И… и оказалась в пикантнейшей ситуации, о которой постоянно грезила: тело согнуто пополам под прямым углом, спина вытянута и напряжена, за кормой парень… Правда, не из грез, а всамделишный.
А еще руки, заломленные в локтях назад чуть ли не до затылка. О-го-го!
Было больно, но я терпела. Ожидая не известно какого продолжения.
В гробовой тишине прозвучал бесстрастный голос Леонтиска:
– Манилий, драгоценный вы наш, решитесь же на определенный поступок! Мы заинтригованны! И дама томится в растерянности…
Мне приподняли подбородок, заглянули под растрепанные волосы и шумно выдохнули. Отпустили и шепотом отвесили в ухо порцию таких словечек, что даже я покраснела.
Секст Манилий Флакк прошел вглубь комнаты, сухо потер ладони и сел рядышком с Тимонием. Бесцеремонно отобрал у него пузырь и приложился к горлышку. От закуски отказался, как и от папируссы.
– В три часа пополудни мы брали в номерах одну «ночную стрекозу», – сказал он негромко. – Она, принимая клиента и доставая противозачаточные таблетки, имела обыкновение невзначай путать их с клофелином. К этому наши были готовы, а вот к ее нападению из-за шкафа с бритвенным лезвием между пальцев – нет. Кстати, Грачик, прыжок очень напоминал твой. Ты уж извини. Рефлексы.
– Что за бездарный мир! – сокрушенно молвила я, прихорашиваясь посредством правой пятерни (посредственно, разумеется). – Намереваясь слегка пошутить, извольте сперва сделать поправку на профессиональные склонности участника шутки, да? А ведь я могла и брыкнуть ножкой в брюшко! Или пониже!
– Попала бы по воздуху, – буркнул друг детства. – При захвате «обратный угол» оперативник обязан стоять сбоку, возле левого или правого бедра субъекта задержания. Что я и делал.
Да, наверное, поэтому наши отношения много лет назад так и не перешли в личные. Слишком он был рассудительным. А я, соответственно, импульсивной.
А жаль! Красивый юноша… виновата, мужчина. Типичный потомственный этруск: темно-русые кудри (завивки не надо), нос с едва заметной горбинкой у основания, продуманная небритость лишь ярче оттеняет полные, алые губы… А еще высокий рост и широченные плечи! Хорош, привлекателен, неотразим.
– Лео, имеются кое-какие сведения, – известил неотразимчик. – Tete-a-tete желательно, а?
Во, педант несчастный! Как будто нам потом не расскажут.
Я двинулась к двери и подала философу знак следовать за мной – он его не понял. Пришлось лихо щелкнуть себя по горлу – тут с пониманием проблемы не возникло.
Тимоний был страшно разочарован, когда на кухоньке ему вместо чачи предложили чаю. Нечленораздельные протесты я в корне пресекла хозяйским: «Обойдешься!»
– Спать будешь в кладовочке, – обрадовала его я и, выслушав долгие возражения, успокоила: – Ничего, прекраснейшим образом поместишься! На самом деле, это обыкновенная комнатка – просто туда я сваливаю вещички, не особенно нужные в настоящем времени, но которым найдется применение в будущем. С твоей помощью мы этот хлам немножечко подвинем и освободим просторный уголок. Но предупреждаю: никаких сластолюбивых поползновений! Типа пристроиться ко мне под бочок в середине ночки!
– Да как можно! – пробасил мой постоялец тоном многодетного, верного семьянина. – Я-то вижу, на кого ты запала! И кто внимательно глядит на тебя…
– Ага, и очень давно! – самодовольно подтвердила я и замолчала, грустно отвернувшись. Потому как взглядами всё и ограничивалось.
В прихожей раздались приглушенные голоса – мои отставные десантники прощались. Хлопок, щелчок, и за стеной дома застучали сапоги. В дальнем затененном окошке мелькнул откинутый блестящий капюшон прорезиненного плаща Манилия и пропал во мраке дворика. Калитка грохнула о штакетник с чувством прямо-таки оголтелой враждебности к оставленному мирному жилищу, что меня весьма обеспокоило. Неужели мальчики поссорились?
Вошедший с озадаченным видом, Леонтиск моих опасений не подтвердил, но на этом все радости для нас и закончились.
– Раздражение Манилия – если это было именно оно, а не случайная неловкость – понять можно, – поделился он своим мнением. – У него выдался трудный денек: облава, задержание, очные ставки… К тому же ему как старшему предстоит отписываться по поводу инцидента в номерах – сотрудника ведь порезали! А тут еще я с новыми заморочками…
– Такая у них работа! – блеснул оригинальной мыслью очаёванный мною философ. – Опера обязаны расследовать каждое поступившее заявление!
– Секст и провел быстрое следствие, причем лично возглавил патруль. С факелами прошелся по всей «гаражной» трассе – от Грабциевой дороги и почти до стен Учреждения. И не обнаружил ничего. Ни отпетых нарушителей общественного порядка, ни пролитой кровушки, ни орудий и предметов, приспособленных для нанесения травм и увечий.
– Ну и новость! – опешила я. – Ты не шутишь?
– Не расположен. А теперь прикинь: поднятый по ложной тревоге, умученный Манилий является сюда не в лучшем душевном состоянии и находит нас крепко поддатыми. Плюс твоя разудалая выходка и вызванные ей скверные ассоциации… Да я еле-еле его убедил, что слишком воспитан для подобных идиотских розыгрышей! Впервые моему слову не сразу поверили!
– Постойте, уважаемый Корнелий! – нахмурился Тимоний. – Неужели вы хотите сказать, что полицейские топали мимо гаражей по ровной целине?
– Напротив! – покачал головою Лео. – Утрамбовали там на совесть – снег, который предварительно кто-то натаскал. И которым тщательно присыпали все подозрительные места. Вытоптали землю не хуже стада мавританских слонов!
Воцарилось продолжительное молчание, нарушаемое лишь противным скрипением философской бороды – ее мучительно продирали пальцами. Немного протрезвев, я попробовала проанализировать услышанное и заподозрила, что…
– А Секст больше ничего не сообщил?
– Я представил точный его отчет, – немедленно ответил Леонтиск. – Пересказанный своими словами, естественно.
Я радушно покивала челочкой, ибо в последнем не сомневалась. А вот в точность не поверила.
Чёрные фигуры: Шёпот Цирцеи
При приеме вечерней смены нас огорошили известием, что Сергий Шлеппий Центаврус собирается увольняться.
Грациэлла была растерянна, но старалась держаться независимо.
– И где он исхитрится найти работенку, на которой дозволяется почти свободно пьянствовать? – вызывающе поинтересовалась она. – В наше-то суровое времечко!
– Ты забыла о его недавнем идейном пе-ре-рож-де-ни-и… – практически побуквенно напомнил я не без сарказма. Это почувствовали и оживленно подхватили:
– Как же, как же! Изменить вульгарное «поправился» на пристойное «причастился» – что за шикарный поворот в сознании! Использовать религию в качестве инструмента для регулирования употребления алкоголя? Фи и фу!
– И это только начало морального краха человечества. Постепенно вера в Идеалы сменится верой в Идеальную Личность, ну а дальше всё сведется к известной восточной пословице: «Истина светит ярко, но вот греют именно деньги». Логично?
– Даже чересчур! Рыночные отношения проникают повсюду. Вот увидишь, скоро отпущениями грехов начнут торговать!
– Надеюсь, что до такого позора не доживу. Ладно, я проверяю внизу, а ты наверху. Или наоборот?
– Первоначальный вариант. Мне надо в лаборантской с Шушечкой кое о чем посплетничать…
Традиционный обход первого этажа привел меня в темный тупичок перед дверью в берлогу ремонтников, из-за которой доносился оживленный мужской галдеж. Подумав, я надавил плечом на невидимую табличку: «Курить и сорить!» и вошел.
Комната освещалась всего двумя надтреснутыми светильниками, причем дальний периодически мигал с разной контрастностью. Кругом было накурено и насорено в полном соответствии с дверным предупреждением. Стол являл собой картину под названием «Кошмарный сон домохозяйки»: лужицы масла (подсолнечного и машинного), кости, крошки, объедки, хвосты, пепел, болты, гайки…
Несмотря на позднее время, трудовой ремонтницкий коллектив был в полном составе и занимался содержательной обмывкой будущего увольнения. Обмывочная жидкость к воде имела косвенное отношение.
– Привет ветеранам «Тибра»! – значительно изрек Самсоний Сычий и указал мне на свободный краешек хромой скамейки. – Проходи, садись, закуривай…
– Пускай клюкнет сперва! – Сергий Шлеппий внес существенную поправку в предложенный перечень действий. – Филиппий, насыпай!
Я не отказался.
– Умеют кушать господа десантники! – с уважением заметил Аркадий Арбузий, принимая из моих рук опорожненный в три добрых глотка килик «натурального греческого» и подавая взамен выдернутую из тушки копченой курицы коричневую пупырчатую ногу. – Салат, извини, закончился, так что придется налегать на мясо и хлеб.
