– Мой сын. Но он ушел еще до того, как мужу стало плохо.
– Так и не пообедав? Сдается мне, это его тарелка нетронута?
– Его, – сухо подтвердила вдова, не желая вдаваться в подробности.
– Мадам, – сержант мрачновато улыбнулся, – мне кажется, вам бы стоило присесть и рассказать мне побольше о вашем сыне. Я тут слышал от приора Роберта, что ваш муж собирался подарить монастырю свои земли в обмен на этот дом и пожизненный статус гостей обители для себя и для вас. После того, что здесь случилось, соглашение это, похоже, оказалось под вопросом, поскольку оно не было утверждено. Таким образом, получается, что наследник этих земель, если, конечно, таковой имеется, мог бы извлечь немалую выгоду из того, что ваш муж покинул грешную землю прежде, чем грамота была скреплена печатью. Что же до вашего с мастером Бонелом сына, то без его согласия о подобном договоре не могло быть и речи. Объясните-ка мне, как же это ваш муж лишил сына наследства?
Видно было, что Ричильдис вовсе не хочется распространяться по этому поводу, однако ей хватило ума сообразить, что слишком долгое молчание может лишь возбудить подозрение, и потому она ответила:
– Эдвин – мой сын от первого брака, и Гервас не имел никаких обязательств по отношению к нему. Он мог распоряжаться владениями по своему усмотрению.
Ричильдис поняла, что придется рассказать все: если сержант выведает это у кого-нибудь другого, будет только хуже.
– Это верно, – сказала она, – что вначале он составил завещание, в котором объявлял Эдвина наследником, но он был вправе и передумать.
– Ага! Из-за этого соглашения ваш сын лишился наследства, и, потеряй оно силу, он бы от этого выгадал. А времени на раздумья у него было маловато: несколько дней, ну недель – и будет назначен новый аббат. О, поймите меня правильно, я только размышляю. Нередко бывает, что смерть человека на руку другому, а то и не одному. Может, и еще кто выигрывал от смерти мастера Бонела, но ваш сын – это точно.
Ричильдис закусила дрожащую губу, но, помедлив и собравшись с духом, ответила:
– Я не буду спорить с вашими доводами. Но одно я знаю: как бы ни желал мой сын унаследовать этот манор, такой ценой он ему не нужен. Мальчик учится ремеслу, он не хочет ни от кого зависеть и всего в жизни будет добиваться самостоятельно.
– Но сегодня он был здесь. И убрался, как видно, весьма поспешно. Когда он пришел?
Тут в разговор вступил Меуриг:
– Он пришел со мной. Он ведь учится у мужа своей сестры, Мартина Белкота, у которого я работаю подмастерьем. А сегодня утром я пригласил его сходить в аббатство, навестить моего старого дядюшку – мы уже раз ходили туда вместе.
– Так вы вместе и сюда пришли? А совсем недавно ты говорил: "Я вошел на кухню". "Я", а не "мы".
– Он раньше меня пришел. Паренек непоседливый... надоело ему торчать возле больного старика, тем более что мы с дядюшкой говорили только по-валлийски, к тому же дома его матушка поджидала. Вот он и пошел вперед. Когда я пришел, он уже сидел за столом.
– Да не больно-то он много съел, – задумчиво промолвил сержант, – правда, это не удивительно: что за радость пареньку обедать с человеком, который лишил его наследства. А что, они первый раз так встретились с тех пор, как хозяин отказался от завещания?
"Сержант явно учуял след, – подумал Кадфаэль, – и немудрено: это бросилось бы в глаза и полному профану, а сержант отнюдь не таков. Что еще мог бы я предположить на его месте при подобных обстоятельствах? Парнишке было очень нужно – пока не поздно – помешать тому, чтобы соглашение вступило в силу, – и вот он оказывается здесь – как раз перед тем, как случилось несчастье, и является не откуда-нибудь, а прямо из лазарета, где можно было раздобыть то, что позволило бы ему решить эту проблему раз и навсегда".
Ричильдис под строгим взором сержанта тайком кидала на Кадфаэля отчаянные, взывающие о помощи взгляды, умоляя спасти ее дорогого сына, который, казалось, с каждой минутой увязал все глубже и глубже.
"Расскажи им все, что может быть использовано против него, – взглядом убеждал ее монах, – не умалчивай, иначе хуже будет".
– Да, в первый раз, – сказала Ричильдис, – и сыну было очень непросто решиться на эту встречу. Он сделал это ради меня. Не потому, что рассчитывал переубедить мужа, а только затем, чтобы мне жилось полегче. Меуриг, спасибо ему за это, долго уговаривал мальчика зайти к нам, и сегодня тот наконец согласился. Но мой муж встретил Эдвина враждебно и стал насмехаться над ним. Мол, прибежал выпрашивать назад обещанный манор. Манор-то ведь и вправду был ему обещан. Только у Эдвина ничего подобного на уме не было. Да, они поссорились! Оба они люди вспыльчивые, не обошлось и без бранных слов. Эдвин не стерпел и выбежал вон, а муж запустил ему вслед тарелкой – вон у стены осколки валяются. Вот и вся правда – можете слуг спросить. Спросите Меурига, он знает. Сын выскочил отсюда и побежал в сторону города, а сейчас, я уверена, он в Шрусбери, где живет его сестра с мужем, – теперь он считает, что его дом там.
– Правильно ли я вас понял, – переспросил сержант, пожалуй, чересчур миролюбиво, – что он, как вы говорите, выбежал через кухню? А там сидели эти трое? – Сержант обернулся к Олдит и молодым людям, и теперь в его голосе зазвучали и резкие нотки: – Вы видели, как он, не задерживаясь, выбежал из дома?
Те заколебались, бросая друг на друга растерянные взгляды, – и это было ошибкой. Наконец поняв, что деваться некуда, Олдит ответила за всех:
– Когда там стали браниться и швыряться посудой, мы втроем вбежали в комнату, хотели попробовать успокоить хозяина или... хотя бы...
– ... помочь мне, – закончила за нее Ричильдис.
– Стало быть, вы все находились в комнате, когда он выбежал? – Сержант был уверен в своей догадке, и смущенные лица невольно подтвердили его правоту.
– Так я и думал. Если кто-то сильно разбушевался, разве его сразу утихомиришь! Выходит, никто из вас не видел, задержался ли паренек на кухне, а значит, никто не может утверждать, что он не подлил кое-чего в судок с куропаткой, чтобы рассчитаться с отчимом. Он утром был в лазарете, и раньше там бывал, так что, вполне возможно, знал, где взять это снадобье и как его употребить. Вероятно, собираясь на этот обед, он предусмотрел, как ему поступить в том случае, если примирение не состоится.
Ричильдис отчаянно замотала головой:
– О нет, вы его не знаете! Он пришел мириться, только мириться. Да и не мог он задержаться на кухне: Эльфрик почти сразу же бросился ему вдогонку, чтобы попытаться уговорить его вернуться. Он за Эдвином почти до моста гнался, но тот его не послушал.
– Это правда, – подтвердил Эльфрик, – у него не было времени задерживаться на кухне. Я мчался за ним со всех ног и выкрикивал его имя, но он даже не оглянулся.
Сержанта это не убедило.
– Сколько времени требуется, чтобы опорожнить маленькую склянку в открытый судок? Взмах руки, и все – никто и не узнает. Ну а когда ваш хозяин малость поутих, подарок приора пришелся как нельзя кстати, – чтобы потешить задетое самолюбие, – и он с удовольствием все съел.
– Но разве мальчик знал, – осторожно вмешался Кадфаэль, что из этого судка будет есть только мастер Бонел? Вряд ли стал бы он рисковать жизнью своей матери.
Однако сержант к этому времени был уже настолько уверен в том, что идет по верному следу, что довод монаха не возымел действия. Он бросил на Олдит тяжелый взгляд, и при всей своей бойкости девушка слегка побледнела.
– Раз уж пришлось подавать на стол при таких обстоятельствах, думаю, добрая служанка не упустила случая поднять хозяину настроение. Когда ты вошла в комнату, неужто ты не сказала, что его дожидается угощение, которое сам приор прислал ему в знак внимания?
Опустив глаза, девушка теребила краешек передника.
– Я думала, это его смягчит, – беспомощно промолвила она.
Теперь сержант знал, или, во всяком случае, полагал, что знает, все, что необходимо для того, чтобы задержать убийцу. Он в последний раз окинул взглядом растерянных домочадцев и заявил:
– Ну теперь, пожалуй, вы можете навести здесь порядок: все, что мне нужно было, я видел. Брат Эдмунд готов помочь вам позаботиться об усопшем. А я должен быть уверен, что найду вас здесь, если у меня появятся еще вопросы.
– Где же нам еще быть, – понуро отозвалась Ричильдис. – А что вы собираетесь делать? Вы хоть дадите мне знать, если... если... – Слова не шли у нее с языка. Она пружинисто выпрямилась и произнесла с достоинством: – Мой сын непричастен к этому злодеянию, и вы сами убедитесь в этом. Он еще дитя, ему и пятнадцати нет.
– Так значит, мастерская Мартина Белкота?
– Я знаю, где это, – сказал один из стражников.
– Отлично! Покажешь дорогу, а там посмотрим, что скажет паренек в свое оправдание.
И они уверенно повернулись к двери. Но тут вмешался Кадфаэль, углядевший возможность хотя бы самую малость поколебать убежденность сержанта:
