– А вы, Папийон?
– Я, Жан, хочу начать новую жизнь. Десять лет я был погребен заживо, поэтому бежал снова и снова, чтобы однажды стать, как и ты, свободным, обзавестись семьей, иметь жену и детей и никому даже в мыслях не делать зла. Ты же сам говоришь, что каторга – гиблое место, и человек, если он себя уважает, должен вырваться из этой грязи.
– Я вам помогу и не выдам. Идемте.
У Жана замечательное чувство ориентации. По пути он нигде не задерживался и благополучно вывел меня прямо к месту. Мы прибыли уже затемно; прошло два часа, как наступила ночь. Издалека доносился приглушенный шум, но огней не было видно. Жан пояснил, что придется обойти один или два наружных поста, чтобы наверняка подобраться к лагерю. Мы решили заночевать.
Я чертовски устал, но спать побоялся. А вдруг я ошибся в негре? А если он только разыгрывает добродушного малого, а сам возьмет ружье да прикончит меня во сне? При этом он выигрывает дважды: отделывается от опасности, каковую я для него представляю, и получает награду за убийство беглого преступника.
Да, он слишком умен. Не мешкая, без лишних слов взял да завалился спать. Хорошо, а цепь с болтом у меня на что? Хотел было привязать его, но потом раздумал: если я могу отвинтить гайку, то почему он не может? Если будет действовать осторожно в то время, как я буду дрыхнуть, словно сурок, то я могу ничего и не почувствовать. Прежде всего надо попытаться не уснуть. У меня целая пачка сигарет. Нужно сделать все, чтобы не задремать. Нельзя доверяться этому человеку, пусть даже честному, ведь я-то для него всего-навсего бандит.
Ночь выдалась темная-претемная. Жан спит в двух метрах от меня. Если всматриваться в темноту, то ничего не различишь, кроме бледных подошв его босых ног. В джунглях свои характерные ночные звуки: без конца орет обезьяний вожак, хриплый, раскатистый и мощный крик его слышен за километры. Для стаи это очень важно: если крик повторяется регулярно, она может спокойно кормиться или спать. Это не сигнал тревоги или опасности, это знак, что поблизости нет ни хищных зверей, ни человека.
Собрав в кулак всю свою волю, я без труда борюсь со сном. Но не без помощи прижигания сигаретой и тучи комаров, явно решивших высосать из меня кровь, всю до последней капли. От комаров я все-таки мог бы оборониться, стоило лишь разжевать табак и смазаться никотиновой жвачкой. Но если поступить так и избавиться от комаров, то тогда мне не справиться со сном. Остается только надеяться, что среди комаров нет разносчиков малярии или желтой лихорадки.
Вот я и выбрался наконец из сточной канавы, не знаю только, временно или навсегда. Мне было двадцать пять, когда меня спустили в канализацию. Это было в 1931 году. Сейчас 1941 год. Прошло десять лет. А в 1932 году бездушный прокурор Прадель потребовал для меня безжалостного и бесчеловечного приговора, по которому бросили меня, молодого и сильного, в ту яму, что называется тюремной системой, заполненную липкой жидкостью, где я должен был медленно раствориться и исчезнуть навсегда. Наконец мне удалась первая часть побега. Я поднялся из глубины этой ямы и нахожусь на ее краю. Я должен приложить все свои силы и смекалку для завершения второй его части.
Ночь тянется медленно, но все-таки идет. А я не сплю. И ружье не отставляю в сторону. Прижигания и укусы комаров меня настолько взбодрили, что я ни разу не выронил из рук оружия. Могу быть собой довольным: я не рисковал свободой и не капитулировал перед усталостью. Дух оказался сильнее материи, и я поздравил себя, когда услышал первые крики птиц, возвестившие о наступлении утра. Это только ранние птицы, но другие не заставили себя долго ждать.
Негр потянулся, почесал пятки и сел.
– Здравствуйте, вы не спали?
– Нет.
– Напрасно. Уверяю вас, меня нечего бояться. Я решил вам помочь.
– Спасибо, Жан. Скоро ли рассветет в лесу?
– Через час с небольшим. Только звери задолго чуют наступление рассвета. Через час будет все видно. Позвольте ваш нож, Папийон.
Я дал, не раздумывая. Он отошел шага на два-три и срубил ветку кактуса. Протянул мне большой кусок, другой взял себе:
– Выпейте воду, что внутри, и освежите лицо.
Из этой своеобразной раковины я напился и умылся. А вот и рассвет. Жан вернул мне нож. Я зажег сигарету, он тоже закурил. Мы тронулись в путь. Нам пришлось пересечь порядочно труднопроходимых участков, и к полудню мы достигли окрестностей лагеря Инини, не встретив на своем пути ни добрых людей, ни лихих.
Мы приблизились к главной дороге, ведущей в лагерь. По одну сторону широкой просеки была проложена узкоколейка.
– Это железная дорога, – сказал Жан, – но по ней ходят только вагонетки, их толкают китайцы. От вагонеток стоит такой страшный шум, что слышно издалека.
Мы стали свидетелями прохода такой вагонетки. Спереди поставлена скамейка, на ней сидят два багра. Сзади два китайца с длинными шестами, которые служат им тормозом. Из-под колес летят искры. Жан пояснил, что шесты снабжены стальными наконечниками и ими пользуются как для толкания, так и для торможения.
На дороге полно народу. Идут китайцы. У некоторых с плеч свисают лианы, другие несут диких свиней, у третьих – связки пальмовых веток. Похоже, все направляются в лагерь. Жан пояснил, что есть несколько причин для выхода в буш: охота на дикую птицу; за лианами, которые идут на изготовление мебели; за пальмовыми ветками для плетения матов, чтобы защитить от жаркого солнца грядки с овощами; лов бабочек, насекомых, змей и так далее. Некоторым китайцам разрешается выходить в лес на несколько часов после того, как они сделают положенную работу. К пяти часам вечера они должны быть в лагере.
– Послушай, Жан, вот твои пятьсот франков и ружье (которое я заблаговременно разрядил). У меня есть нож и тесак. Можешь уходить. Спасибо. Да вознаградит тебя Бог еще больше за помощь несчастному, который пытается начать новую жизнь. Ты не подвел меня. Еще раз спасибо. Надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь об этой истории детям, и скажешь им: «Этот каторжник был хороший парень, я нисколько не раскаиваюсь, что помог ему».
– Месье Папийон, уже поздно, и я не успею уйти далеко до ночи. Держите ружье. Я останусь с вами до завтрашнего утра. Если позволите, мне хотелось бы самому остановить китайца по вашему выбору, чтобы он пошел и предупредил Квик-Квика. Он не испугается так, как при виде белого беглеца. Разрешите мне выйти на дорогу. Если даже и подвернется багор, то, увидев меня здесь, он не заметит ничего странного. Скажу, что ищу палисандровое дерево для мебельного комбината «Сенфорьен» в Кайенне. Положитесь на меня.
– Ну ладно, в таком случае ты хоть ружье возьми – безоружный человек в джунглях выглядит подозрительно.
– Тоже верно.
Жан вышел на дорогу. Договорились так: если появится китаец и он мне понравится, я тихонько свистну.
– Здлавствуй, холосый человека, – сказал маленький старый китаец на ломаном французском. Он нес на плече порядочный кусок капустной пальмы – великолепная еда. Я свистнул, мне понравился этот вежливый старичок, поприветствовавший Жана первым.
– Здравствуй, шин. Постой, надо поговорить.
– Ичито хотеть холосый человека?
И китаец остановился.
Они болтали больше пяти минут. Я не слышал, о чем шел разговор. Появились еще два китайца. Они несли на шесте большую лань – ноги привязаны к шесту, а голова волочится по земле. Черного они не приветствовали и прошли мимо, а вот соотечественнику бросили несколько слов на своем языке, и он им ответил тоже коротко.
Жан повел старика в лес. Подошли ко мне. Приблизившись, китаец подал мне руку:
– Твоя фруфру (бежал)?
– Да.
– Откуда?
– С Дьявола.
– Холосо, холосо.
Он смеется и смотрит на меня глазами-щелочками.
– Холосо, холосо. Твоя как зовут?
– Папийон.
– Моя не знает.
– Я друг Чана. Чана Вокьена, брата Квик-Квика.
– Аха?! Холосо, холосо.
Он снова пожал мне руку:
– Твоя ичито хотеть?
– Передать Квик-Квику, что я здесь и жду его.
– Моя не мозет.
– Почему?
– Квик-Квик украл шестьдесят утка начальник лагерь. Начальник лагерь хотеть убить Квик-Квик. Квик-Квик фруфру.
– Давно?
– Два месяца.
– Ушел морем?
– Моя не знает. Моя ходить лагерь, говорить другой китаец, холосая друг Квик-Квик. Он решает. Твоя сидит здесь. Моя вернется эта ночь.
– В каком часу?
– Моя не знает. Моя придет, несет есть, сигареты. Твоя не делает здесь огонь. Моя свистеть «Ла Мадлон»[11]. Твоя слышит, твоя выходит дорогу. Поняла?
– Понял.
И китаец ушел.
– Что скажешь на это, Жан?
– Вы ничего не теряете; если хотите, можем вернуться по нашим следам в Куру. Там я раздобуду лодку, еду и парус, и вы сможете выйти в море.
– Жан, я направляюсь очень далеко, а одному бежать невозможно. Спасибо за предложение. Может быть, в худшем случае придется его принять.
Китаец оставил нам большой кусок капустной пальмы, и мы принялись за него. Блюдо свежее и приятное, с резко выраженным привкусом ореха. Жан вызвался подежурить. Я полностью ему доверяю. Натер себе лицо и руки табачным соком, так как уже начали донимать комары.
