ни что собирается делать. Но по лицу было видно — он уверен, что вскоре узнает об этом, и потому провожает его взглядом сообщника.
В этот момент оба не сомневались в двух вещах.
Первое — что Бен не предаст его.
Второе — что они больше никогда не увидятся.
Он пешком прошел через весь город до здания в конце Микэник-стрит. Он предпочел идти несколько миль, лишь бы не просить машину у Бена. Не хотел более необходимого втягивать его в эту скверную историю. И не хотел попасться при попытке украсть чью-то машину.
Он шел по городу, и Чилликот даже не замечал его присутствия, как всегда. Это был всего лишь обыкновенный американский город, где он питался крохами надежды, в то время как многие его сверстники беспечно жили в полнейшем благополучии.
Он шел по улицам, избегая людей и освещения, и с каждым шагом рождалась мысль, и каждая мысль…
Шум двигателя за окном вернул его к действительности, от которой он ненадолго отвлекся. Он поднялся с дивана и прошел к окну. Отодвинул штору, пропахшую пылью, и посмотрел наружу. «Плимут-барракуда» последней модели уткнулся носом в железную штору гаража. Свет фар погас, и один за другим из машины вышли Дуэйн Уэстлейк и Уилл Фэрленд.
Оба в форме.
Шериф стал еще тучнее, чем в тот последний раз, когда они виделись. Наверное, слишком много ел и слишком много пил пива. И должно быть, еще больше в нем скопилось дерьма. Другой остался все таким же тощим, хилым мерзавцем.
Разговаривая о чем-то, они подошли к двери.
Ему не верилось в такую удачу.
Он думал нанести этой ночью два визита. А теперь случай преподносил ему на блюдечке с золотой каемочкой возможность обойтись только одним. И к тому же каждый из этих двоих будет знать, что…
Дверь открылась, и прежде, чем зажегся свет, он увидел на полу их тени.
Свет и тень.
Толстый и тонкий.
Зло и страшнее зла.
Он отошел к лестнице и некоторое время стоял за стеной, слушая их разговор. Диалог звучал, словно текст из какой-то пьесы, которую однажды читала ему Карен.
УЭСТЛЕЙК:
— Что ты сделал с теми двумя парнями, которых мы остановили? Кто такие?
ФЭРЛЕНД:
— Бродяги. Обычное дело. Длинноволосые с гитарами. У нас ничего нет на них. Но пока прибудет подтверждение, эту ночь проведут на холодке.
ФЭРЛЕНД, помолчав:
— Велел Рабовскому посадить их в камеру к кому-нибудь покруче, если получится.
Послышался смешок, похожий на мышиный писк. Это веселился помощник шерифа.
И опять ФЭРЛЕНД:
— Сегодня ночью не любовью будут заниматься, а воевать.
УЭСТЛЕЙК:
— Может, захотят постричься и поискать работу.
В своем укрытии за стеной он горько усмехнулся.
Волк каждый год линяет, да обличья не меняет.
Только это не волки. Это шакалы, причем самого худшего вида.
Он осторожно выглянул из-за стены. Шериф включил телевизор, швырнул шляпу на стол и плюхнулся в кресло. Экран осветился.
И прозвучал комментарий к бейсбольному матчу:
— Господи, игра уже кончается. И мы проигрываем. Так и знал, что в Калифорнии нам ничего не светит.
Уэстлейк повернулся к помощнику:
— Хочешь, там есть пиво, в холодильнике. Захвати и для меня.
Шериф был властным начальником и любил подчеркивать это даже у себя дома. Спрашивается, так ли бы он держался, окажись в этой комнате вместо помощника судья Свенсон.
Он решил, что момент настал. Вышел из укрытия с пистолетом в руке.
— Пиво подождет. Руки вверх.
Услышав его голос, Фэрленд, стоявший справа от него, вздрогнул. А рассмотрев, побелел.
Уэстлейк резко обернулся и, увидев его, оторопел:
— А ты кто такой, черт возьми?
Не тот вопрос, шериф. Ты уверен, что хочешь знать, кто я такой?
— Пока это не имеет значения. Поднимись и стань посередине. А ты рядом.
Выполняя приказание, Фэрленд все же попробовал дотянуться до кобуры.
Этого следовало ожидать.
Он шагнул в его сторону и, поточнее взяв на прицел, покачал головой:
— И не думай. Я отлично владею этим оружием. Поверишь на слово или хочешь, чтобы я продемонстрировал?
Шериф поднял руки спокойным жестом, как бы прося не волноваться:
— Послушай, приятель, давай успокоимся. Я не знаю, кто ты такой и что тебе нужно, но, думаю, твое присутствие в этом доме — уже преступление. Вдобавок угрожаешь оружием представителям закона. Тебе не кажется, что твое положение весьма и весьма серьезно? Прежде чем затевать еще что-либо, советую тебе…
— Ваши советы приносят одни несчастья, шериф Уэстлейк.
Услышав свое имя, шериф крайне удивился. Он нахмурился и склонил голову набок:
— Мы знакомы?
— Знакомиться будем потом. А теперь, Уилл, садись на пол.
Фэрленд слишком растерялся, чтобы задавать вопросы. Он посмотрел на шефа, не зная, как быть.
Слова, которые он услышал, в ту же секунду развеяли все сомнения:
— Он больше не командует здесь, кусок дерьма. Теперь командую я. Хочешь свалиться замертво, так я готов исполнить твое желание.
Фэрленд подогнул колени и, опираясь одной рукой, опустился на пол.
Он направил ствол пистолета на шерифа.
— А теперь спокойно и без резких движений сними у него с пояса наручники и защелкни на его руках за спиной.
Уэстлейк покраснел от натуги, пока наклонялся и выполнял приказание. Двойной щелчок наручников обозначил начало пленения помощника шерифа Уилла Фэрленда.
— Теперь возьми свои наручники и надень кольцо на свое правое запястье, потом повернись и отведи руки за спину.
Глаза шерифа пылали яростью. Но прямо в них, в упор, смотрело дуло пистолета. Он повиновался, и тотчас уверенная рука защелкнула оба кольца.
Так началось и его пленение.
— Садись рядом с ним.
Шериф не мог помочь себе руками. Подогнув колени, он неуклюже свалился на пол и при этом сильно толкнул в спину Фэрленда, так что они оба едва не растянулись на полу.
— Кто ты такой?
— Имена звучат и забываются, шериф. Только воспоминания остаются.
Он на мгновение скрылся за лестницей и появился с канистрой в руке. Обследуя дом, он нашел ее в гараже, рядом с газонокосилкой. Видимо, шериф держал ее там про запас. Эта пустяковая находка навела на одну очень интересную мысль, которая необыкновенно обрадовала его.
Засунув пистолет за пояс, он подошел к мужчинам. И принялся спокойно поливать их содержимым канистры. Одежда покрылась темными пятнами, а резкий запах бензина быстро заполнил комнату.
Уилл Фэрленд невольно отстранился, чтобы струя не попала в лицо, и стукнул шерифа головой в висок. Уэстлейк даже не заметил удара, такой его охватил ужас.
— Что тебе нужно? Деньги? Дома у меня немного, но в банке…
Его помощник впервые прервал своего начальника — дрожащим от страха голосом:
— У меня тоже есть. Почти двадцать тысяч долларов. Все отдам.
Что делают эти два отважных американских солдата тут, на рисовом поле?
Продолжая выливать жидкость из канистры, он с удовлетворением отметил, что их слезы вызваны не только парами бензина. Он заговорил спокойным, утешающим тоном, как научил его кто-то однажды.
Не беспокойся, капрал, сейчас мы вылечим тебя.
— Ну что ж, может, нам и удастся договориться.
Искра надежды мелькнула в глазах шерифа:
