Бобу в жизни не повезло даже не потому, что его воспитали пожилые родители-домоседы, у которых почти не было друзей и родственников. По-настоящему ему не повезло, потому что эти самые родители считали его вечным ребенком и так душили своей отчаянной любовью (Марв подозревал, что это было связано с неумолимо приближавшимся к ним часом переселения в мир иной), что Боб в итоге не научился толком выживать во взрослом мире. Наверное, многие его знакомые сильно удивились бы, узнав, что Боб бывает страшен, если задеть в его неспешном разуме некий переключатель, однако та часть его существа, что нуждалась в ласке, сильно подтачивала другую часть, того Боба, который мог бы надрать задницу любому, кто припрет его к стенке.
И вот теперь они под колпаком у чеченской банды, потому что Боб по наивности добровольно выдал информацию копу. И как оказалось, не просто копу. А тому, с которым он лично знаком. По церкви.
Чеченская банда. Не спустит с них глаз. Потому что Боб дал слабину.
Марв вернулся домой ранним вечером. В баре не было никаких особых дел, никаких причин торчать там, когда он платит Бобу и Рарди, чтобы они выполняли эту сучью — уж он-то знал! — работу. Марв замешкался в прихожей, снимая пальто, перчатки, шапку и шарф — зима, мать ее, вынуждает таскать на себе столько одежды, сколько гаваец за всю жизнь не увидит.
Дотти окликнула его из кухни:
— Это ты?
— А кто еще? — огрызнулся он в ответ, хотя давал себе слово быть помягче с сестрой в новом году.
— Ну, например, один из тех мальчишек, которые уверяют, будто продают подписки на журналы, чтобы заработать денег и вырваться из гетто.
Марв нашарил крючок, чтобы повесить шапку.
— Разве эти мальчишки не звонят в дверь?
— Тебе могли перерезать горло.
— Кто?
— Эти мальчишки.
— С журналами. Они что, выхватили бы из журнала какой-нибудь — как там они называются — вкладыш и полоснули меня картонкой?
— Твой бифштекс готов.
Он слышал, как шипит мясо.
— Уже иду.
Марв снял правый ботинок с помощью левого, однако левый пришлось снимать руками. На носке ботинка темнело пятно. Сначала Марв подумал, что это грязный снег.
Но нет, это была кровь.
Та самая кровь, которая натекла из ноги того парня, просочилась сквозь пол фургона на улицу.
Попала Марву на ботинок.
Черт, вонючие чеченцы!
Дайте тупому время. Дайте умному цель.
Когда он пришел на кухню, Дотти, в домашнем платье и тапочках с мохнатыми лосями, сказала, не отводя взгляда от сковороды:
— У тебя усталый вид.
— Ты даже не взглянула.
— Я смотрела вчера. — Она вымученно улыбнулась ему. — Вот, смотрю.
Марв прихватил из холодильника пиво, силясь выбросить из головы того парня с ногой и долбаного чеченца, который завинчивал ключом сверло.
— И как? — спросил он Дотти.
— У тебя усталый вид, — сказала она живо.
После ужина Дотти отправилась в гостиную смотреть свои любимые передачи, а Марв пошел в спортзал на Данбой-стрит. Он выпил слишком много пива, чтобы тренироваться, но всегда можно просто посидеть в парилке.
В это время там не было ни души — едва ли кто-то был и в зале, — и когда Марв вышел из парилки, он почувствовал себя гораздо лучше. Ощущение было такое, как будто он здорово потренировался. Если вспомнить, обычно так и бывало, когда он занимался в зале.
Он пошел в душ, втайне жалея, что не принес с собой контрабандой пива, потому что ничто не сравнится с холодным пивом под горячим душем да после тренировки. Марв вышел и начал одеваться у своего шкафчика. У соседнего стоял Эд Фицджеральд, лениво поигрывая замком.
— Я слышал, они разозлились, — сказал Фиц.
Марв начал натягивать вельветовые брюки.
— Кому понравится? Их же ограбили.
— Вонючие чеченцы разозлились. — Фиц чихнул, но Марв был совершенно уверен, что не от простуды.
— Нет, с ними все в порядке. И с тобой тоже. Просто сиди тихо. И брату своему скажи. — Он поглядел на Фица, завязывая шнурки. — Что у него с часами?
— В смысле?
— Я заметил, что они стоят.
Фиц казался смущенным:
— Они никогда и не шли. Наш старик подарил их брату на десятилетие. Часы остановились, кажется, на следующий день. Старик не мог их вернуть, потому что не покупал, а украл. Он сказал Браю: «Не ссы! Они показывают верное время дважды в сутки». Брай без них никуда не ходит.
Марв застегнул рубашку, под которой была майка-«алкоголичка».
— Пусть купит себе новые.
— А когда мы хапнем общак? Я не хочу рисковать своей жизнью, своей гребаной свободой да и вообще всем, на хрен, ради занюханных пяти кусков.
Марв закрыл свой шкафчик, перебросил через руку пальто.
— Просто поверь, что я не какой-нибудь там болван, у которого нет плана в башке. Когда самолет падает, какой компанией безопаснее всего лететь на следующий день?
— Той, которой принадлежал гробанувшийся самолет. — Марв широко улыбнулся.
— Вот тебе и ответ.
Фиц вышел из раздевалки вслед за Марвом:
— Я ни слова не понял из того, что ты сказал. Как будто ты говорил на бразильском.
— В Бразилии говорят на португальском.
— Правда? — удивился Фиц. — Ну и хрен с ними!
Глава шестая
Via crucis[5]
Все уже разошлись после утренней мессы, в том числе и детектив Торрес, который скользнул по Бобу пренебрежительным взглядом, проходя мимо. Отец Риган скрылся в ризнице, чтобы снять облачение и помыть чаши для причастия (раньше это была работа алтарного мальчика, но теперь поди найди его, чтобы тот приходил к семи утра), а Боб все сидел на скамье. Он не молился, а просто сидел, объятый глухой тишиной, которую редко найдешь за стенами церкви в полную забот рабочую неделю. Боб мог вспомнить целые годы, когда с ним ничего не происходило, ничего не менялось. Годы, когда он поднимал взгляд на календарь, думая, что там март, и видел, что уже ноябрь. Однако за последние семь дней он нашел собаку (до сих пор безымянную), познакомился с Надей, побывал под дулом пистолета грабителей, поселил собаку у себя и еще видел гангстеров, которые пытали человека в фургоне.
Боб поднял глаза к сводчатому потолку. Поглядел на мраморный алтарь. Окинул взглядом Станции Креста, размещенные в простенках между витражными окнами со святыми. Крестный путь — каждая остановка — представлял собой скульптурные изображения Христа на последней дороге в бренном мире, от вынесения приговора через распятие к погребению. Четырнадцать остановок на крестном пути по стенам церкви. Боб мог бы нарисовать каждую по памяти, если бы умел рисовать. То же самое можно было сказать и о святых на витражах, начиная, конечно, со святого Доминика — покровителя матерей, преисполненных надежды, которого не нужно путать со святым Домиником — покровителем облыжно обвиненных и основателем доминиканского ордена. Большинство прихожан церкви Святого Доминика не знали о том, что святых Домиников двое, а если знали, то понятия не имели, в честь которого названа эта церковь. Но Боб знал. Его отец, который много лет был старшим министрантом и самым религиозным человеком из всех, кого когда-либо встречал Боб, знал и, конечно же, передал это знание сыну.
«Папа, ты не сказал мне, что в мире есть люди, которые бьют собак и бросают их умирать в промерзшем мусорном баке, и люди, которые загоняют сверла от дрели в ноги другим людям».
«Не было необходимости. Жестокость старше Библии. Звериное начало в людях родилось вместе с человечеством. Плохое в человеке — дело обычное. Вот хорошее — поди сыщи».
Боб прошел от станции к станции. Via crucis. Остановился у четвертого изображения, где Христос встречает свою мать, поднимаясь с крестом на холм, на голове у него терновый венец, два центуриона стоят позади, сжимая кнуты; они готовы пустить их в ход, гнать его прочь от матери, на вершину холма, где его прибьют к тому самому кресту, который заставили волочить на себе. Раскаялись ли потом эти центурионы? Возможно ли здесь покаяние?
Или же некоторые грехи попросту непомерно велики?
Церковь утверждает, что таких грехов нет. Раскайтесь, уверяет Церковь, и Господь простит. Однако Церковь лишь интерпретирует учение, иногда не вполне верно. А вдруг как раз в этом Церковь ошибается? Вдруг некоторые души так никогда и не будут подняты из черных ям своего греха?
Если небеса считаются местом, куда стоит стремиться, то в аду душ должно быть в два раза больше.
Боб даже не сознавал, что опустил голову, пока не поднял ее.
Слева от четвертой остановки на крестном пути на витраже была изображена святая Агата, покровительница в числе прочего нянек и пекарей, а справа — святой Рокко,[6] покровитель холостяков, паломников и…
Боб отступил на шаг назад, чтобы лучше видеть витражное окно, мимо которого он проходил так часто, что давно уже не воспринимал того, что там изображено. А там, в нижнем правом углу, глядя вверх, на своего хозяина, сидела собака.
