О, эта двусмысленная улыбка! «Видите, мы доверили вам нашу тайну, — словно говорит она. — Но если вы нас выдадите, худо придется не только нам, но и вам». Я явственно читаю угрозу в этой улыбке: при необходимости миссис Баттерсби без колебаний объявит меня пособницей в их тайных отношениях.
Не дожидаясь ответа, домоправительница одаряет меня очередной снисходительной улыбкой, от которой кровь вскипает в моих жилах, и покидает комнату.
— Я почел за лучшее ответить на ваш вопрос в отсутствие жены, — начинает мистер Рандольф, когда мы остаемся одни. — Тут дело деликатное.
— Деликатное? — презрительно переспрашиваю я. — В таком случае, сэр, подбирайте слова тщательнее. Я не желаю терпеть оскорбления, знаете ли.
— Вы сердитесь, — сокрушенно говорит он, — конечно сердитесь. Это стало для вас ударом, и я искренне сожалею, что по своему недоумию заставил вас подумать такое, чего вы ну никак не должны были подумать. Ну вот, видите? Я опять выражаюсь нескладно. Ну не умею я изъясняться ясным слогом, в отличие от моего дорогого брата, — а как хотелось бы! Будь я не таким косноязыким, ничего этого не случилось бы. Но это случилось, и теперь я…
— Довольно! — раздраженно перебиваю я. — Я выслушала слишком много объяснений для одного дня — не услышала только одного: почему ваша жена относилась ко мне с нескрываемой неприязнью, если вы оба, по вашему утверждению, хотели подружиться со мной и посвятить меня в свою тайну. Отвечайте же.
— Боюсь, все дело в обычной ревности, — вздыхает мистер Рандольф.
— В ревности?
— Да. Понимаете ли, с первого дня вашего пребывания здесь Джейн забрала себе в голову, что вы имеете… ну, виды на меня. Не спрашивайте, как такие мысли вообще возникают, но они возникают, ну и возникли у нее. Дело стало хуже, когда я встретил вас в «Дюпор-армз» и Джейн увидела, как мы возвращаемся вдвоем. Потом был мой день рождения и другие разы, когда она видела нас вместе. Она все не могла отделаться от беспочвенного подозрения, что вы… мы… ну, вы меня понимаете. Конечно, я полагал себя в полном праве уверять Джейн, что наши с вами отношения совершенно невинны и вы не обнаруживаете никакого предосудительного интереса, никаких намерений в отношении меня — ничего большего, чем допустимо между нами; но она не желала меня слушать и продолжала считать, что вы — извиняюсь за выражение — положили на меня глаз… Но она оказалась права, не так ли, дорогая Эсперанца? Можно мне по-прежнему называть вас Эсперанцей? Я ведь очень хочу, чтобы мы остались друзьями, если вы не против. Похоже, у вас и вправду сложилось ко мне особое отношение, из-за которого… ну, вы понимаете. Если бы я только знал о ваших подлинных чувствах! Но я полный болван в таких делах, да и во многих других тоже. Я говорил вам не то, что следовало, и не так, как следовало, — вот и все.
Я уже собираюсь вывести мистера Рандольфа из заблуждения и сказать, что в действительности он не ошибался, полагая, что я не питаю к нему никаких нежных чувств, но потом передумываю. Мной владеют усталость и отчаяние, и у меня нет ни малейшей охоты объяснять истинное положение вещей.
Он смотрит на меня жалобным взглядом, но мне больше нечего сказать, совершенно нечего. Я желаю доброго утра и напоследок выражаю радость, что головная боль у него прошла. Потом поворачиваюсь прочь и выхожу из комнаты под звонкое, мелодичное пение птиц, вплывающее на крыльях легкого ветра в открытое окно.
I
Второе заседание триумвирата
Вернувшись в свою комнату, я упала на кровать и долго лежала в оцепенении, не в силах ни о чем толком думать.
Великое Предприятие с треском провалилось. Персей не имеет права наследования, а мистер Рандольф, настоящий наследник, оказался уже женатым. Изобличение Эмили в причастности к убийству миссис Краус и своего отца послужит делу Справедливости, но никак не поспособствует ни собственным моим целям, ни возмещению утрат, понесенных моим отцом из-за коварного предательства. Мистер Рандольф с супругой в лице бывшей «миссис Баттерсби» наследует своей матери, а я останусь ни с чем. Как я скажу мадам, что ее грандиозный план потерпел крах?
Я села за стол и попробовала сочинить письмо на авеню д’Уриш, но слова не шли на ум. После нескольких попыток я сдалась, опять бросилась на кровать в приступе досады и ярости и колотила кулаками по подушке, пока жаркие слезы не иссякли.
Потом я лежала, безучастно наблюдая за игрой теней и солнечных бликов на потолке, покуда часы не пробили одиннадцать, напомнив мне об условленной встрече с мистером Роксоллом, на которую я уже опоздала на полчаса.
Я добралась до Норт-Лоджа, едва соображая, где я и что я, — в таком оглушенном, невменяемом состоянии я пребывала.
— Голубушка моя! — испуганно воскликнул мистер Роксолл, отворив дверь и увидев меня. — Что стряслось?
Только эти слова я и услышала. Когда я снова увидела яйцеобразный лысый череп и встревоженные глаза мистера Роксолла, я лежала на диване в гостиной, под одеялом, с холодным компрессом на лбу.
— Слава богу! — воскликнул он, когда я открыла глаза и обвела взглядом комнату — сейчас, к моему удивлению, аккуратно прибранную, а не заваленную сплошь бумагами, как прежде.
— Вы лишились чувств, моя дорогая, но теперь, слава богу, пришли в сознание. Надеюсь, вам уже лучше? Прекрасно. О, а вот и инспектор Галли — по обыкновению вовремя.
Молодой сыщик, приехавший рано и сейчас вернувшийся с прогулки по саду, придвинул к дивану табурет и вслед за мистером Роксоллом принялся обеспокоенно расспрашивать меня о моем самочувствии. Убедившись, что я достаточно оправилась, чтобы перейти к делу, инспектор достал блокнот и вопросительно взглянул на мистера Роксолла, а последний слегка кивнул, разрешая открыть второе заседание нашего следственного триумвирата.
— Итак, мисс Горст, — начал инспектор, — в первую очередь я хочу доложить о совершенно неожиданном повороте событий. Мистер Роксолл уже все знает, но он пожелал, чтобы я лично сообщил вам о случившемся.
Он в высшей степени многозначительно взглянул на нас, потом коротко сверился с блокнотом и прочистил горло.
— Два дня назад из Риджент-канала вытащили тело. Мужской труп с размозженной головой. По ряду находившихся при ней предметов жертва была опознана как мистер Армитидж Вайс, адвокат, Олд-сквер, Линкольнз-Инн, Риджент-Парк-террас.
— Мистер Вайс!
Мое исполненное ужаса восклицание было столь же невольным, сколь неожиданной была поразительная новость. Мистер Вайс убит! Свирепый волк умер!
— Но кто мог это сделать? — ошеломленно спросила я, переводя взгляд с одного мужчины на другого.
— Сперва мы заподозрили Яппа, — ответил инспектор, — но, по мнению моей дорогой жены, с которым я полностью согласен, это сделал Конрад Краус. Ну вот, видите!
Он наклонился и, запустив пальцы в башмак, почесал левую ступню.
— Мужчину, по описанию похожего на Конрада, — продолжил он, проделав то же самое с правой ступней, — несколько раз видели у дома мистера Вайса на Риджент-Парк-террас. К тому же Конрад вот уже несколько дней не появлялся в своих комнатах, и представляется вероятным — практически несомненным, — что он скрылся из Лондона, возможно, навсегда… Сама жертва собиралась покинуть страну — саквояжи с вещами и бумагами стояли наготове. По словам служанки, мистер Вайс рано поужинал и вышел прогуляться на полчаса, пока для него нанимают кеб, — он намеревался переночевать в привокзальной гостинице и утром сесть на первый поезд. Но домой он так и не вернулся. Вообще мы следили за ним, но именно в тот вечер констебль, приставленный к нему, явился на свой пост с опозданием и потому не увидел, как он выходил из дома.
Конрад, слабоумный Конрад. Весьма правдоподобное предположение. Легко представить: бедный малый, лишенный всякого дружеского участия, теперь оставшийся один-одинешенек в жестоком мире, побужденный к ужасному шагу неотступными мыслями о господине с тростью, по чьей милости он потерял мать, опекавшую его всю жизнь, и продолжающий горевать (вполне уместное слово) об утрате письма, ставшего причиной ее смерти, — драгоценного письма, слабо пахнувшего фиалками, которое значило для него столь многое, но которое он никогда больше не увидит, как и свою обожаемую родительницу.
Я спросила, знает ли леди Тансор о смерти мистера Вайса.
— Не от нас, во всяком случае, — ответил инспектор. — Но сообщения появятся в газетах сегодня.
Я отчетливо сознавала, что эта новость станет для Эмили тяжелейшим ударом. Пускай она питала отвращение к мистеру Вайсу и отчаянно противилась его попыткам принудить ее к браку, но она видела в нем доверенного соучастника своих тайн и, несомненно, полагалась на него как на единственного человека, способного защитить ее от грозы, что медленно, но неумолимо собиралась вокруг нее. Теперь она лишилась своего защитника, пусть и преследовавшего лишь своекорыстные интересы, а гроза вот-вот разразится вовсю.
